Формы непокоя: «Комната отдыха» Аси Маракулиной

«Комната отдыха» — это, строго говоря, даже не проект, а просто собрание работ, которые Ася создала за последние два года. Впрочем, поверить в это трудно, почти невозможно: может быть, дело в кураторском подходе Аллахвердиевой, а может быть, в чём-то другом, но «Комната отдыха» выглядит именно цельным концептуальным проектом со своей внутренней драматургией и чётким сюжетом, который вовлекает зрителя в странное путешествие по миру Асиных снов, фобий и воспоминаний.

Если уж говорить о какой-то формальной общности, то художница замечает, что все работы на выставке для неё эмоционально связаны с Пермью. «Комната отдыха» — десятая персональная выставка Маракулиной, но первая, организованная в Перми. Уже десять лет Ася живёт и работает в Петербурге, но связь с родным городом от этого не ослабевает:

«Я прожила тут до 18 лет, а человек всё равно вспоминает свои детские годы или с нежностью, или с болью, от этого не уйти. Петербург — это скорее история про карьеру, а первое вдохновение, как и первые пинки, я получила в Перми».

Петербург для неё и правда оказался историей про карьеру, причём довольно славной историей: за прошедшее десятилетие она приняла участие в нескольких международных стажировках и групповых проектах, получила стипендию «Гаража», выучилась на факультете искусств СПбГУ и в принципе стала одной из самых заметных («значимых»? «интересных»? — очень трудно не скатиться в официоз, перечисляя чьи-нибудь статусы) молодых российских художниц.

А насчёт вдохновения и пинков — это да, про Пермь. И речь даже не про художественное образование (хотя, например, легендарная студия «Арт-С», которую посещала Ася, достойна отдельного обстоятельного материала), а про ту повседневность, которая окружала её с детства и стала источником для многих образов. Образ окна, наверное, стал среди них одним из главных.

«Я много времени проводила у окна и боялась выйти на улицу, внешний мир мне казался враждебным, — вспоминает художница. — Дома мне не хотелось сидеть, но и на улицу выходить не хотелось, а окно было чем-то средним: перегородкой, которая позволяла быть одновременно в двух пространствах».

А ещё окно (если смотреть в него с улицы, а не из комнаты) всегда означало тайну. Не чью-нибудь конкретную, частную тайну (хотя и её тоже), а всеобщую принципиальную непостижимость:

«В детстве меня поразила мамина фраза: „Ася, пойми, ты никогда не узнаешь всех людей“. Она как-то засела во мне, а потом связалась с образом окон: я никогда не узнаю, что за люди живут за каждым окном, но я могу видеть свет, видеть знаки их присутствия».

В её работах много окон, дверей, геометрически безупречных комнат, интерьерных деталей. Причём так было с самого начала, с детских рисунков с комнатами и пространствами, в которых Ася ещё, возможно, неосознанно пыталась находить себя. Одна из её работ — полупрозрачный прямоугольник с вышитыми на нём окошками — похож на её настоящую комнату, которая выходила окнами на две стороны света. «Всё, что я делаю, так или иначе связано с наблюдением», — говорит Ася. Сейчас это можно воспринимать метафорически, но когда-то ей действительно пришлось превратить комнату в подобие наблюдательного пункта. Глядя в окна, она дожидалась, пока во дворе не останется никого подозрительного и можно будет спокойно выйти в подъезд и на улицу.

— Я росла в девяностые, — рассказывает художница, — Мы все, наверное, травмированы страхом незнакомых людей.

Тем более, что этот страх постоянно как-нибудь да подпитывался. У Аси в школе, например, преподавала интереснейшая учительница, которая просто открывала на уроке какое-то издание типа «Мира криминала» (ну или как мог тогда называться его местный вариант?) и читала детям сводки происшествий. Учительница вроде бы закончила в сумасшедшем доме, но это неважно. С уроков Ася выходила с дрожью в коленях, и с этих пор в ней на долгое время поселилась боязнь незнакомых людей и пространств. В особенности это касалось подъездов, потому что в криминальной хронике подъезд представал исключительно как место, где с тобой может произойти что угодно, и никто тебя не услышит. На этой почве ей стали сниться кошмары, в которых фигурировали трупы, какие-то ящики с отрубленными руками и ещё чёрт знает что. Рассказать кому-нибудь об этих страхах ей не приходило в голову, поэтому пришлось справляться самой. То есть не совсем самой, а с помощью Топтыгина — старой игрушки, которую Ася назначила своим охранником. По сути, серия рисунков, на которых она дотошно запечатлела собственный подъезд во всех деталях, тоже стала формой преодоления того самого страха, который так долго становился причиной её кошмаров.

Впрочем, здесь, в бирюзовом зале, наполненном тревожными воспоминаниями о прошлом, только две работы отсылают к сновидениям напрямую. Зато следующий зал, чёрно-красный, сам по себе — сновидение. Он являет собой одну целостную работу, внутри которой — комната, а внутри неё, в свою очередь — ещё работа, и всё это ужасно похоже на вложенные сны, попасть в которые в принципе довольно жутко. Это комната непокоя и тревоги, всё в ней — о невозможности отдыха и о людях, которые добровольно его лишаются. На центральном месте в ней — маленькая вышивка, чёрный паук на бежевом фоне. Ася говорит, что больше всего вышивка похожа на трещину на эмалированной ванне — такая трещина имеет свойство расползаться со временем, и в этом эмалевое покрытие напоминает человеческую психику: стоит только появиться микроскопическому сколу — и всё, расползание неизбежно.

Всё это — словно особый вид истязания, когда человек оказывается лишён даже призрачной возможности отдыха. Гамак, на котором нельзя лежать, часы на стене (даже часы без механизма внутри способны свести с ума своим тиканьем, это только вопрос времени), расползающаяся во все стороны паукообразная психотравма. Из этой комнаты, к частью, есть выход в другой зал, а зацикленный и беспокойный внутренний монолог наконец сменяется диалогом. Серия акварельных рисунков на стенах последнего зала так и называется: «Надо поговорить». Говорящих здесь нет, но есть пространство для разговора: кухни разных квартир, в которых Асе доводилось жить.

«У нас нет привычки разговаривать друг с другом, и, может быть, все наши проблемы — от отсутствия опыта, — говорит она. — Я сейчас понимаю, как важно быть честным с тобой и с теми, кто тебя окружает. Даже моя история с подъездом: сейчас я не понимаю, почему не могла рассказать обо всём и попросить помощи. Мы можем быть сколь угодно родными и близкими, но оставаться при этом замкнутыми».

Последний объект называется «Записка» — это прямоугольник ткани, расшитый как линованный тетрадный лист. Когда-то Ася создала этот лист, и его белизна повергла её в ступор — поэтому лист отправился в запасники до какого-нибудь особого момента. Этот момент наступил во время кризиса и сомнений: художница достала его и прописными буквами вышила две строки текста.

«Я не знаю, говорю ли это я сама себе или же кто-то оставил мне эту записку, — признаётся Ася, — Но, мне кажется, эту фразу все люди хотят слышать как можно чаще, и её стоит повторять, как мантру».

На листе написано «Я люблю тебя. Ничего не бойся».