Почему мы утешаемся мемами? Глава из книги «Критическая теория интернета»

Разочарование в интернете — общепризнанный факт. В очередной раз просвещение приносит нам не освобождение, а депрессию. Рассеялась чудесная аура, некогда окружавшая наши любимые приложения, блоги и социальные медиа. Свайпинг, шеринг и лайкинг теперь стали обездушенной рутиной и пустыми жестами. Мы начали чистить свои ленты и удалять из друзей, но не можем позволить себе удалиться окончательно, так как это подразумевает социальный суицид. Если, как говорит Евгений Морозов, «правда — это то, что собирает больше всего просмотров», то всеобщая клик-стачка кажется единственным ответом. Но так как такого ответа не следует, то мы ощущаем себя в ловушке — и утешаемся мемами.

Как говорит Славой Жижек Славой Жижексловенский культуролог и социальный философ фрейдо-марксистского толка, политика идентичности с ее множественными истинами породила культуру релятивизма. «Производство согласия», как его описывал Хомский Ноам Хомскийлингвист, политолог и общественный деятель, остановилось. Как Жижек объяснял в интервью британскому ТВ, «Большой Другой» исчез. Нет больше международной службы «Би-би-си», этого голоса умеренности, который в свое время поставлял разумно сбалансированные мнения и надежную информацию. Любая информация сегодня — это самореклама, проработанная пиар-менеджерами и политтехнологами или такими же пользователями, как и мы, которые стали сами себе маркетологами. Сегодня исчезает сама возможность вообразить себе иную, лучшую жизнь. Протестуют не «проклятьем заклейменные», которым нечего терять, а стагнирующий средний класс и «молодые профессионалы», которым грозит судьба вечного прекариата Прекариатлюди, не имеющие постоянной занятости. Новый социальный класс эпохи гибкого рынка труда, сформировавшийся на наших глазах.

Высокомерие сменяется виной, стыдом и раскаянием. Массовый конформизм не окупился. Вопрос в том, как сегодняшнее разочарование в конечном счете реализуется на уровне архитектуры интернета. Что есть технологическое раскаяние? Что придет на смену чрезмерному ущербу? Когда роман с приложениями подходит к концу и аддикция становится очевидной, начинается ломка. На то, что некоторым кажется облегчением, другие отвечают фрустрацией и даже ненавистью. Онлайнового Другого уже не определить как «друга»:

«Если люди во внешнем мире вас пугают, то люди в сети попросту приведут вас в ужас», — это предупреждение, которое подходит для всех сайтов.

Вина производится давлением, которое принуждает играть свою роль. Пользователям угрожает провал, бедность и подчинение постденежной экономике, в которой циркулируют только воображаемые единицы. Онлайн-среда была последним прибежищем этих однажды уже списанных со счетов людей.

«We’re terrofucked» — так Джаретт Кобек Джаретт Кобектурецко-американский писатель, живет в Калифорнии описывает сегодняшнее общее настроение в своем романе «Я ненавижу интернет». Вина и фрустрация проявляются на личном и политическом уровнях в глобальном масштабе. На протяжении всей истории, разворачивающейся на джентрифицированных улицах Сан-Франциско, компьютеры координируют «эксплуатацию избыточного населения, превращая его в вечных слуг».

Что случится, если мы вдруг осознаем, что «все компьютеры планеты созданы рабами в Китае» и что это мы их используем? Что произойдет, когда на нас посмотрят как на пособников этой ситуации и мы «на себе почувствуем моральное негодование лицемерного автора, получившего выгоду от созданного рабским трудом добра?»

Здесь мы видим интригующую часть DIY-философии Кобека, которую он называет научной фантастикой в настоящем. Что если сегодняшняя интернет-экономика всего свободного — это по умолчанию сценарий будущего для 99 % населения? Что если концентрация власти и денег в руках немногих станет необратимой и нам придется оставить всю надежду на перераспределение доходов? Для Кобека все это уже произошло. Традиционные деньги потерпели крах, и их заменила микрослава, «последняя действующая валюта в этом мире», еще более неустойчивая, чем деньги.

«Традиционные деньги перестали отсылать к обмену унижения на еду и кров. Деньги стали эквивалентом мира фантазий».

Кобек считает себя сторонником «плохого романа» в противовес спонсировавшимся ЦРУ «хорошим романам» времен холодной войны. Плохие романы здесь означают истории, которые «имитируют помешанные на медиамусоре компьютер».

Эти романы наполнены героями с «глубокой привязанностью к юношеской литературе» вроде Хайнлайна, Толкина и Рэнд. Становится любопытно, к какой категории тогда отнести «Сферу» Дэйва Эггерса, эдакий апдейт «1984»? Можно ли считать роман о перенесенных из фильма «Особое мнение» мерах, которые принимает корпорация — воображаемый гибрид Google и Facebook — своего рода «архиплохим романом»?

Что если мы уже не можем отличить утопию от дистопии Дистопияантиутопия, жанр в художественной литературе, описывающий государство, в котором возобладали негативные тенденции развития? Обещание славы обрушивается на людей образами гротескного успеха. Пока все верят в свою мечту, каждый — и артист, и знаменитость (с неизбежными отсылками к Бейонсе и Рианне, которые выступают в роли вдохновителей, а не стервятников). Все эти истории знаменитостей показывают, как «бессильный народ молится на своих хозяев». Фанаты становятся спутниками их жизни, а не потребителями, приобретающими продукт или сервис. Согласно Кобеку:

«Бедные навеки, как проклятые, привязаны к интернету — к этому чудесному ресурсу дерьмового ТВ и беспокойства по поводу чужих зарплат».

Созданный «унылыми людьми», интернет производит только мусор и ненависть, оставляя бедняков с пустыми руками и без возможности что-либо продать. Бедняки зарабатывают деньги для Facebook, и никогда не будет наоборот.

Стиль Кобека сравнивали с уэльбековским из-за схожей резкости их героев. Мы блуждаем по циничной стартап-среде Силиконовой долины, но Кобек отказывается заводить нас внутрь. В отличие от киберпанка, здесь мы не попадаем в киберпространство, не пролистываем профайлы и не плаваем среди снимков в Instagram. Здесь мы не имеем дело «с иллюзией конца» (и это главное отличие от поколения 1968-го: мы живем с жутким чувством, что что-то едва началось). В нашу консервативную эру мы больше не берем на себя историческое обязательство сопротивляться законченным общественным формам вроде государства всеобщего благосостояния, неолиберализма, глобализации или Европейского Союза. Вместо этого нас затягивает в непрерывное состоянии ретро-мании, потому что сегодня мы потеряли настоящее.

Внутри псевдособытий нет никакой хронологии, никакого развития, никакого начала или середины, не говоря уже о конце. Мы по ту сторону терминального процесса и постмодернистского лоскутного одеяла. Все подвержено акселерации, и это, вероятно, тот самый катастрофичный стиль XXI века, с которым нас познакомило бессчетное количество фильмов. Но при этом мы все равно находимся внутри кибернетических циклов, в которых совершается бессмысленный круговорот событий, серий и сезонов и которые ведут в никуда.

Что случается, когда тревога по поводу перенасыщения информацией оборачивается глубочайшим чувством пустоты? Когда мы проходим эту точку, цифровое больше не исчезает и не заканчивается. События попросту больше не превращаются в римские зрелища. Вместо этого мы проживаем симулякр Симулякркопия, не имеющая оригинала в реальности как первичную реальность. Мы не в состоянии переработать такое внезапное перепроизводство реальности. Мы больше не включаем новости по телевизору с мыслью, что мы смотрим кино. Мы двинулись дальше. Не жизнь стала кинематографичной, а кино и его эффекты служат основой для концептуального дизайна нашего технологического общества.

Фильмы предвосхитили наше состояние, и сегодня мы пребываем внутри научной фантастики прошлых лет. «Особое мнение» — это техно-бюрократическая реальность, которая работает за счет интеграции когда-то раздельных потоков данных. Виртуальная реальность сегодня напоминает «Матрицу». Реалити-шоу Трампа оказались репетициями. Логика авангарда здравствует и поныне. Новости стали последней индустрией, которой приходится иметь дело с водоворотом фейкового и реального. Гиперреальность превращается в нашу повседневность — вне зависимости от того, воспринимаем ли мы ее как скучную или абсурдную.

Давайте взглянем на форму радикального разочарования и отпразднуем возвращение его первосвященника Жана Бодрийяра Жан Бодрийярфранцузский социолог, культуролог и философ-постмодернист. Наша злоба в социальных медиа — это не патология небольшого количества людей, а удел человеческий. Приведет ли разочарование к бунту, как когда-то думал Камю? Духовное истощение уже наступило. Лишившись всего, мы обсуждаем одну бессильную критику базы данных за другой. Киберпространство оказалось комнатой, внутри которой дом, внутри которого город, и все они схлопнулись в плоский ландшафт, где получившаяся в итоге транспарентность оборачивается паранойей. Мы не заблудились в лабиринте, а наоборот, выброшены в открытое пространство, где за нами наблюдают и нами манипулируют, но никакого командного центра при этом не видно.

Тысяча плато твитов, блогов, постов в Instagram и Facebook породили культуру глубокого смятения. Фрагментация должна была обогатить нас, так почему же теперь мы должны платить за все эти непредвиденные последствия? Этого не должно было произойти. Такого ли «различия» мы добивались? Мейнстримовые медиа сыграли решающую роль в этом процессе разложения. Хотя их легитимность снизилась, их влияние якобы все еще остается весомым. Зачем вообще о чем-то беспокоиться? Роль этих медиа как «расчетных палат» для фактов и мнений десятилетиями подрывали центростремительные общественные силы, которые больше не считают определенные беби-бумерские настроения и интересы основой легитимного консенсуса.

Удивительная неспособность «прессы» разобраться с изменениями в обществе привела к распространенной форме безразличия. А все теоретические белые пятна у последующих постмодернистских поколений даже и не перечислить. Важная здесь фигура, на которую закрывают глаза, — это Юрген Хабермас Юрген Хабермаснемецкий социолог, автор теории коммуникативного действия. Многие из нас все еще подписываются под его концепцией буржуазной публичной сферы как арены, на которой различные мнения соревнуются в пространстве рационального диалога — даже если мы и не верим в ключевые ценности западного общества (вроде демократии). Но кто и что в таком контексте составляет «контрпублику»? «Пользовательский контент» на 4сhan, Reddit и YouTube-каналах типа PewDiePie? Какой организованный ответ можно на все это дать? Как могла бы выглядеть современная версия Indymedia? И если такая федеративная модель независимого медиа застряла в 1999-м, то почему так сложно сделать апгрейд образца 2017-го?

Налицо кризис культуры участия Культура участиятип политической культуры, который характеризуется активным участием граждан в политике вне зависимости от позитивного или негативного отношения к политической системе. Давайте посмотрим на то, как дана бойд дана бойдписательница и социолог, исследовательница технологий и обществ деконструирует дискурс «медиаграмотности», на который многие из нас возлагали большие надежды. Циничное прочтение новостей вытеснило критические способности. Сразу после победы Дональда Трампа бойд задалась вопросом, а не дала ли медиаграмотность обратный эффект? Подорвали ли троллинг, кликбейт и фейковые новости классическую веру в демократизацию производства новостей?

В то время как для доинтернетного поколения беби-бумеров грамотность была синонимом способности сомневаться в источниках, деконструировать мнения и вычитывать идеологические посылы в квазинейтральных сообщениях, значение грамотности сегодня изменилось. Теперь она подразумевает возможность производить собственный контент в форме откликов, статей, постов, апдейтов в социальных медиа и образов, загруженных на каналы с видео и в приложения для фотошеринга.

Переход от критического потребителя к критическому производителю привел к инфляции информации, в то время как благонамеренный синтез потребителя и производителя в фигуре просьюмера так никогда и не реализовался. Согласно бойд, медиаграмотность стала напоминать банальное недоверие к источникам новостей, а не основанную на фактах критику. Вместо того чтобы ознакомиться со свидетельствами экспертов, стало достаточно просто сослаться на собственный опыт, что выродилось в культуру сомнения, в которой есть место только возмущению, а не разумным дебатам; в поляризующую культуру, в которой больше в цене трайбализм Трайбализмформа групповой обособленности, характеризуемая внутренней замкнутостью и исключительностью, обычно сопровождаемая враждебностью по отношению к другим группам и самосегрегация Самосегрегациятенденция большинства пользователей соцсетей к систематическому исключению из своего виртуального пространства любых источников неприятной, не поддерживаемой и неинтересной информации.

В текущей ситуации нужен пересмотр требований активистов и гражданского общества с вниманием к проблеме «медиаграмотности».