«Международные системы соглашений как инструменты для разрядки медленно, но верно идут на свалку истории». Писатель Евгений Норин о перспективе и особенностях новой большой войны

Большая война между странами стала сейчас вероятнее, чем раньше? Если да, то почему так получилось?

Проблема в том, что в мире возник своего рода вакуум силы. С одной стороны, вырос целый ряд самостоятельных игроков, претендующих на свою сферу влияния и на свою роль в региональной, а то и глобальной политике. А вот недавний гегемон погрязает во внутренних проблемах и при этом становится всё менее предсказуемым в своей активности на мировой арене.

В результате, если в «ялтинском мире» существовали два сверхмощных блока, а в постсоветском — единственная супердержава, то сейчас эта конструкция расшатана. Другой вопрос, а что такое большая война в нашем понимании? Как ни странно, общий мировой тренд идёт, скорее, на сокращение размаха вооруженного насилия — средняя война нашего времени менее кровава, чем в ХХ веке. Другое дело, что самих горячих точек сейчас много (в силу причин, обозначенных выше). Кроме того, из-за деградации «ялтинской системы» и изначально ущербной конструкции с единым жандармом международные органы и системы соглашений в качестве инструментов для разрядки медленно, но верно идут туда же — на свалку истории.

Впечатление, что крупные страны уже никогда не будут воевать друг с другом, всё-таки было иллюзией?

Крупные страны сейчас воюют между собой реже, чем раньше, и эта тенденция будет развиваться. Воюют сейчас и будут воевать в будущем на «нейтральной полосе» — территориях третьих стран либо в конкретных регионах, — иногда будут точечно донимать друг друга. Но в целом тренд очевиден: дружественные/враждебные повстанцы, террористы, прокси, ЧВК. Танковые бригады — это уже последний довод. Если две большие страны расчехлили тяжёлое оружие, то это уже ЧП.

Относительно мирный период без больших конфликтов между странами как-то отразился на восприятии войны? Стали ли о ней думать легче и больше её романтизировать?

Мы живём в ситуации, когда нет ни мира, ни войны. Вот из-за причин, обозначенных выше, современная война — это затяжная партизанская, террористическая, повстанческая кампания, где формально основные участники лишь наконечники копий более сильных игроков. Наше время подарило нам ситуацию, когда армии призывников больше не идут стройными походными колоннами за горизонт. Поэтому да, сейчас к войне легче относятся жители стран, которым она не грозит непосредственно. Хотя понятно, что у сирийца или донбассовца взгляд на вещи несколько иной.

Почему война или угроза ей до сих используется как инструмент политики и насколько этот инструмент эффективен?

А войны всегда были инструментом политики. Воображать, будто война исчезнет из мировой политики, — это прекрасно, это душевно, это гуманистично и это полностью оторванный от жизни взгляд на вещи. Сейчас мы размышляем: «Ах, неужто снова война!» — но, чуваки, всегда война. Конкретно наша страна с 1979 года знала ровно ноль лет, когда она не была бы так или иначе вовлечена в какой-нибудь вооружённый конфликт. Просто, когда погибал десяток добровольцев в Донбассе или пара полицейских в Дагестане, это не было чувствительно для обывателя в Саратове.

Кто сильнее всего пострадает, а кто получит больше выгоды от этой войны, если она, не дай бог, произойдёт?

Но если война всё-таки случится, то пострадают все. Без шуток. Война — это реальность, и это нужно понимать. Но не надо думать, что это прекрасно. Худшее, что может случиться, и то, что часто случалось в мировой истории, — это ситуация, когда война начинает управлять сама собой, и сам ход событий гонит участников к самым скверным решениям. Нужно понимать, что пушки — самый мощный довод королей, но это действительно их последний довод.

***

Историк Вячеслав Раков о вероятности большой войны.

Читайте также: Интервью с Евгением Нориным о войнах на территории бывшего СССР.