Рождество на особом режиме
Журналистский взгляд на события, явления, территории, мероприятия в Перми и Пермском крае.

Четвертого января я уехал в Ныроб — северный городок в трёхстах километрах от Перми. Легкая тоска и душевное оцепенение приковали мое внимание — Чусовской мост, Соликамск и Чердынь пролетели мимо, едва коснувшись глаз. Мой путь лежал в колонию особого режима, где заключенные готовились справлять Рождество. Я впервые собирался заглянуть за колючую проволоку — принять участие в двух репетициях и одном концерте. По дороге вспоминал довлатовскую «Зону» и «Записки из мертвого дома». Пытался совместить светлый миф Рождества с темной лагерной реальностью. Представить радостных людей, индевеющих в неволе. От всех этих картин разило фальшью. Под конец пути мои рассуждения увязли в абсурдистских фантазиях. Тогда я решил отбросить гадания и дождаться завтрашнего дня — первой репетиции особого режима накануне рождественского концерта.
«Исправительные колонии особого режима предназначены для особо опасных рецидивистов, и людей, приговоренных к пожизненному лишению свободы».
Оцепенение
Исправительная колония № 4. Тусклое северное солнце роняет свет на сторожевые вышки. На фоне белоснежного пейзажа выделяется коричневая стена зоны. На ней портреты Багратиона, Суворова, Кутузова, Ушакова. Яркие и цветные, они похожи на галлюцинации.

Миновав несколько дверей, я оказался на проходной. Обменял паспорт и телефон на канцелярский листочек и деревянный кругляш. Приплясывая от холода, дождался сопровождающего офицера. Вошёл в колонию. Прошагал мимо картины, висящей прямо на улице. Оставил позади голубенький заборчик и вычищенные от снега тротуары. Через две минуты подошёл к лагерному клубу. Резная вывеска и причудливо украшенная дверь выглядели неожиданно уютно. Внутреннее убранство грешило заурядностью и напоминало районный клуб. Невольные попытки отыскать в этом месте хоть что-нибудь ужасное успехом не увенчались. На сцене начиналась обыкновенная репетиция. Заключённые-музыканты дружелюбно переговаривались с организаторами концерта
Вскоре в подсобке за сценой сварганили чай. Активисты и осуждённые отправились туда. Я пошёл за ними и неуверенно сел на стул. Проглотил язык. Обратился в зрение и слух. Четверо арестантов прихлебывали чаёк, ели печенье, делились планами на будущее, сетовали на отсутствие барабана и толковых музыкантов. Среди активистов солировала Анна Каргапольцева, руководитель организации «Выбор», и её заместитель Джамал Маггерамов. Они говорили с осуждёнными по-приятельски и глядели безо всякой опаски. Складывалось ощущение, что эти люди знакомы давным-давно и живут на «короткой ноге». Другая пара активистов

— Здравствуйте. Меня зовут Баходур Базаров.
— Здравствуйте.
— вы журналист?
— Да.
— Про нас будете писать?
— Про концерт.
— Хорошо. В интернете тоже будет?
— Будет.
— А напишите мне сайт, где можно посмотреть. Жене передам.
Я потянулся к блокноту, чтобы вырвать листочек. Однако тут же вспомнил инструктаж
— Почему вы участвуете в этой самодеятельности? Зачем вам это нужно?
— Я уже десять лет здесь. Осталось ещё семнадцать. Надо же чем-то заниматься, а тут любимое дело. Я ведь на воле музыкой увлекался, даже альбом хотел записать.
— Если отбросить свободу, чего вы хотите?
— Хочу писать тексты и музыку. Организовать в колонии музыкальную студию. Хорошо будет, если разрешат.
— За что вы здесь, Баходур? Двадцать семь лет— большой срок.
— Наркотики. 228 статья. Вначале одиннадцать лет дали. Шестнадцать «заработал» уже тут.
— И как вы живёте? Вас кто-нибудь навещает?
— Жена ездит. Я с ней уже здесь познакомился. Она из Октябрьского района.
— И как у вас развиваются отношения?
— Ну как... Она мне дочку родила в 2015 году. Это на меня здорово повлияло. К музыке вот вернулся. Жалею только, что много времени потерял. Можно было вернуться раньше.
— Концерт посвящён Рождеству. Как вы относитесь к этому празднику?
— Я сам мусульманин. Чту Христа как пророка Ису. К Богу разные дороги ведут... У меня предыдущая жена была христианкой. Помню, отмечали все праздники— и мусульманские, и христианские. Хорошо жили, дружно...
Последние слова Баходур произнёс едва слышно. Во мне закипело чувство неловкости, будто я подглядел в замочную скважину. Поборов его, я всё-таки спросил про костыль.
— Что у вас с ногой? Травма?
— Диабет. На инсулине сижу. Который год уже.
— А когда освобождаетесь?
— В 2033-м.
— Ясно.
В беседе образовалась пауза. Тут в подсобку вошел сопровождающий офицер. Пока я был здесь, он находился в клубе постоянно. Попрощавшись с Баходуром, я покинул колонию. Однако разговор не выходил у меня из головы. Будучи диабетиком, я прекрасно понимал, что шансов дожить до освобождения у моего собеседника крайне мало. При этом Баходур не выглядел отчаявшимся
Игра
Второй ныробский день выдался холодным. Мороз облепил окна увесистым ледком, а тайга была такой белой, что мне вспомнился мультик про Снежную Королеву. Шагая по стерильному царству, я думал о заключённых, зоне и Рождестве. Ловил себя на приступах спокойствия. Подъехав к колонии, подмигнул Суворову. По дороге в клуб внезапно наткнулся на цитату Николая Бердяева, начертанную на специальном уличном стенде:
«Бойтесь утопий, ибо худшие из них осуществляются».
Подивившись на неё с полминуты, я прошёл в здание. В центре зала стоял теннисный стол. Арестанты азартно рубились в пинг-понг. Я уселся неподалеку и в состоянии легкой неприкаянности стал наблюдать за репетицией, ловить обрывки фраз, по-прежнему не умея определить своего отношения к лагерю и заключенным. Вскоре пластмассовый шарик безраздельно завладел моим вниманием. В непонятной лагерной реальности теннис был единственным, что я знал назубок. Желание поиграть заскреблось в ладонях. Едва я решился предложить себя «на победителя», ко мне подсел Эдуард Симаков, арестант и соло-гитарист.

— Привет.
— Привет.
— Готов поговорить.
— Давайте поговорим. Давно увлекаетесь музыкой?
— Сколько себя помню. На свободе играл в рок-группе «Крафт». Нытвенская команда.
— Понятно. Я слышал, что вы в марте освобождаетесь?
— Планирую, да.
— Как вы считаете, вам нужна ресоциализация? (Я вспомнил злободневный и популярный в околотюремных кругах термин). Ну, помощь, чтобы влиться в общество?
— Не. Помощь не нужна. Главное— не впитывать в себя тюремную гниль. Я в колонии просто прохожий. Воры не воры, мне это всё не интересно. Занимаюсь музыкой, саморазвитием, близко к сердцу ничего не принимаю. Так что на воле у меня всё получится.
— Если не секрет, чем собираетесь заниматься после освобождения?
— Музыкой. В Пермь поеду. Алексей, который на бас-гитаре, тоже скоро выходит. Хотим с ним встретиться и вместе пробиваться.
— Куда?
— Ну, группу свою создадим. Концерты там да чё.
— То есть, вы хотите стать профессиональным рок-музыкантом?
— Конечно. Молодой ведь ещё, всё впереди.
— А сколько вам лет?
— Тридцать девять.
— Понятно.
На этом мои вопросы закончились. Эдуард вернулся на сцену. Испытывая неловкость за шестнадцатилетние мечты тридцатидевятилетнего человека, я снова сосредоточился на теннисном шарике. Вскоре мне представилась возможность сыграть. Соперник, спортивного вида арестант, ещё с разминки стал показывать высокий класс. Он подкручивал, «резал», заковыристо исполнял подачи и носился как угорелый. Его настрой передался мне. В результате мы «зарубились» всерьёз. Первую партию я проиграл быстро. Во второй навязал борьбу. Третью провел практически на равных. Потом я снял джемпер и вытер им пот. Игра продолжилась. Пасмурные мысли о лагере и осуждённых отошли на второй план. Мир сузился до размеров теннисного стола. Я разыгрался и тоже стал показывать высокий класс. Противостоянием заинтересовались другие арестанты. Возгласы болельщиков добавили куражу. Моя тактика заключалась в точности
«Чего опасался?
— думал я,— нормальные же люди!».
За разговорами и печеньками пролетел последний час репетиции. Эти посиделки напомнили мне юность, когда наша уличная компания собиралась на веранде, и мы говорили до поздней ночи то ли совсем ни о чём, то ли о самом важном. Когда пришло время уходить, я поднялся с внутренним сопротивлением

Взобравшись на уже привычную печь в доме моего ныробского знакомца Евгения Клыкова, я задумался об этой странности. Почему взрослые мужики ведут себя как подростки? Размышления привели меня к мысли
Получается замкнутый круг, выходом из которого, на первый взгляд, кажется та самая ресоциализация. Другое дело, что в колонии она исчерпывается визитами сотрудников центра занятости, которые рассказывают осуждённым о вакансиях, скудным пособием от соцзащиты, восстановлением документов и работой двух психологов, «окормляющих» шестьсот человек. В общем, об этой непростой теме я решил подумать позже, ведь за окном уже сгустилась ночь, а утром мне предстояло снова отправиться в колонию на рождественский концерт.
Рождество
Третье ныробское утро случилось солнечным и нервным. Близость концерта витала в воздухе, мысли о ресоциализации
Побродив по залу, я ощутил себя ещё более неприкаянным, чем вчера. От нечего делать забрёл в подсобку. Там оказалось людно
По большому счёту, на моих глазах происходила та самая настоящая ресоциализация, о которой я думал последние сутки. Вместо индивидуальных и наивных мифов (рок-звезда, чудесное исцеление и т. д.) заключённым предлагался миф коллективный, проверенный двумя тысячелетиями, жизнеспособный и относительно безвредный. В нем «феня» заменялась библейским сленгом, распорядок дня
Тут я вспомнил своего ныробского приятеля Евгения Клыкова. Он провел за решёткой шестнадцать лет, где к концу срока также проникся христианскими идеями, и сразу после освобождения отправился в религиозный реабилитационный центр для прохождения ресоциализации. Теперь он работает печником, обзавёлся семьей и продолжает верить в бога. Конечно, один человек
С арестантом, просидевшим достаточно долго, злую шутку может сыграть даже рекламный плакат. Мне рассказали такую историю. Отбыв большой срок, человек оказался в Перми на автовокзале. О существовании подземного перехода он не знал, и поэтому пошёл через дорогу. Увидел огромный рекламный плакат фирмы «Хеми». На нем красовался голый женский зад, перепачканный краской. Конечно, в 1989 году о таком нельзя было и мечтать. Вчерашний арестант замер посреди дороги, поражённый увиденным. Это едва не закончилось трагедией

Когда с религией и правом было покончено, я переместился в зал. Он постепенно заполнялся заключёнными. На сцене появился кофейный столик, украшенный мандаринами и свечой. Вскоре зал заполнился под завязку. Свет погас. На сцену вышла Лариса Желонкина. Её красное платье произвело фурор

— Как вам концерт?
— Мне понравилось. Вы отлично сыграли.
— Я с детства музыкой занимаюсь. Даже здесь стараюсь совершенствоваться.
— А как вы здесь вообще оказались?
— Драка. Я всегда за драку сижу.
— Всегда? Какой у вас по счету срок?
— Третий.
— Алкоголь?
— Не без этого. Хотя последний раз трезвый был. Ко мне в «День пограничника» мужик привязался. Стал из «Осы» палить. Вот я и перестарался.
— Спортом каким-то занимались?
— Боксировал маленько.
— Ясно. Когда освобождаетесь?
— В феврале документы подаю на «браслеты». Это когда живешь дома и носишь приспособу с маячком. Она будет показывать, где я нахожусь.
— Если всё срастется, чем займетесь на свободе?
— Я человек верующий. Библию читаю, молюсь. Когда освобожусь, пойду в церковь. На работу, конечно, устроюсь. А в свободное время хочу заниматься музыкой.
— Вместе с Эдуардом Симаковым? Он говорил, что вы хотите встретиться после освобождения и вдвоем пробиваться в музыкальный мир.
— Наверное. Поживём-увидим. Не хочу пока загадывать.
— Как вы считаете, вам нужна ресоциализация?
— Нет. Я ведь развиваюсь. Пока отбывал, освоил четыре профессии. На свободе не пропаду.
— А что за профессии?
— Швея, кочегар, электрик и пальщик.
— Как вы думаете, чего не хватает в колонии?
— Побольше бы совместных мероприятий со свободными людьми. А то тут одни и те же лица. С ума можно сойти.
— Согласен. Ну, что ж, удачи вам.
— Спасибо.
Я попрощался со всеми арестантами за руку и покинул колонию. Уже через час трясся в автобусе по дороге на Соликамск. Разумеется, размышлял обо всём увиденном. Дивился своим старым представлениям о зоне и её обитателях. Лагерь виделся мне чем угодно, но только не тем, чем он является на самом деле