Редакционный тест-драйв: Поездка в индейскую деревню

Итак, для начала представим некоторых участников экспедиции, чьи имена будут фигурировать в отчёте. Аарон, он же Ронька (10 месяцев), Амата, она же Ами (2,5 года), Максим, он же Макс (6,5 лет), Даниил, он же Данька (8 лет). Погрузив всю эту банду и трёх взрослых в транспортное средство и надёжно закрепив, тронулись в путь. Машин на дорогах немного, ехать, по российским меркам, недолго. Всего-то 60 километров.

Вот и приехали. Погрузили «мелочь» в то, что сейчас модно называть английским глаголом tubing, то есть в тюбы, которые мы по-деревенски называем просто «ватрушками». Дальше — метров 200 в гору, поросшую небольшими соснами, которые сейчас в искрящемся на солнце снегу. Ну, почему зима бывает такой красивой только в сильный мороз! Видна граница леса, у которой и расположилась обещанная указателями индейская деревня.

На входе нас встречают деревянные идолы, снежная крепость и каркасы индейских вигвамов, которые чаще называют «типи».

Тропинка ведёт к странному большому восьмиугольному сооружению, из верхушки которого валит дым. Всё понятно. У индейцев не принято строить печи. Образ жизни у них кочевой, а самоходная печь есть только в сказке про Емелю. Поэтому костёр они жгут прямо на полу жилища. Сейчас увидим всё своими глазами.

Похоже, что в это время года обитаемо здесь только это стоящее в центре деревни сооружение. У порога нас встречает человек. Он протягивает для приветствия руку и представляется просто — «Вождь». Очень приятно. Тут же крутится большой и дружелюбный пёс, которого сразу же облепили дети.

Позднее нам расскажут, что это Перец, бывший когда-то бездомным щенком, которого приютил вождь. «Это чистокровный пёс породы „индейская борзая“», — отвечает вождь на вопрос Даньки.

Лицо вождя кажется очень знакомым, и через несколько секунд я вспомнил: этим летом на фестивале KAMWA в эколагере, в индейской деревне, он угощал меня травяным чаем, а я безуспешно пытался взять у него интервью. Он искренне пытался отвечать на мои вопросы, но его ежеминутно кто-нибудь отвлекал. Ну, теперь-то нам точно удастся побеседовать.

Заходим погреться. На полу жилища костёр. Вокруг костра невысокая лавочка. На ней сидят, греются и пьют чай несколько ребятишек и взрослых. По периметру настил. На нём может поместиться, наверное, человек 30.

Барабаны, пончо, маски, головные уборы, фигурки животных и прочие предметы настолько же непривычны обитателям городских квартир, насколько органично смотрятся здесь. Это совсем не выглядит постановочным, музейным. Понятно, что эти вещи здесь просто «живут», перед ними никто не трепещет, и вы можете сколько угодно разглядывать, трогать их и примерять на себя всё, что примеряется. Нам сразу же предложили пончо поверх одежды. Для тепла. Здесь сегодня на три градуса холоднее, чем в Перми. Вождь как-то незаметно стал просто Пашей, и мы, не сговариваясь, перешли на «ты» после нескольких фраз.

Должен извиниться за качество снимков. Профессионального фотографа с нами не было, а самостоятельно фотоаппарат настроиться никак не мог из-за того, что половину кадра занимали слегка задымлённые участки.

Дети побежали кататься с горки на «ватрушках». Её здесь специально для этого оборудовали.

Взрослые остались пить приготовленный вождём чай, а я пошёл побродить по деревне, чтобы в тишине вспомнить то, о чём мы с Пашей успели побеседовать летом.

Паша:

— Это, скорее, музей атмосферы. Место, атмосфера создаётся человеком. Те люди, которые вне этой атмосферы и не могут быть её частью, быстро уходят. Это маленький мирок, в котором хочется жить. Чётких границ у него нет. В нём живут те, кто этого искренне хочет. Если здесь тебе улыбаются — тебе по-настоящему улыбаются. Если я принимаю тебя в гости, я делаю это с желанием того, чтобы ты был моим гостем.

Индейцы могут построить себе такую деревню. Белый человек не может. То, что строит, и то, как живёт белый человек, обходится слишком дорого. Зашкаливание потребительства, отношение к вещам делает жизнь белого человека очень сложной и дорогостоящей.

Наша деревня — это отдушина для тех, кто приходит к нам из того мира.

Да, ещё тогда, в суматохе, Паше удалось донести до меня, что здесь нет никакого комичного слепого подражания чужими обычаям и преклонения перед ценностями какого-то народа. Это не религия. Это своеобразная философия, образ жизни и мирок свободных людей, которые находятся в поисках гармонии между собой и всем, что их окружает. Почему индейцы? Наверное, потому что это, скорее, символ свободолюбия, образ жизни, а не национальность или религиозная принадлежность. Любой «белый человек» может стать «индейцем» на время или навсегда, как когда-то произошло с Пашей. Но всё по порядку.

В лесу вокруг деревни то и дело попадаются заваленные снегом идолы, какие-то сооружения, землянки. Видно, что лес вокруг — это тоже своего рода обитаемое жилище.

Здесь есть снежный лабиринт для детей. Есть настоящее иглу.

Везде, где я был, попадались следы Даньки. Везде успел побывать раньше всех и помчался кататься с горки. Надо обязательно приехать сюда с детьми летом. Сегодня слишком холодно, и мальчишки то и дело забегают погреться у костра и выпить горячего чая с плюшками. Несколько взрослых с детьми уехали, шуму и суматохи стало меньше. Можно и поговорить у костерка.

— Паш, давно вы здесь обитаете?

— С апреля 2014 года. Сначала здесь (показывает на стены жилища) был просто двускатный навес. Любой мог приехать, пожить, что-то сделать для деревни. Здесь постепенно сделали стены. Так же и кухня — сначала была одна секция, потом постепенно сделали вторую, сделали навес.

Тут ещё с собственностью на землю не всё определено. Хочется строиться серьёзно, но когда тебя могут согнать в любой момент...

— Гостей много?

— Зимой люди чаще приезжают только на день. В прошлом году, в начале апреля, с ночёвкой приезжала семья из трёх человек. Наутро их сыну исполнялось пять лет, и они решили отметить его день рождения в необычной обстановке.

Роньку посадили в санки и поставили так, чтобы доходило тепло от костра. В зимней одежде он ходить пока ещё не может, а сидеть скучно, поэтому он стал ёрзать и настойчиво требовать внимания. Мимо по каким-то своим делам медленно проходил Перец. Бузотёр восторженно взвизгнул и потянул к нему руки. Пёс подошёл поближе и замер, терпеливо перенося прореживание своей шерсти. Подарил нам ещё 10 минут покоя.

— Летом тут что-то вроде семейного лагеря. Приезжают семьями, компаниями. Устраиваем мероприятия выходного дня.

Прошлой зимой, когда была оттепель, приехали 50 человек одновременно. Тут такую снежковую баталию устроили! С детства такого не видел.

— Это можно назвать бизнесом?

— Скорее, совмещение приятного с полезным.

— Но жить-то можно?

— Эммм... тяжело. (Смеётся.) С каждым годом всё легче. В первый год у нас было чистой воды выживание. Нам не хватает менеджмента, не хватает упорядоченности, иной раз не хватает элементарной самодисциплины (С улыбкой.) Магнитики, сувенирчики всякие, буклетики — это всё есть. Но мы их продавать не умеем, хотя я в своё время и занимался корпоративными продажами, вагонами продавал. Продавать свои услуги, даже оценивать их сложно. Почему-то чувствуешь неловкость.

Тем временем пришёл Макс и, чуть не плача, пожаловался на то, что у него замёрзли ноги.

— И всё-таки всякие сувениры, «фенечки» — они же всегда хорошо продаются.

— (Растирая у костра руками замёрзшую ногу Макса.) Дело ещё и в том, что нам здесь не хватает упорядоченного человека. Наверное, женщины, которая будет эти «фенечки» выкладывать, убирать... (Максу.) Отошла ножка-то? Чего куксишься?

— Чем тут могут заняться те, кто к вам приезжает?

— Люди могут жить здесь сутками, могут приезжать на день. Мы кормим их. Причём количество еды не ограничиваем никак. Ешь сколько хочешь и сколько хочешь раз. Чай, плюшки — всё это бери сколько хочешь. Захотел из лука пострелять — бери лук и стреляй, пока не надоест. Проводим экскурсии, бывает этническая музыка, есть программы выходного дня для детей с родителями. Здесь неподалёку конюшня. Мы с ними дружим. Если надо, они приходят, приводят лошадей.

Здесь нет такого, чтобы столько-то рублей за выстрел, столько-то — за фотографию в пончо и перьях, трёхразовое питание. Не люблю я этого. Наверное, поэтому когда-то и сбежал от лишнего формализма, коммерциализации ненастоящего. Людям нравится то, что здесь всё по-простому, душевно, по-настоящему.

Опять же... раньше не мог это в словах выразить, а сейчас как-то выкристаллизовалось: мы не туристов, не клиентов принимаем, мы гостей встречаем. Разве можно сказать гостю, что в день ему полагается такое-то количество еды? Получается, что наша концепция противоречит зарабатыванию денег. Но, я считаю, этим можно зарабатывать себе на жизнь. Мы же обмениваемся. (Смеётся.) У нас тут и слоган родился: «Меняем бусы на бумагу».

— У вас тут сувенирная лавка есть?

— Ну... так. Не очень много там сувениров. Потому что возьмёшь красивые, хорошие вещи под реализацию, а из-за нашего разгильдяйства они могут теряться, ломаться, просто дариться. А деньги-то потом надо отдавать. И, когда такое произошло раза три-четыре, ты понимаешь, что ничего на этом не зарабатываешь. Скорее, теряешь.

Ещё раз простите за качество фотографии.

— Сколько стоит пожить у вас день или сутки?

— За день — 700 рублей с человека. За сутки — 1200. Если приезжают компанией или на несколько дней — неделю, то, конечно, дешевле. Это же очень много получится, если, например, на семь дней приехал. Хочется, чтобы всё было как можно доступнее для людей, но у нас нет других источников дохода. Если бы у нас был большой поток, как в Диснейленде, можно было бы и по 200 рублей с человека сделать.

Поначалу, довольно продолжительное время, мы пытались существовать по принципу «искренних пожертвований». То есть человек приезжает, смотрит, гостит, получает свои эмоции, впечатления, энергию, он понимает, что всё это должно на что-то жить, развиваться. Человек может самостоятельно оценить это в соответствии со своими финансовыми возможностями. Кто-то может просто помочь помыть посуду, ещё что-то сделать. Но у нас это не работает. Кормишь, поишь, ухаживаешь, живая музыка здесь... После обеда смотришь — втихомолку собрались уходить. «Уже уходите?» — спрашиваю. Улыбаются, говорят: «Да, пора, нагостились». Полушутя спрашиваешь: «Может быть, какую-то копейку оставите?». Дама открывает кошелёк, долго перебирает купюры, вытаскивает и даёт 50 рублей. Вот спасибо!

— Сейчас уже можно сказать, что у вас всё получается.

— Скорее, да. Есть, конечно, проблемы, я тебе о них говорил.

Привели греться плачущую Ами. Замёрзли ручки. Несмотря на то что всё лето мы тоже ведём примерно индейский образ жизни, зимой мы — бледнолицые, потому что не умеем правильно одеваться. Жизнь в городе расслабляет. Паша подкинул дров. Не зря индейцы считали костёр живым существом и приносили ему маленькие жертвы. Даже сейчас среди некоторых туристов есть обычай бросать в костёр первую ложку приготовленной еды.

— А как складываются отношения с местными жителями?

— Там, выше, есть небольшой навес. Раньше он назывался «Синий домик». Там такие алкофесты собирались! Бывало, человек по 40. От 50-летних дядей до 15-летних девочек, все вместе. Это по праздникам. А так — по 10-15 человек систематически.

Занимался с ними индейской дипломатией. (Улыбается.) Объяснял, что тут будет место семейного отдыха и хотелось бы, чтобы дети смотрели на что-то другое. Их тоже можно понять: «Построил домик, облагородил родничок, выпиваю здесь с 15 лет, а мне 45, а вы тут приехали...». Я разговаривал, предлагал взять пилы, топоры, вместе перенести как-то всё это в другое место. Постепенно, за пол-лета, как-то приняли, поняли. Серьёзных конфликтов не было. Конечно, бывало приезжали на машинах: «Да мы спецназовцы, да я..., да у меня...». Приезжали с ружьями, бывало, поначалу. Но до серьёзного конфликта не дошло.

Сейчас, бывает, забегают местные ребятишки, стреляют из лука, играют здесь. Кормим их, поим.

— Наверное, это как-то помогает налаживать отношения с местными.

— Сложно сказать. Нас тут долгое время вообще сектантами считали. Пару раз меня спрашивали, не в розыске ли я. (Смеётся.) В первое лето приезжал инспектор по делам несовершеннолетних, какой-то майор с ним, ещё с ними целая делегация. Проверили все документы.

«— Почему вы называетесь „Дети ветра“?

— Ну... как бы... ветер — символ свободы.

— А причём тут дети?

— Ну... Мать — Земля, Отец — Ветер, мы — дети.

— Ааааа... (С подозрительной интонацией.)».

На этом месте у Ами случился конфуз, и нам срочно понадобились тёплая вода и тёплое помещение. Дом Паши неподалёку от деревни, на окраине Юго-Камска. Поехали, стало быть, в гости.

Домик небольшой, но уютный. Дети как-то сразу нашли чем заняться. Полинка, дочь Паши, рисовала всем желающим несмываемые рисунки на руках. Данька с Максом рисовали в большом альбоме, который здесь специально для того, чтобы дети оставляли там что-то на память о себе. Ами покоряла вершины всяких предметов. Ронька ходил и молча всему удивлялся. Паша наварил гору вкусных пельменей, которые мы физически не смогли доесть. Пили чай, играли все вместе на джембе, большом звонком бубне, кокосе, вилках и чём-то ещё.

«Уже уходите?» — расстроенно спросила Полинка, увидев, что мы собираемся. «Уже собираетесь?» — удивлённо спросил Паша. Да, за окном давно стемнело, младшие устали и вот-вот начнут капризничать. Пора и честь знать. Провожали нас торжественно, с бубном.

Когда едешь по пустынной дороге ночью, хорошо не спеша о чём-нибудь размышлять.

Конечно же, это не деревня в полном смысле этого слова. Особенно зимой. Скорее всего, летом там заводится племя постоянных обитателей, которые и существуют в той атмосфере, про которую говорил Паша и за которой туда приезжают гости. Это бизнес? Формально — что-то в этом роде. По факту — нечто слабо напоминающее. Есть люди, которым посчастливилось найти занятие по душе, приносящее доход. Есть люди, которые сами организуют себе дело по душе. Как раз наш случай. Только души здесь несоразмерно больше, чем бизнеса. Обязательно съездим туда летом.