«Эксперты могут написать, что белое — это чёрное, и суд не будет вникать»: Дмитрий Дубровский о том, почему судебной системе выгодна некачественная экспертиза

Сообщество судебных экспертов, исследователей и адвокатов Amicus Curiae и вольное сетевое сообщество «Диссернет» создали совместный проект «Судебные экспертизы», где собрали «базу данных тенденциозных, необъективных или просто фальсифицированных экспертиз в области гуманитарных и социальных наук, которые фигурируют в судебных делах по ненасильственным преступлениям».

«Количество таких дел в России растёт, поводы для них оказываются всё более надуманными, а заключения „карманных“ экспертов всё сильнее противоречат научному подходу и здравому смыслу», — говорится на сайте проекта.

Мы пообщались с одним из его основателей Дмитрием Дубровским о том, как устроена гуманитарная судебная экспертиза в России, кто и как выбирает экспертов, почему судьи принимают сомнительные заключения, а доводы защиты не берут во внимание.

Справка: К гуманитарным (или специальным) судебным экспертизам относят лингвистические, психологические и религиоведческие экспертизы. В качестве объекта выступает, как правило, текст, а задачей эксперта является его рассмотрение с точки зрения значения и контекста. В последнее время круг дисциплин, специалисты которых становятся авторами специальных судебных экспертиз, расширяется в сторону политических наук, социологии, истории.

«Имплицитно призывает»

Растёт ли в последние годы спрос на гуманитарную экспертизу со стороны участников судебных процессов? Если да, то насколько сильно и почему это происходит?

— Растёт не сильно, но заметно. Это связано с тем, что расширяется законодательство, в рамках которого эта экспертиза требуется. Я занимаюсь в основном экстремистскими делами, но гуманитарная экспертиза требуется не только там. Сюда же можно включить и психологическую экспертизу, например. Сейчас она делается по делам о домашнем насилии над детьми. Например, когда детям предлагают что-либо нарисовать, а дальше на основании этого рисунка эксперт делает заключение, были ли акты насилия отца над дочерью или нет. Известная история, которая была в Москве, когда человека посадили на пять лет, потому что эксперт увидел в хвосте кошки аналог члена. Больше ничего не было, никаких других доказательств вообще.

Появились очень странные лингвистические экспертизы, связанные с клеветой. Есть целый набор сюжетов, когда именно эксперты определяют исход дела. Нет ничего, кроме их экспертизы в делах, где суд определяет, является ли высказывание клеветой или нет. Так что уровень ответственности очень большой, спрос тоже, а уровень профессионализма суд очень плохо оценивает или не оценивает совсем.

Вопрос качества гуманитарной судебной экспертизы стоял всегда или обозначился относительно недавно?

— Вопрос качества был всегда, но в 90-е годы всё-таки экспертиза была редкой и при этом более академической и со стороны защиты, и со стороны обвинения. А сейчас она очень экспертная, и часто для академического человека выглядит странной, потому что эти тексты имеют мало общего с научными.

Хотя формально любая экспертиза должна быть научным текстом. Специальным, особым, но научным. У нас есть Наталья Николаевна Крюкова, которая уже 20 лет делает экспертизы по чему захотите: хотите по религиоведению — пожалуйста, хотите по порнографии — пожалуйста, хотите по сексуальному насилию — держите. И суды их принимают. При этом она защищала диссертацию кандидата педагогических наук в 1987 году и после этого не сделала ни одной научной публикации.

Есть, например, семья Тарасовых. Отец Евгений Фёдорович — доктор наук, завотделом психолингвистики московского Института языкознания РАН. С профессиональной точки зрения пишет вещи очень странные. А его сын — переводчик с немецкого и английского, который делает почему-то филологические и религиоведческие экспертизы по делам о «Свидетелях Иеговы» (все юрлица признаны экстремистскими организациями и запрещены в России). Он работает с той же Крюковой (вместе они работали над делом о ликвидации «Мемориала», который внесён Минюстом в реестр НКО, выполняющих функцию «иностранного агента»).

У нас в Петербурге есть такой доктор филологических наук Борис Мисонжников (журфак СПбГУ), который пишет предвзятые и непрофессиональные экспертизы, но суд, поскольку это СПбГУ, их спокойно принимает. Я его лично ловил на плагиате, он кусок экспертизы из одного дела переставил в экспертизу по другому делу (дело Эдуарда Никитина, которого осудили за анекдоты).

С чем связаны низкое качество и ангажированность гуманитарной судебной экспертизы, которые мы наблюдаем сегодня? Виновата общая деградация судебной системы или есть и какие-то специфические факторы?

— Безусловно, виновата деградация судебной системы в том смысле, что суд не обсуждает тексты, ему вообще они не интересны. Он берёт экспертизу и говорит: ну вот же, эксперт нам сказал — экстремизм, какие тут могут быть обсуждения. Берём заключение эксперта, его финальную часть, и вставляем в обвинительное заключение. У нас же обвинительный уклон — меньше одного процента оправданий, поэтому, если открыли дело, то всё — вас засудят.

Эти экспертизы очень специфические, и суд не то чтобы не разбирается, он часто не хочет, да и не может разобраться, что там вообще написано. У судей не хватает образования, они не реагируют даже на очевидные глупости. Недавно было решение ЕСПЧ по делу Вадима Карастелева против России, где эксперт основывал своё заключение на «плане Аллена Даллеса». Лозунг «Свободу не дают, её берут!» является экстремистским на основании плана, сам план позже был признан экстремистским тоже и включён в список экстремистских материалов. Ну, то есть судья вообще не понимает (лозунг «Свободу не дают, её берут» — перефразированное крылатое выражение из пьесы «Мещане» Максима Горького).

ЕСПЧ обращает внимание на низкое качество экспертизы и на то, что эксперты отвечают на правовые вопросы. То есть эксперты заменяют собой суд, выходя за пределы профессиональной компетенции и нарушая принципы базового судопроизводства.

Ещё одна проблема заключается в том, что эти экспертизы не прозрачны. Обычные научные тексты где-то публикуются, их можно почитать и сделать вывод относительно профессиональности их автора, а судебные экспертизы никому не известны. Тот же Мисонжников, который совершенно одиозный эксперт, — его собственные студенты не знают, что он делает и какого уровня тексты пишет. То есть в суд это приходит, там это озвучивается, и если это не публичная история, там и остаётся.

В последнее время стали больше интересоваться гуманитарными экспертизами, потому что стало больше чудовищных решений, на них основанных. И Светлана Прокопьева, и дело блогера Синицы, и дело Егора Жукова — они все основаны на экспертизах чудовищного качества: предвзятых, непрофессиональных, очевидно передёрнутых. Эксперты могут написать, что белое — чёрное, и суд не будет вникать.

У нас многие эксперты специализируются на том, что называется «скрытые призывы». Они называют это «имплицитно призывает». Кого? Как? Может быть, только эксперта? Потому что никто больше не понимает, а вот эксперт, очевидно, призвался. Так надо экспертов спасать, потому что больше призывы ни до кого дойти не могут, настолько они имплицитны.

«Ягнята — это негативный синоним адыгейцев»

Кто может инициировать гуманитарную экспертизу?

— Судебную экспертизу может заказать суд, а также правоохранительные органы (полиция, следственный комитет, ФСБ) — то есть сторона обвинения. Сторона защиты правом экспертной инициативы не обладает. Она может заказать альтернативное заключение или представить рецензию на экспертизу. Суд чаще всего принимает исследование, но относится к ему скептически: да, мы прочитали исследование, но у нас уже есть уважаемый эксперт, с научными регалиями, он всё нам написал, мы со всем согласны.

Какие организации имеют право делать экспертизу?

— Экспертные организации можно разделить на несколько категорий: ведомственные структуры, экспертные центры при вузах, некоммерческие и коммерческие организации. Отдельная категория — преподаватели вузов, которые выступают в личном качестве.

Как и чем подтверждается их квалификация? Нужна ли для этого лицензия?

— Для судебной экспертизы не нужна никакая лицензия. Главное правило — наличие специальных познаний. А вот что это такое, не всегда понятно. Квалификация подтверждается двумя способами. Если речь об экспертном учреждении, то есть регулярные переаттестации. Если эксперт выступает от себя (я так делаю), то он должен принести в суд все свои дипломы, кандидатские и докторские. И суд решает, допускает он его в качестве эксперта в процесс или нет. В основном, это формальность. Условно говоря, человек — кандидат филологических наук. Ну и хорошо! А когда он защитился и чем он занимался, никому не интересно. Он мог заниматься детской поэзией, например, всю жизнь. А тут его спрашивают про экстремизм, где нужны совсем другие знания: про политические течения, про идеологии и т. д.

У нас есть единственное решение суда по эксперту, который нёс такую ерунду, что даже суд впечатлился. Это было в Адыгее, дело краснодарского эколога о статье о проблемах с отходами в свиноводческом комплексе, которая называлась «Молчание ягнят». Эксперт Игорь Федяев местного ЭКЦ МВД сделал вывод, что ягнята — это негативный синоним адыгейцев. Кроме того, он увидел в этом оскорбление женщин, так как ягнёнок — это сын овцы. Суд настолько не был готов к такого повороту, что вынес специальное частное предписание, попросив местное отделение УВД не привлекать больше эксперта Федяева. Но это не подействовало, МВД получило эту бумажку, сплюнуло, и он продолжает работать там уже почти 20 лет. Получается, что нет практически никакого инструмента влияния на некомпетентных экспертов.

Отдельная беда с религиоведческой экспертизой, где есть несколько экспертов, которые в основном занимаются сведением счётов с религиозными меньшинствами. Например, Лариса Астахова, которая когда-то была приличным религиоведом. В Уфимском центре есть Елена Хазимулина, которая после моего выступления в Академии наук с докладом о фальсификации в экспертизе звонила журналистке «Ленты.ru» и угрожала ей ФСБ, чтобы та убрала её фамилию из публикации. Они понимают, что могут нести любую жеребятину, буквально любую, и никто и нигде их не может остановить, потому что суд их экспертизы принимает автоматом.

Какие экспертизы, государственные или негосударственные, на ваш взгляд, более качественные и почему?

— Я не могу сказать, что государственные эксперты хуже. Нет такого. Есть свои плюсы и минусы. Там проблемы с независимостью, но ведомственные экспертизы имеют хоть какие-то минимальные критерии качества. Там начальство за них отвечает. Парадоксально, но наихудшие эксперты исходят от университетов. Как ни странно, они не проходят контроль научного сообщества, и научного качества там мало. Никого не заботит, что человек написал для правоохранительных органов, какого уровня там бред.

Самые одиозные и скандальные экспертизы исходят от вузов и от аффилированных организаций, типа Центра социокультурных экспертиз — такие работают безотказно и по любому вопросу. А неаффилированые независимые эксперты, которые работают на себя, стараются, потому что для них это источник дохода. Таких немного, несколько десятков по стране.

Как выбирают экспертов? Есть ли правила и рекомендации для их выбора?

— Трудно сказать, кто и как выбирает экспертов. Формально есть ведомственные эксперты, и они должны этим заниматься. Но при этом далеко не во всех субъектах эксперты готовы этим заниматься. Обычно это какая-то сложившаяся практика. Мы исследовали, откуда берутся все эти эксперты. Ну вот, например, откуда взялась Крюкова? Она работала замом по административно-хозяйственному отделу в Институте культуры в Москве. Там работал Батов, который был доктор культурологии и занимался психолингвистикой. В какой-то момент они вместе начали писать эти экспертизы. У меня ощущение, что у них были скорее личные отношения, потому что у дамы образования, ну правда, никакого. Потом Батов умер, а она превратилась в уважаемого принятого эксперта.

Когда другие московские эксперты, при том что они там не особо дружат между собой, собрались и пришли в московскую прокуратуру, чтобы просить не заказывать Крюковой экспертизы, потому что это дискредитация профессии, им там ответили: за ней же 50 приговоров стоит уже, вы что хотите, чтобы мы все их пересматривали? Вообще, да. Если вы накосячили и полной фигнёй набили себе решения, то да! Но прокуратура продолжает и дальше ей заказывать, правда, уже в основном не в Москве.

Что за люди делают некачественные судебные экспертизы, есть ли у них какие-то общие социальные и мировоззренческие характеристики? Каковы, по-вашему, их мотивы?

— Бывают очень разные. Мои наблюдения показывают, что считать, что люди просто халтурят за деньги, — очень серьёзное упрощение. Есть люди, которые серьёзно думают, что они специалисты. Вот Крюкова про себя говорит, что она специалист с огромным стажем, что она серьёзный исследователь. Я бы сказал, что это человек с комплексом Наполеона, к науке никакого отношения не имеющий.

А с другой стороны, есть люди, которые всерьёз считают, что это их гражданское служение, что они защищают государство от экстремистов. Такие прогосударственники думают, что действительно кругом экстремисты, что любая критика государства — это экстремизм. Непонятно, какие к ним претензии, они же помогают государству вычислять террористов. Как и эксперты, которые борются с религиозными меньшинствами. Они тоже всерьёз думают, что это зло, ужас и кошмар.

Предусмотрена ли какая-либо ответственность для авторов некачественных экспертиз?

— Формально каждый подписывает документ об ответственности за дачу ложных показаний. Фактически никого, ни разу, ни в едином случае не преследовали за ложные показания. В гуманитарных науках надо очень постараться, чтобы выдать заведомо ложные показания. Потому что заведомо ложные показания свидетеля — это понятно, а что касается гуманитарного социального знания, здесь про ложь и истину очень сложно что-нибудь сказать.

Но есть примеры, когда эксперт в качестве доказательств экстремисткости саентологии (Генеральная прокуратура РФ признала деятельность «Всемирного института саентологических предприятий» нежелательной в России) приводит цитаты, которых в исследуемом тексте просто нет. Защита указывает на это, но суд относится к доводам защиты критически и принимает экспертизу. Суд у нас в такие вещи не вникает. Потом, правда, Россия платит большие деньги в ЕСПЧ, но это уже другой вопрос.

— Почему существующее законодательство не позволяет защитить судебную систему от некачественных и ангажированных экспертиз?

Потому что судебная система в ней (в некачественной экспертизе) нуждается. Деградация суда, которая произошла, исключила соревновательность на процессе. В соревновательности необходимо, чтобы суд читал изначальный текст, слышал в равной степени аргументы обвинения и защиты. Но суд этого не делает, он говорит: да, мы знаем, что есть исследование защиты, но мы относимся к нему скептически, у нас есть уважаемый эксперт и нечего воду мутить. Систему всё устраивает: следователь чего-то нашёл, экспертиза всё подтвердила, он с этим радостно идёт в суд, а суд это штампует.

— Что нужно сделать, чтобы нормализовать ситуацию с гуманитарной судебной экспертизой?

Нужна судебная реформа. Нужно, чтобы адвокат имел право на экспертную инициативу, чтобы суд столкнулся с ситуацией, что у него есть два равноценных документа, то есть две экспертизы (написанные уважаемыми людьми). И дальше суд должен во всём разобраться.

Надо в обязательном порядке вводить жёсткую оценку экспертного акта до момента, когда этот акт становится доказательством. Должна проводиться досудебная оценка текста на приемлемость экспертизы по конкретным параметрам. Экспертиза должна быть научным текстом (хотя бы формально), к ней должен прилагаться список научной литературы (а не списки из словарей и «Википедии», как сейчас). Там должна быть методика. Сейчас эксперт может указать 225 разных методик, чтобы показать, что он учёный, а дальше весь текст представляет собой личные измышления эксперта по поводу того, как следует понимать то или иное высказывание.

Но такое устройство системе невыгодно, ведь очень часто процессы, где требуется гуманитарная экспертиза, политически мотивированны, в них есть прямой заказ (на то, чтобы обвинить Егора Жукова был прямой заказ, чтобы обвинить блогера Синицу, был просто прямой приказ). Есть прямое указание на то, что человек должен сидеть, потому что он позволил себе что-то критическое в отношении власти или, наоборот, одобрительное в отношении тех, кто подрывает эту власть. И здесь вообще ничего нельзя сделать — происходит оформление через суд прямой политической репрессии.

***

Читайте также:

Разбор «Какие надо смыслы. Как судебная экспертиза помогает сажать и штрафовать людей за слова и картинки».