«Если он рэп, то остальные — обычная попса». Глава из книги Майкла Волфа «Огонь и ярость. В Белом доме Трампа»

Джаред Кушнер в свои тридцать шесть гордился умением ладить со старшими. К моменту инаугурации Дональда Трампа он стал желанным посредником между тестем и истеблишментом — умеренными республиканцами, корпоративными интересами и нью-йоркскими толстосумами. Доступ к Кушнеру вроде бы давал встревоженной элите рычаг воздействия на взрывоопасную ситуацию.

Люди из ближнего круга также обращались к Кушнеру и частенько делились своим беспокойством по поводу их друга, избранного президента.

— Я даю ему хороший совет, что следует делать, и на три часа его хватает, а затем он безнадежно уходит от этого сценария, — пожаловался зятю Трампа один из них.

Кушнер, чья установка заключалась в том, чтобы все выслушивать, не предлагая отдачи, сказал, что он понимает тревогу собеседника.

Все эти влиятельные фигуры пытались донести суть настоящей мировой политики, которую, по их разумению, они понимали гораздо лучше будущего президента. Они были озабочены тем, что Трамп не осознает, с чем он столкнулся. И утверждали, что его безумию не хватает последовательности.

Каждый из собеседников как бы просвещал Кушнера в отношении ограниченности президентской власти: Вашингтон может как расстроить и подорвать ее, так и обеспечить всем необходимым.

— Не позволяйте ему выводить из себя прессу, не позволяйте ему выводить из себя Республиканскую партию и угрожать конгрессменам, иначе они вас отымеют, а главное, не позволяйте ему выводить из себя интеллектуальное сообщество, — сказал Кушнеру видный республиканец. — Если вы станете на них наезжать, они найдут способ с вами посчитаться, и вы получите расследование по России на два-три года, и каждый день будут происходить новые утечки.

На редкость уравновешенному Кушнеру рисовали впечатляющие картины с влиятельными шпионами и то, как разведслужбы передают секреты своим бывшим сотрудникам, союзникам в Конгрессе и исполнительной власти, а там и СМИ.

Одним из таких гуру, который часто названивал Кушнеру, был Генри Киссинджер. Киссинджер, своими глазами видевший, как бюрократия и спецслужбы восстали против Ричарда Никсона, рассказывал ему, с какими неприятностями, чтобы не сказать хуже, может столкнуться новая администрация.

Представление левого и правого крыла о существовании подпольной сети, куда входят разведслужбы и «тайное правительство», вошло в брейтбартовский лексикон («это глубоко») и было взято на вооружение командой Трампа: «Он слишком глубоко копнул».

Дальше следовали имена: Джон Бреннан, директор ЦРУ; Джеймс Клэппер, директор Национальной разведки; Сьюзен Райс, внешний советник Службы национальной безопасности; Бен Роудс, помощник Райс и любимец Обамы.

Рисовались киносценарии: клика разведчиков-наемников, раскопавшая изобличающие улики, связанные с безрассудством и сомнительными сделками Трампа, осуществит стратегию чувствительных, постыдных и отвлекающих утечек, что сделает управление Белым домом практически невозможным.

Кушнеру говорили снова и снова, что президент должен пойти на уступки. Он должен протянуть руку. Он должен умасливать. Это такие силы, с которыми шутить нельзя, было сказано ему с предельной серьезностью.

На протяжении всей кампании и еще жестче после своего избрания Трамп отзывался об американской разведывательной сети — а это ЦРУ, ФБР, СНБ и, в целом, семнадцать самостоятельных агентств — как о некомпетентной и лживой. (По словам одного из помощников, он это говорил «на автопилоте».) Среди разнообразных двусмысленных высказываний Трампа, шедших вразрез с консервативной повесткой, особенно пикантно выглядели его выпады против американской разведки, основанные на ложной информации об использовании оружия массового поражения, что спровоцировало войну в Ираке, о литании Обамы на тему Афганистана — Ирака — Сирии — Ливии и других военных провалов разведки, ну а если вспомнить недавнее прошлое, то о не менее громких утечках и увертках в связи с предположительными отношениями Трампа и России.

Эта критика как будто сблизила его с «левыми», которые на протяжении полувека делали пугало из американской разведки. Но в результате странного разворота либеральное сообщество и спецслужбы объединились в своем страхе перед Дональдом Трампом. Многие на левом фронте, громко и язвительно встретившие недвусмысленную оценку Эдварда Сноудена американской разведкой, которая объявила его предателем национальных интересов, а не просто информатором, выступившим из лучших побуждений, вдруг с ней солидаризировались в предположениях о вероломных связях Трампа с русскими.

Так Трамп оказался в опасном одиночестве.

Вот почему Кушнер, приступая к первым назначениям в новую администрацию, решил первым делом протянуть руку ЦРУ.

***

Трамп был не в восторге от своей инаугурации. Он рассчитывал на настоящую движуху. Том Баррак, его главный шоумен — в придачу к ранчо Neverland Майкла Джексона он прикупил Miramax Pictures у компании Walt Disney вместе с актером Робом Лоу, — хоть и отказался от должности главы аппарата, но, оставшись тенью своего друга в Белом доме, подрядился собрать денежки на инаугурацию и устроить событие — на первый взгляд, совершенно вразрез с образом нового президента, тем более что Стив Бэннон был против этакой популистской тусовки с выкрутасами, — в котором, пообещал он, будут присутствовать «легкая чувственность» и «поэтический флер». Однако Трамп, поначалу умолявший друзей использовать свое влияние, чтобы заполучить перворазрядных звезд из тех, которые игнорировали это событие, позже стал выказывать раздражение и обиду, полагая, что эти звезды намерены испортить ему праздник. Бэннон, не только профессиональный агитатор, но и хороший утешитель, заговорил о диалектическом характере того, что у них получилось (не употребив при этом слова «диалектика»). Поскольку успех Трампа был неслыханным и уж точно превзошел все ожидания, медиа и либералам пришлось как-то оправдать собственное поражение — так он объяснил ситуацию новому президенту.

За несколько часов до инаугурации, кажется, весь Вашингтон затаил дыхание. Накануне принятия Трампом присяги Боб Коркер, сенатор-республиканец от штата Теннесси и председатель Комитета по иностранным делам Сената, как главный спикер открыл встречу в отеле Jefferson экзистенциальным вопросом: «Куда мы идем?» Он подумал и дал ответ, словно достав его из глубокого колодца изумления: «Понятия не имею».

В тот же вечер концерт перед Мемориалом Линкольна, ставший традиционно неудачной попыткой импортирования в Вашингтон поп-культуры (а тут еще, как назло, ни одной большой звезды), закончился тем, что Трамп сам вышел на сцену в качестве такого рекламного хода, раздраженно бросив своим помощникам, что он затмит любую звезду.

Согласившись со своей командой, что ему не стоит останавливаться в вашингтонском Trump International Hotel, и позже пожалев о таком решении, избранный президент проснулся в день инаугурации в Блэр-Хаусе, официальной гостевой резиденции напротив Белого дома, с жалобами на неудобства. Слишком жарко, слабый напор воды, неудобная кровать.

Настроение его не улучшилось. Все утро он, не скрывая этого, ругался с женой, которая едва сдерживала слезы и на следующий день вернется в Нью-Йорк; каждое адресованное ей слово было резким и безапелляционным. Келлиэнн Конуэй, сделав Меланию Трамп своей персональной пиаровской миссией, продвигала первую леди в качестве важной опоры президента и полезного совещательного голоса, она пыталась убедить Трампа, что у его жены может быть важная роль в Белом доме. Но его брак был из разряда тем, по которым вопросы не задавались, еще одна переменная величина в настроениях президента.

Во время протокольной встречи двух президентов, нового и старого, в Белом доме, перед тем как обоим отправиться на церемонию приведения к присяге, Обама, по мнению Трампа, вел себя презрительно — «очень высокомерно» — по отношению к нему и к Мелании. И вместо того чтобы «сделать лицо» перед публичным мероприятием, избранный президент вышел с «лицом гольфиста», как это называли в его окружении: обозленный, расстроенный, плечи задраны вверх, руки взлетают, брови нахмурены, губы сжаты. Такой вот публичный Трамп, свирепый Трамп.

От инаугурации ждут любовной подоплеки. Медиа получают новую и оптимистичную историю. Для партии сторонников это возвращение старых добрых времен. Для несменяемого правительства — вашингтонского «болота» — шанс выслужиться и прозондировать возможные привилегии. Для страны это коронация. Но у Бэннона были три заготовленных послания или темы, которые он старательно проталкивал: это будет другое президентство, какого еще не было со времен Эндрю Джексона (он подбрасывал избранному президенту, не отличавшемуся начитанностью, труды о Джексоне и цитаты из него); они знают своих врагов и не попадут в ловушку перетаскивания их на свою сторону, что в принципе невозможно; поэтому с первого дня они ступают на тропу войны. Это было близко воинственной половине Трампа-драчуна, но противоречило другой половине, желавшей всем нравиться. Пытаясь как-то управлять двумя разными импульсами, Бэннон напирал на первый вариант и объяснял боссу, что, обрастая врагами в одном месте, приобретаешь друзей в другом.

В каком-то смысле мрачное настроение Трампа отлично совпало с мрачным инаугурационным спичем, написанным именно Бэнноном. Большая часть шестнадцатиминутной речи отражала его позицию joie de guerre joie de guerreвоенные радости (фр.) — Америка прежде всего, а миру мы устроим кровавую бойню. Но, помноженная на трамповское раздражение и «лицо гольфиста», эта речь прозвучала еще мрачнее и агрессивнее. Администрация целенаправленно сразу взяла угрожающий тон — это было послание Бэннона противникам, что стране предстоят серьезные перемены. Уязвленные чувства Трампа — меня избегают и не любят в исторический день моей инаугурации! — помогли донести это послание. Сойдя с трибуны, Трамп несколько раз повторил: «Эту речь они не забудут».

Когда-то произнесенные с трибуны слова Джорджа Буша-младшего могли бы служить своего рода исторической сноской к инаугурационной речи Трампа: «Что за хрень!»

***

Несмотря на вашингтонское разочарование — настоящего праздника не получилось, — Трамп как хороший продавец оставался оптимистом. Продавцы, чьей главной характеристикой и основной задачей является их способность продать товар, постоянно переформатируют мир в позитивных терминах. То, что других обескураживает, их заставляет просто поменять реальность в лучшую сторону.

Чуть не до утра следующего дня Трамп добивался от всех подтверждения, что его инаугурационная речь имела огромный успех. «Толпа была такая, что конца не видно. Больше миллиона, точно?» Он обзвонил друзей, которые ему поддакивали. Кушнер подтвердил: большая толпа. Конуэй его не разуверяла. Прибус соглашался. Бэннон отшутился.

В Белом доме Трамп первым делом поменял серию ярких фотографий в Западном крыле на кадры своей инаугурации.

Бэннон проанализировал природу искаженной картины реальности в голове президента. Трамповские гиперболы, полеты фантазии, импровизации, свободное обращение с фактами — все это следствие базового отсутствия хитрости, притворства и самоконтроля, что создает впечатление непосредственности и спонтанности, и во время агитационной кампании это стало причиной его успеха у многих избирателей — а других ужасало.

Для Бэннона Обама был воплощением отстраненности. «Политика, — утверждал Бэннон с авторитетностью, которая как-то оставляла за кадром тот факт, что до прошлого августа он в политике вообще не участвовал, — это непосредственная игра, чего Обама не понимал». Трамп же, по его мнению, такой современный Уильям Дженнигс Брайан. (Он давно говорил о необходимости нового Уильяма Дженнигса Брайана в правом политическом крыле, в окружении друзей-единомышленников, к которым, видимо, причислял себя.) На рубеже XX века красноречием Брайана восхищалась сельская глубинка — он мог толкать пламенные речи сколь угодно долго. Трамп, с точки зрения Бэннона и еще кое-кого из близкого окружения, свои проблемы с чтением, письмом и умением сфокусироваться компенсировал импровизационным стилем, производившим эффект если и не на уровне Уильяма Дженнигса Брайана, то, во всяком случае, противоположный эффекту Обамы.

В чем-то увещевательный, обращенный к личным наблюдениям, хвастливо-выпендрежный, как за стойкой бара, этот неостановимый, бессвязный, путаный, замешанный на собственных проблемах поток сознания объединял стилистику крикливых ток-шоу на кабельном ТВ, религиозного кликушества «под тентом» под тентомИмеются в виду жаркие политические дискуссии по примеру тех, которые проводили под большими брезентовыми навесами проповедники в период освоения Дикого Запада, массовика-затейника борщкового пояса борщкового поясаСеть пансионатов и меблированных домов в горах Катскилл в штате Нью-Йорк, предназначенных, главным образом, для отпускников-евреев. Назван по популярному в еврейских семьях блюду «борщок», мотивационного интерактива и видеоблогов на Youtube. Харизма в американской политике расставила свои приоритеты: обаяние, остроумие и стиль, а все вместе — «класс». Но харизма другого сорта скорее склоняется в сторону христианской евангелической традиции — такой эмоциональный эмпирический спектакль.

Стратегия предвыборной кампании Трампа строилась на больших митингах, регулярно собирающих десятки тысяч. Демократы этот политический феномен не только не приветствовали, но и видели в нем признак слабости республиканского кандидата. Для команды Трампа этот стиль непосредственной связи — его речи и твиты, его спонтанные звонки в радио- и телешоу, вообще любому человеку, готовому его выслушать, — был своего рода открытием, новой персонифицированной и вдохновляющей политикой. А для противоположной стороны это была клоунада, которая, в лучшем случае, претендует на голую авторитарную демагогию, давно себя дискредитировавшую и отошедшую в историю, а вернувшись в американскую политику, она только потерпит фиаско.

При том что преимущества данного стиля для команды Трампа были очевидны, проблема заключалась в том, что часто, чтобы не сказать постоянно, он порождал выводы, даже отдаленно не имевшие отношения к истине.

Постепенно представление о политике Трампа породило две совершенно разные реальности. Согласно одной, поддержанной сторонниками, он был понятен и оценен. Антизубрила. Эксперт наоборот. Действует по инстинкту. Средний человек. Если он джаз (или рэп), то остальные — обычная попса. А согласно другой, которой придерживались противники, в нем скрывались опасные умственные и криминальные изъяны. В этой реальности жили масс-медиа, пришедшие к выводу о никуда не годном президенте-бастарде и полагавшие, что они могут его умалить и подранить (а если надо, завести), даже полностью подорвать к нему доверие, если беспрестанно указывать на его фактические ошибки.

Вооруженные «шоковой моралью», медиа искренне не понимали, как человек, ошибающийся по факту, не ставит на себе крест. Разве это не приговаривает его к позорному столбу? Как может его защищать команда? Факты есть факты! Идти против них, или игнорировать их, или уходить от них значит выступать лжецом, желающим обмануть, выступать ложным свидетелем. (В журналистской среде произошла небольшая дискуссия, считать ли подобный обман неточностями или ложью.)

Точка зрения Бэннона: 1) Трампа не переделать; 2) такие попытки только исковеркают его стиль; 3) сторонникам Трампа это безразлично; 4) СМИ все равно его не полюбят; 5) лучше действовать против СМИ, чем им подыгрывать; 6) утверждения СМИ о том, что они защищают безукоризненную честность и точность, обман; 7) революция Трампа — это атака на традиционные представления и экспертизу, поэтому лучше принять его такого, какой он есть, чем пытаться остановить или исправить.

Проблема была в том, что при всем нежелании играть по правилам («его мозги не так устроены» — одно из расхожих утверждений близкого круга) Трамп жаждал одобрения масс-медиа. Но, как подчеркивал Бэннон, он не собирался правильно излагать факты, равно как и признавать, что изложил их неверно, поэтому на их одобрение ему рассчитывать не приходилось. Это означало — а как еще? — что его надо агрессивно защищать от неодобрения масс-медиа.

Другая проблема: стоило усилить защиту — в основном с помощью утверждений, которые легко было опровергнуть, — как СМИ удваивали свои атаки и порицания. Что еще хуже, Трамп получал порицания от близких друзей. И не только от тех, кто сам проявлял озабоченность; его помощники сами обращались с просьбами позвонить ему и сказать, чтобы он умерил свой пыл. «Кто там с тобой рядом? — нервно заговорил по телефону Джо Скарборо. — Кому ты доверяешь? Джареду? Кто все это с тобой обсуждает, прежде чем ты принимаешь решение?»

— Мой ответ тебе не понравится, — сказал президент, — но он такой: я. Я обсуждаю это с собой.

Так, через несколько часов после инаугурации, президент послал своего нового пресс-секретаря Шона Спайсера — чья персональная мантра вскоре зазвучит так: «Что вы все выдумываете?» — изложить масс-медиа его точку зрения, а в результате этот застегнутый на все пуговицы политик-профессионал превратился в общенациональное посмешище, и от этого он, кажется, так и не оправился. Ко всему прочему, Трамп еще обвинил Спайсера в том, что тот не сумел превратить миллион призраков на инаугурации в реальных людей.

Это был первый случай уже после вступления Трампа в должность, когда члены его команды лишний раз убедились в том, что поняли за время президентской кампании: на самом базовом уровне Трампу, как позже выразился Спайсер, было на всех глубоко насрать. Ты мог ему сказать все что угодно, но у него в голове было что-то свое, и если твои слова противоречили тому, что было у него в голове, он тебе просто не верил.

На следующий день Келлиэнн Конуэй, чья агрессивная позиция во время кампании все чаще сменялась раздражением и жалостью к себе, объявила, что новый президент имеет право на «альтернативные факты». Как позже выяснилось, Конуэй имела в виду «альтернативную информацию», что, по крайней мере, предполагает наличие дополнительных фактов. Но в том виде, в каком было сказано, это прозвучало так, что новая администрация настаивает на своем праве переписывать реальность. Чем, собственно, она и занималась. Хотя, по мнению Конуэй, именно медиа переписывали реальность, делая из мухи слона — то бишь «фейковые новости».

В любом случае, на часто задаваемый вопрос, будет ли Трамп продолжать писать свои неконтролируемые и нередко необъяснимые твиты теперь, когда он стал президентом Соединенных Штатов и официально въехал в Белый дом — где этот вопрос задавали с не меньшей озабоченностью, чем за его пределами, — ответ был один: да, будет.

В этом заключался его фундаментальный инновационный вклад в управление: регулярные, неконтролируемые вспышки ярости и раздражительности.

***

Первостепенной задачей президента стало налаживание отношений с ЦРУ.

В субботу 21 января (встречу организовал Кушнер) президент совершил свой первый визит в Лэнгли, чтобы, как оптимистично выразился Бэннон, «немножко поиграть в политику». В тщательно подготовленном обращении он, как Трамп это умеет, польстит ЦРУ и всему разросшемуся — и столь богатому на утечки — американскому разведывательному сообществу.

Не снимая темное пальто, в котором он был похож на гангстера-громилу, прохаживаясь вдоль стены со звездами в честь павших агентов, перед тремя сотнями сотрудников и группой из Белого дома, неожиданно взбодрившись после бессонной ночи и радуясь внимающей ему в зале толпе, новоявленный президент, забыв про заготовленный текст, произнес нечто, что мы можем уверенно назвать едва ли не самым экзотическим обращением, с которым когда-либо выступил американский президент.

— Я много чего знаю про Вест-Пойнт, я человек, который очень сильно верит в учебу. Я каждый раз говорю, что мой дядя был знаменитым профессором в Массачусетском технологическом институте тридцать пять лет и делал там фантастические вещи в смысле учебы — он был гением обучения, — и после этого спрашивают: «Дональд Трамп — интеллектуал?» Не сомневайтесь, у меня есть мозги.

Все это каким-то образом должно было выглядеть похвалой новому, еще не назначенному директору ЦРУ Майку Помпео, который учился в Вест-Пойнте и которого Трамп привез с собой и поставил в толпе. В эти минуты он выглядел столь же озадаченным, как и все остальные.

— Когда я был молодым... Конечно, я молодой, я чувствую, что мне тридцать... тридцать пять... тридцать девять... Кто-то сказал: «А вы молодой?» Я говорю: «Я чувствую себя молодым». В последние месяцы кампании я делал четыре, пять, семь остановок... выступления, выступления перед двадцатью пятью тысячами, тридцатью тысячами... пятнадцатью, девятнадцатью тысячами. Я чувствую себя молодым — я думаю, мы все такие молодые. Когда я был молодым, мы в этой стране всегда побеждали. Побеждали в торговле, побеждали в войне — в каком-то возрасте, помнится, один из преподавателей мне сказал, что Соединенные Штаты не проиграли ни одной войны. А после этого, получается, мы ни разу не победили. Вы же знаете старое выражение: «Победитель получает все». Вы помните, я всегда говорил: «Прихватите нефть».

— Кто должен прихватить нефть? — спросил в заднем ряду озадаченный цэрэушник у сидящего рядом коллеги.

— Я не был сторонником иракской кампании. Я не хотел, чтобы мы входили в Ирак. Но вот что я вам скажу... мы вышли оттуда неправильно, и я всегда говорил: «Прихватите нефть». Я это говорил из экономических соображений, но ты вдумайся, Майк — он обратился к будущему директору ЦРУ, — если бы мы прихватили нефть, у нас бы сейчас не было ИГИЛа, потому что они именно на этом сделали деньги, вот почему мы должны были прихватить нефть. Ладно... может, вам еще выпадет такой случай... но это факт, мы должны были прихватить нефть.

Президент сделал паузу и улыбнулся, довольный собой.

— Почему я первым делом приехал к вам... как вы знаете, у меня идет война со СМИ, это одни из самых бесчестных людей на земле, и вот они изобразили дело так, будто у меня вражда со спецслужбами, а я хочу, чтобы вы понимали: причина, по которой я первым делом приехал к вам, доказывает обратное, вот именно, и они это понимают. Я вам объяснял цифры. Мы добились, мы кое-чего добились вчера во время речи. Всем речь понравилась? А то как же. Там была огромная толпа. Вы сами видели. Не протолкнуться. Сегодня утром я встаю, включаю один из телеканалов, и они показывают пустую площадь, и тут я говорю: «Погодите, я же произнес речь. Я посмотрел... эта площадь... там был миллион, полтора миллиона». А они это показали так, будто там практически никого нет. И сказали, что Дональд Трамп плохо выступил, а я говорил, что может пойти дождь, и дождь всех распугает, но Господь Бог посмотрел вниз и сказал, что мы не позволим дождю пролиться на твою речь, и, действительно, когда я только вышел, я сказал: «Оооо, нет», на первых словах на меня упали капли, и я сказал: «Ох, как некстати, но мы прорвемся», и тут дождь, представьте, внезапно прекратился...

— Не прекратился, — в задумчивости сказала девушка из его команды, но тут же спохватилась и с озабоченным видом огляделась вокруг, не услышал ли ее кто-нибудь.

-...а затем выглянуло солнышко, но когда я ушел, сразу пошел дождь. Настоящий ливень, поразительно, потому что...Правда, на вид миллион, полтора миллиона, сколько их было, толпа до самого Мемориала Вашингтона, а тут я по ошибке включаю этот канал, и они показывают пустую площадь и говорят, что там было двести пятьдесят тысяч. Не так уж плохо, но это вранье... Или вот вчера, тоже интересно. В Овальном кабинете стоит красивый бюст доктора Мартина Лютера Кинга, а еще мне нравится Черчилль — Уинстон Черчилль — я думаю, он всем нравится, не в этой стране родился, но крепко с ней связан, помогал нам, настоящий союзник, и, как вы знаете, статую Черчилля унесли... И вот этот репортер из журнала Time, а я был на обложке раз четырнадцать или пятнадцать... по-моему, это рекорд за всю историю журнала Time... Например, Том Брэди был на обложке один раз, когда он выиграл Супербол. [Главный приз в американском футболе по-русски традиционно называется Супербол, а в европейском футболе — Суперкубок.] А я в этом году пятнадцать раз. Мне кажется, этот рекорд никто не побьет, да, Майк? Ты как думаешь?

— Никто, — ответил Помпео сдавленным голосом.

— Вот я и говорю... они говорят: «Как интересно, Дональд Трамп унес бюст... статую доктора Мартина Лютера Кинга», а она стоит на месте, прямо перед оператором. И этот Зик... Зик... из журнала Time1... пишет про то, как я ее унес. Я бы такого никогда не сделал. Я очень уважаю доктора Мартина Лютера Кинга. Но вот вам какие бессовестные эти СМИ. Сразу большой шум, а извинение вот такое — он показал на пальцах — вот такусенькое. — Одна строчка... я даже не уверен, что они ее напечатали. Я что хочу сказать, я люблю честность, я люблю честную журналистику. А напоследок я вам вот что скажу, хотя я это вам скажу, когда сюда попадут тысячи людей, которые не сумели попасть сегодня, потому что я еще вернусь, надо будет построить вам зал побольше, надо будет построить вам зал побольше... может быть... может быть, его построит тот, кто понимает в этом толк, и не будет никаких колонн. Вы меня понимаете? Мы избавимся от колонн, но, знаете, я хотел вам сказать, что я вас люблю, я вас уважаю, я больше никого так не уважаю. Вы делаете фантастическую работу, и мы снова начнем побеждать, и вы будете вести нас вперед, так что огромное вам спасибо.

Произведенный Трампом «эффект Расёмона» — его речи вызывали двоякую реакцию: бурное ликование либо ужас — кто-то из живых свидетелей в штаб-квартире ЦРУ позже сравнивал с бурной реакцией зала на концерте «Битлз», а другие говорили о таком смятении и шоке, что в тишине, стоявшей несколько секунд, можно было услышать звук упавшей булавки.

***

Читайте также:

• Как смотреть на картины. Глава из книги Сьюзен Вудфорд о том, почему портреты могут рассказать не только о внешности изображённых людей.
• Как стать счастливым? Философ Люк Ферри об античных стоиках и современности.
• Должны ли заёмщики платить по долгам? Социолог Уле Бьерг о философии и политике денег.
• «Сон рождает чудовищ». Биолог Александр Панчин объясняет, почему люди верят в мистических существ, экстрасенсов, астрологию и магию.
• «Петруха и медсестра»: отрывок из книги Ольги Романовой «Русь сидящая».
• «Элегантно обволакивающий дурман»: три рецепта коктейлей из книги «Конец воздержанию!».
• Женщины соблазнённые и женщины публичные. Глава из книги Антуана Лилти «Публичные фигуры: изобретение знаменитости».
• От Бердичева до Бабьего Яра. Главу из книги Льва Симкина об одном из величайших злодеев Второй мировой войны.