Истории «Общего маршрута»: «Спасибо, что спасла»

По большому счёту, «Маршрут» уже не может быть просто закрыт, потому что точку в нём не поставить: он не просто сделал видимой значимую часть культуры местной еврейской диаспоры (чего и добивались организаторы проекта), но и свёл вместе множество разных людей, пробудив в них интерес к собственным корням. Это логично, учитывая, что в фокусе его внимания было именно еврейское кладбище: красивая и загадочная территория, изобилующая памятниками истории и символикой, непонятной без соответствующего бэкграунда. В этом небольшом цикле материалов мы расскажем несколько историй людей, которые так или иначе коснулись еврейской мемориальной культуры с разных сторон — как волонтёры, историки или же как простые горожане, которых с кладбищем связывает не профессиональный и не общественный интерес, а история их собственной семьи. Такова, например, Жаклин Мульменко — наша сегодняшняя героиня.

***

Её интерес к культуре предков начался с того, что сын Жаклин стал посещать воскресную школу. Постепенно и сама она стала знакомиться с представителями местной общины, хотя в начале пути ей было известно немногое — только то, что прадед и прабабка в двадцатые годы были похоронены на том самом еврейском кладбище, где-то возле реки. Правда, конкретное место захоронения отыскать так и не удалось: за целый век берега Егошихи неоднократно подмывало и нельзя исключать, что это место давно уже отсутствует физически.

Всё, что удалось найти Жаклин, — памятник некоему Аврутову А. М.

— Скорее всего, — рассуждает она, — это был родственник прадеда. Аврутовы тут были только одни. Памятник его очень скромный, без символики — с символикой были памятники у богатых купцов.

Прадед Жаклин, как и его предполагаемый родственник, был небогат: он работал портным, причём простым, наёмной рабочей силы он не держал — об этом есть даже специальное свидетельство от 35-го года. Его звали Залман-Бер Морткович Аврутов. Вместе с прабабкой Жаклин по имени Геня они жили в двухэтажном деревянном доме на Советской, которого давно уже нет. Две родившихся у них девочки умерли от скарлатины, и для их матери это стало настолько невыносимым горем, что она временно помутнилась рассудком и не могла заходить в собственный дом через порог.

Когда умерла мама Жаклин, у неё не осталось практически ничего, кроме бумаг и документов, и когда она начала разбирать архивы, то сразу обратила внимание, что вопросов в них оказалось больше, чем ответов:

— Бумаги лгали. Создавалось впечатление, что мои родные кого-то боялись до одури и всё время пытались замести следы.

Явных фальсификаций при этом, конечно, не было, но зато было много спорных моментов — малозаметных подтасовок, которые можно было бы списать на опечатку или неточность, если бы кто-то обратил на них внимание. Где-то добавлена цифра к дате рождения, где-то отчество заменено с «Залмановна» на «Алексеевна» и тому подобное. Рукописные свидетельства тоже вызывали вопросы: Жаклин обратила внимание, что её бабушка в своей автобиографии писала, будто бы никто из её родных не был в плену, не лишался избирательных прав и не находился на оккупированных территориях, что было неправдой:

— У нас были родные, которые за свой длинный язык оказывались в местах не столь отдалённых. И были люди, которые во время войны находились на Украине и в Белоруссии. Многих родных мы вообще не досчитались.

Например, истории родственников, которые в военные годы оказались на украинских и белорусских территориях, там же и обрываются. Словно их и не было. Бабушка Жаклин рассказывала своим детям, что по иронии судьбы выжили только те родственники, которые добровольно ушли на фронт, хотя изначально их близкие с непониманием относились к решению этих людей, на тот момент казавшемуся безрассудным. Но в результате те, кто остался вдалеке от войны, просто пропали после наступления гитлеровских войск — сохранились их фотографии и письма, датированные первыми военными месяцами, а потом всё. Никто даже не видел, как их расстреливали, — Жаклин, во всяком случае, не удалось найти об этом свидетельств.

Как-то раз, когда Жаклин была ещё маленькой, она встретила свою дальнюю родственницу и обратила внимание на татуировку с шестизначным номером на её руке.

— Мне тогда показалось, что это очень глупо. Зачем татуировать номер телефона? Я бы вот лучше бабочку наколола или цветок. В конце концов я решила, что это полезно, ведь она пожилая женщина, и если она потеряется, то по номеру телефона ещё смогут найти. Так я разглядывала номер, а потом меня мама оттолкнула со словами: «Совесть имей».

Когда родители Жаклин были ещё живы, они говорили, что их родственники приехали из-под Николаева, спасаясь от голода. Бабушка Жаклин с материнской стороны рассказывала, что украинские традиции предписывали парню с девушкой сперва родить ребёнка, а уже затем, в конце года, жениться (говоря об этом, Жаклин вспоминает мультфильм «Жил-был пёс», в котором изображена как раз такая ситуация). Так случилось и с ней — она родила мальчика и планировала выйти замуж за возлюбленного, но тут случился голод. Спасаясь от катастрофы, ей каким-то чудесным образом удалось вместе с ребёнком сесть в товарный вагон, идущий до Пермского края. За время поездки ребёнок умер у неё на руках, и ей пришлось выбросить тело под откос, чтобы её не выдал запах разложения. Но сама она до Перми всё же добралась.

***

Все эти страшные или драматические эпизоды из прошлого окончательно подвигли Жаклин к тому, чтобы чаще посещать синагогу, общаться с местной диаспорой и узнавать всё больше о её жизни и её традициях. Иногда полученная там информация приводила её в восторг, иногда — в замешательство:

— Я, например, услышала, что родственники прадеда молились в танце — для меня это было противоестественно, но у хасидов такое было в порядке вещей. Или тот факт, что хасидские женщины после замужества сбривали волосы и носили парики. Я-то думала, тут чистая прагматика: жили бедно, вши заедали, а парик постирал, на солнышко вывесил и порядок. Но оказалось, что это тоже часть традиции.

Из всех родственников бабушки Жаклин застала в живых только её старшую сестру Беллу Залмановну Аврутову, которая однажды спасла ей жизнь, когда её маленькая внучатая племянница грызла погремушку, зёрнышко из которой попало ей в горло. Белла Залмановна, которая всю жизнь проработала врачом и оперировала даже во время вражеских налётов в военные годы, увидев это, моментально вытащила шпильку, сделала из неё крючок и с хирургической точностью вытащила зёрнышко из горла ребёнка.

Скончалась она в 1983 году. Затем умер отец Жаклин, а потом началась перестройка — жить стало трудно (в этот период её маме пришлось продать Тору и тфилин, которые хранились в семье), приходилось выживать, как и многим тогда. Поэтому достойный памятник бабушке Жаклин смогла установить только в нулевые. Его можно найти на Северном кладбище, и по нему сразу видно, что за ним скрывается какая-то удивительная семейная история: на нём изображён глаз, а вместо эпитафии выгравированы слова «Спасибо, что спасла».

***

Жаклин уже много месяцев вникает в жизнь местной диаспоры, постигает традиции предков, ищет документы и архивные свидетельства, но в её истории по-прежнему много белых пятен. Например, сейчас её занимает вопрос, почему её бабушка, учившаяся на санитарном факультете в мединституте, внезапно бросила всё и уехала в далёкий Троицк на границе с Казахстаном. Зачем, почему — непонятно. И, скорее всего, уже никогда не узнать. Наличие таких белых пятен в истории любой семьи можно свести к минимуму, но совсем ликвидировать их мало у кого получается.

— Когда тебе двадцать-тридцать лет, — говорит Жаклин, — тебе обычно всё равно, а вот после сорока ты уже чувствуешь связь с близкими. Чувствуешь, что пришло время собирать камни и что ты только звено в длинной цепочке и песчинка в море, а не единственный такой уникальный, как считал в молодости. И чем больше вокруг становится покойников, тем отчётливее ты понимаешь, сколько вопросов не успел задать.