Одушевление плоти: Ксения Маркелова и её объекты-существа

И, пожалуй, это именно та плоскость, в которой теме телесного и подобает находиться в первую очередь: плоскость чисто экзистенциальная, свободная от гендерных, социальных, этических и эстетических клише. Тело предстаёт перед нами во всех возможных измерениях — от объекта тончайшего поэтического исследования до брутального конгломерата плоти, поэтому объекты, представленные на выставке, не просто наталкивают на мысли о диаметрально противоположных чувствах (от ужаса до желания) — они порождают эти чувства.

Говоря о своих работах, Маркелова вспоминает термин «проприоцепция» или «кинестезия» — это ощущение положения частей собственного тела относительно друг друга и в пространстве. Но в данном случае речь идёт скорее о положении частей тела относительно собственного «Я», о попытке разделить эти категории и разобрать их на слои с тщательностью хирурга и вниманием художника. Процесс обретения (или потери) себя внутри и за пределами собственного тела подчёркнуто процессуален — это всегда история о становлении, формировании, метаморфозах и трансформациях. В ходе этих исследований художница формулирует конкретный вопрос: «Насколько тело отдаляется от нас, живущих внутри него, из-за восприятия себя как владельца, арендатора, пассажира или пользователя?»

Работа с телесным возможна во многих измерениях — скажем, если приземлять её на социальный контекст фестиваля We-Fest, то в этом случае откроется поле для дискуссии о норме и не_норме, о приятии или неприятии физиологического. Но перед тем, как углубляться в частности, придётся разобраться с фундаментальными вопросами, с отчуждением от собственной материальности, с отношением к телу как к Другому — такой взгляд со стороны может привести к неожиданным результатам: от тотального принятия себя до тревожного обнажения уязвимостей, связанных с соотнесением собственного ощущения тела с тем ощущением, которым «живут» созданные Маркеловой формы безотносительно зрительского восприятия.

Кстати, в случае с её работами, «живут» — это не просто фигура речи. На выставке действительно царит некая «иная жизнь», которую особенно легко заметить, если знать историю некоторых работ. Например, в выставочном пространстве Маркелова традиционно сажает двух человечков, которых посетители принимают за экспонаты, хотя это, строго говоря, не совсем экспонаты: скорее, это «агенты» художницы, которым она предопределила жизнь в лимбе — между пространством выставочных объектов и пространством зрителей — так что они выполняют роль наблюдателей и наблюдаемых одновременно.

Ещё более характерна история взаимоотношений с одной-единственной картиной, которой отведён целый экспозиционный зал. На ней изображена женщина — или, возможно, некое антропоморфное существо — в умиротворённой и одновременно напряжённой позе. Эту картину Маркелова изменяла на протяжении нескольких лет — сообразно тому, как изменялись её собственные ощущения и взгляды, и часто этот процесс был травмирующим для героини картины — и, в первую очередь, для самой картины, которую художница называет «мученицей». В конце концов, Ксения решила отпустить её, поняв, что иначе всё это так и будет длиться до конца жизни: «Поэтому отныне и вовек я оставляю это существо в покое, готовое к естественному разложению».

Вопрос о том, в каких взаимоотношениях художница состоит с другими объектами и персонажами, остаётся непрояснённым, но можно предположить, что и в других случаях всё непросто. Хотя всегда остаётся соблазн пойти наиболее лёгким путём и рассмотреть работы не через призму персональных историй и ощущений, а в каком бы то ни было контексте: знакомство с творчеством Маркеловой почти неизбежно провоцирует на то, чтобы разбирать его на предмет влияний, аллюзий и источников вдохновения.

На ум приходят имена Яна Шванкмейера или Люсьена Фрейда (впрочем, об этих авторах художница и сама вспоминает в своих пока немногочисленных интервью), далее цепь ассоциаций неизбежно заводит в поле массовой культуры — скажем, к фильмам Дэвида Кроненберга или раннего Линча. Все эти попытки ассоциирования, как и всегда в подобных случаях, обречены на провал. Например, потому, что массовая культура всегда так или иначе эстетизирует (или деконструирует, или подставьте какое-то ещё слово, тут многие подойдут) живую плоть, делая её притягательнее, ужаснее или сюрреалистичнее, чем она есть. Ксения Маркелова, как это ни парадоксально, ничем подобным не занимается: она не пытается представить материал не таким, какой он есть на самом деле, в отрыве от наших субъективных страхов, желаний, эстетических лекал или культурных кодов. Но она делает с материалом нечто более существенное: пытается его оживить (опыт учёбы на кафедре анимации тут начинает играть совершенно новыми красками).

Вряд ли это можно уподобить акту божественного творения — скорее, это человеческая попытка создания голема, попытка привнесения живой искры в мёртвую субстанцию. Впрочем, ещё неизвестно, в каком из этих процессов больше магии — да в конечном итоге и всё равно, почему субстанция оживает и становится субъектом. Главное, что она, обретая собственный сторонний взгляд, может рассказать зрителю многое о нём самом и о том, из чего он состоит.