«Внутри я — Поля, а в жизни — Иван Иванович». Истории пермских трансгендеров, часть 3 — Полина

Высокая, одета в тёмно-синюю куртку, синие джинсы и чёрные ботинки. В движениях и манерах её чувствуется скованность. Тёмные густые волосы собраны в хвост. Длинная чёлка закрывает лоб полностью и падает на очки, глаз за которыми почти не видно.

Данные на бирке при рождении: мальчик, вес — 3,8 кг, рост — 52 см

Полина говорит негромко, голова её опущена, голос приятный, низкий и с хрипотцой. Поля признаётся, что стесняется своего «мужского» голоса и что, если получится накопить денег, сделает операцию на связках.

Я с детства уже замечала в себе это. Представляла, что жизнь — театр. Тогда я еще ничего не знала про трансгендеров. До пубертатного периода об этом не думаешь. Ты просто играешь с девочками, с мальчиками. У меня соседки были, близняшки, с которыми мы всё время проводили. Об этом вообще не задумываешься. Примерно как котёнок и щенок вместе. Мысли о том, что что-то не так, появились, когда тело начало меняться. Дискомфорт полнейший, абсолютный дискомфорт.

То есть раньше мы игрались, внутри я знала, что девочка. Всё было легко, естественно. Но потом появились вопросы: почему они меняются в одну сторону, а я — в другую? Как вспомнишь, там вообще мозги набекрень. Ты представляешь, какие мысли в голове были?

Полина привыкает ко мне, перестаёт стеснятся, речь её становится плавнее и увереннее. Вся она как-то раскрывается, расслабляется. И я вижу перед собой обычную девушку, спокойную и очень женственную.

А вдруг я больной человек, вдруг я — сумасшедший? У себя внутри ощущаешь, что ты — есть ты. Вот ты просыпаешься утром, на автомате идёшь умываться. Тут так же, автоматически, ты не задумываешься об этом.

Но взрослые тебе начинают объяснять, что у нас тут все делятся на мальчиков и девочек, и так далее. И понеслось, наслоение всей этой информации. Сама представь, какой это стресс. Так было у многих, на кого я со стороны смотрела. Депрессия, желание скорее поменять пол. К восьмому классу я знала, наверное, 50 вариантов безболезненного ухода из жизни.

Мне хотелось, чтобы меня понимали, чтобы общество принимало меня такой, какая я есть. Дома, когда я оставалась одна, можно было к себе обращаться в женском роде. Но надо было выходить из дома к людям.

Вот ты живёшь, ищешь в себе эту болезнь, думаешь, не дай бог, у меня шизофрения. А я хотела быть нормальным человеком. Я социализироваться хотела: работала, карьеру строила, чтобы забить мысли, занималась учёбой, языками. Много ездила в командировки за границу. Всё равно в удовольствие пыталась жить. Да, ты не смотришься в зеркало, да, ты «играешь в театре». Я отгоняла эти мысли, тем более, не зная, что это такое. Я чувствовала себя девочкой, внутри я — Поля, а в жизни я — Иван Иванович.

Когда мне было 20 лет, мы поженились с моей однокурсницей

Сдружились с ней с первого курса. У нас был уговор, мы оба хотели сбежать из дома. Она знала, что со мной происходит. Но это был 2000 год, тогда ещё не было интернета, и ни она, ни я понятия не имели, что это может быть.

Сидя на лавочке, в 4 часа утра мы с ней договорились, что придём каждый к себе домой и скажем, что мы решили пожениться. У нас был такой план, чтобы она ушла из своей семьи, а я из своей, и дальше каждый мог жить, как хочет. А потом затянуло — совместный быт, семья, рождение ребёнка. Конечно, меня тянуло к ней, гормоны тянули. Я вот сейчас смотрю, гормоны — это очень сильная штука. Они могут поменять человека, его желания, эмоции, увлечения. Любой человек — это сосуд гормонов. Как там всё будет смешано, такой человек и будет. Даже в голове все меняется.

С моей женой мы прожили вместе 13 лет. Разведены давно. Дочке я рассказала о себе, когда она пожаловалась, что над ней одноклассницы смеются, что у её папы длинные волосы. Мы с ней сели, поговорили. Точно не помню, как разговор происходил, но все мягко объяснено было, она приняла и сейчас всё знает. Обращается ко мне в мужском роде, но я ничего и не требую. Всё равно я для неё папа. Такой вот странный, но папа.

У меня есть старший брат, когда ему рассказала, он посмеялся, назвал меня придурком, мы с ним подрались. Он пытался наставлять меня «на путь истинный», но когда понял, что я своего решения не поменяю, успокоился.

Вот оно — начало новой жизни

Я хочу, чтобы ко мне обращались так, как я себя чувствую. И переход как раз для того, чтобы ко мне обращались так, как я себя чувствую. И чтобы выглядеть так, как я себя чувствую.

Гормонотерапию я начала самостоятельно, девочкам это проще — достаточно принимать женские гормоны, их легко купить в аптеке. А потом уже к психиатру пошла. А когда наоборот, из девочки в мальчика, то там, как я понимаю, так просто таблетки не купишь. Там придется сначала подтвердить диагноз.

Среди трансгендеров есть такая традиция: у кого своя заместительная гормональная терапия, схема своя, не делиться ею, не рассказывать. Не навредить — самое главное. Потому что идиоты, которые хотят себе сиськи, начнут пить для этого таблетки. Когда в интернете спрашивают, сколько нужно пить, никто не скажет. Идите на прием к психиатру, потом — к эндокринологу. Если ты сейчас зарегистрируешься в одной из групп и напишешь «ой, девочки, я почувствовала себя девочкой, скажите, какие таблетки пить и так далее», то тебе никто не ответит.

В начале приёма гормонов эмоциональный фон сильно прыгает, даже сейчас он продолжает прыгать. На данный момент я не принимаю таблетки, а ставлю уколы. Любые таблетки плохо действуют на печень, почки. Уколы всегда меньше вреда наносят организму. И эффекта больше. Получается, что раз в две недели у меня, как у всех девочек, ПМС. Меня все бесят.

Большинство говорят, что, выпив первую таблетку, чувствуют эйфорию. Вот оно — начало новой жизни. Морально — да, первый шаг сделан и думаешь, что все, хватит. Впоследствии повышается уровень эстрогенов в организме. Мужские признаки уменьшаются, растут молочные железы, жир перераспределяется по-другому.

До того, как делать операции и принимать гормоны, я несколько лет наблюдалась у психиатра. Очень много таких людей, в России, по-крайней мере, которые начинали переход без серьёзного обследования, а потом жалели. В Перми такие тоже есть, кстати. Очень много случаев откатов в обратную сторону, а это очень плохо, потому что приводит, в конце концов, к тому, что человек не выдерживает и решает покончить с собой.

Говорят, что можно получить справку с диагнозом бесплатно. Тебя кладут в психиатрическую больницу и наблюдают (в Перми — на Банную Гору). Я проходила комиссию в Москве, там в больнице лежать не надо. Задача комиссии — исключить все психические отклонения, ту же шизофрению. И поставить диагноз, на основе которого назначается гормонотерапия, можно делать операции и менять документы. Но всё это денег стоит. В моем случае было так: мне сказали «мы видим, что это осознанный шаг, что ты адекватный, вот тебе справка, до свидания».

Если делать все правильно, по-хорошему, чтобы уменьшить все риски, операции нужно делать не в России. Самые минимальные риски — по голосу. Есть несколько вариантов. Можно разрабатывать, говорить «мультяшным» голосом, что мне вообще не нравится. Для изменения голоса нужно делать лор-операции, в России их делает только один врач. Есть знаменитый хирург в Южной Корее, операция у него стоит около 7 тысяч долларов. И говорят брать с собой ещё 2 тысячи долларов, чтобы там прожить. Чтобы сделать «низ» полностью, надо порядка 10-15 тысяч долларов. Делают в Москве, в Новосибирске. Есть врачи, которые просто экспериментируют, но у них очень большой процент отрицательных результатов. Бывает так, что снаружи всё срастается, а то, что туда зашили, начинает просто-напросто гнить.

Дальше идёт косметика, пластика. Кто-то хочет грудь увеличить, кто-то ещё что-то. Если честно, я бы немножко увеличила грудь, если бы была возможность. Нос, это понятное дело. Когда я была маленькая, меня всё устраивало. Потом начинается тестостерон, переходный возраст. Появляется щетина, надбровные дуги. Лицо меняется, и появляется сильное отвращение к себе. Так, что ты в зеркало смотреть не можешь, на фотографии свои не смотришь. У меня нет фотографий, на которых я себе нравлюсь. Года два назад у меня было желание полностью поменять лицо. Такие операции очень хорошо делают в Голландии, называется это «полная феминизация лица» и стоит 30 тысяч евро. У меня нет таких денег. А если бы были, то я бы уже задумалась — ехать туда или квартиру купить.

Операцию по удалению полового члена мне делали в краевой больнице. Показываешь справку, врач звонит психиатрам и уточняет, не липовая ли она, потому что многие делают липовые справки. В больнице ко мне относились хорошо. Но заведующий отделением сразу сказал, что не будет класть меня в общую палату, только в одноместную. Сразу предупредил, что будет немного дороже, так как за неё придется доплатить. Медперсонал тоже хорошо отнёсся.

В поликлинике по прописке у меня стоит отметка, что я — трансгендерный человек. Когда я заболела, терапевт не стал класть меня в стационар, потому что не знал, в какую палату меня определить. Вылечили так, уколы я сама себе ставила.

Косметологи в Перми хорошо относятся, не отговаривают, не фыркают. Волосы же нужно убирать с лица раз в три месяца, гиалуронку проколоть, витамины, чистку сделать.

Как-то мы готовились к празднику, мне стало плохо, вызвали скорую. Было подозрение на тромбофлебит из-за гормонов. Врач просто спросил, принимаю ли я какие-то лекарства. Сказал — всё, собирайся, поехали. Никакого негатива, ничего такого.

Я не вижу трансфобии и гомофобии, о которых все говорят

Если мне что-то такое скажут, я могу либо пропустить мимо ушей и в себе не задерживать, либо просто ёрничать в ответ. Я всегда ищу себе комфорт, и даже в армии нашла себе норку. В смысле, отдельное помещение в казарме. Даже там потихоньку от конфликтов ушла, хотя я отличалась там от большинства людей.

Если начинается открытая агрессия, я стараюсь перевести разговор на другую тему. Задаю вопросы, чтобы они эту энергию куда-то в другую сторону уводили. Был один случай, когда мне стало страшно. На остановке возле «Айсберга» меня затащили в закуток двое парней, начали оскорблять. Я одного толкнула, второго ударила. И вырвалась на остановку к людям.

А в целом, в Перми люди толерантные. Хожу спокойно, не вижу агрессии. Около года я прожила в Мотовилихе, в Рабочем посёлке. Все меня знали, в магазинах продавцы здоровались. Пермь — толерантный город, если сравнивать, допустим, с Хабаровском или с Краснодаром, с Рязанью. В Рязани, например, военные, в основном, живут. Десантные училища и так далее. Даже если одета обыкновенно, не по-женски и не по-мужски, сразу — гей, и всё.

Моя цель — постепенно и комфортно меняться для себя, не шокируя этим общество. В простой жизни меня называют в женском роде, все в моем окружении знают про меня. На работе обычно стараюсь без окончаний говорить. Стараюсь одеваться без привязки к полу, не хочу никого провоцировать. Иногда я крашусь, мне кажется, я так выгляжу лучше.

Я хочу радоваться, хочу жить. Я люблю жить, хотя много жалуюсь, что у меня не получается, не всё получается так, как мне хочется. А ещё гормоны играют, а это эмоции, это слезы. Ещё нужно копить на операции, ещё нужно на жизнь, на квартиру, на еду, на одежду...

Получаю зарплату и плакать хочется, думаю, что это никогда не случится. Тогда иду и покупаю лотерейные билетики. А что? Когда-нибудь мне повезет.

***

Читайте также:

Первый материал цикла про Родиона.

Второй материал цикла про Ольгу.

Рассказываем о том, как живут однополые пары в Перми.

Ранее мы опубликовали интервью с руководительницей пермской ЛГБТ-инициативной группой «Радужный мир» Юлией Бабинцевой о том, как закон о гей-пропаганде среди несовершеннолетних сказался на деятельности «Радужного мира», и почему преступления на почве ненависти к сексуальной ориентации отличаются особой жестокостью.

Почему преследования геев в Чечне касаются всех и монологи трансгендерных людей в день их видимости.

История Александры Селяниновой из посёлка Рябинино в Чердынском районе, которая 25 лет назад после операции перестала быть мужчиной.