«Всех, кто выжил, свозили на Вёлс, и так Вёлс стал центром». Истории людей, сосланных на Вишеру во время сталинских репрессий

Этим летом группа волонтёров — в их числе была и я — спустилась вниз по Вишере 150 километров на двух катамаранах. Команда эспедиции установила памятные знаки в местах, где раньше располагались спецпосёлки. В тех из них, где ещё остались люди, мы разыскали семьи репрессированных и поговорили с ними. Это цикл — сборник их простых о сухих рассказов о чудовищном социальном эксперименте, устроенном большевиками.

Масштабная добыча леса, какая была возможна при использовании труда ссыльных, после их реабилитации плавно сошла на нет. Искусственно созданные посёлки, в которых недавно кипела жизнь, оказались отрезаны от цивилизации сотнями километров тайги. Дороги здесь в плачевном состоянии: они разбиты большегрузами; есть отдалённые участки, куда не ездят даже они.

***

Речь в последней части цикла пойдёт о самом верхнем населённом пункте на левом берегу Вишеры — посёлке Вёлсе. Он находится недалеко от границы Красновишерского заповедника на стрелке двух рек — Вёлса и Вишеры. Поселение возникло в 1905 году, когда Русско-французское акционерное общество решило построить на этом месте чугуноплавильный завод. Племена манси, которые обитали здесь до прихода чужаков, покинули свои земли и ушли за хребет.

Строительство было основательным: две доменные печи, лесопилка, кирпичный завод, углевыжигательные печи и заплавни для сплавляемого леса, здание заводской администрации, казармы для рабочих. Построили даже узкоколейную железную дорогу к Шудьинскому руднику. Но спустя два года из-за банкротства общества завод встал. Оборудование демонтировали, а домны и заводские постройки повзрывали, чтобы не платить налоги. Когда в 1930 году сюда привезли первых ссыльных, на месте посёлка почти ничего не было. По словам местных жителей, трудпереселенцев высадили на высокий берег и велели рыть землянки. Так у Вёлса началась новая жизнь.

В 1930-1950-е годы в Вёлсе проживали не менее 888 спецпоселенцев (250 семей), находившихся на спецучёте НКВД-МВД. Все они являлись «раскулаченными» крестьянами и принуждались к работам в Красновишерском леспромхозе. По данным краевого общества «Мемориал» (входит в структуру НКО, внесённой в реестр организаций, выполняющих функции иностранного агента) в 1930-х годах 41 житель посёлка был необоснованно арестован по «политической» статье 58 УК РСФСР, из них пятеро приговорены к расстрелу. В настоящий момент все эти люди реабилитированы, в том числе и посмертно.

***

От Красновишерска до Вёлса 140 километров плохой дороги. Автобус из города ходит три раза в неделю только до посёлка Вая, а дальше нужно добирать на восьмиместном УАЗике — машине администрации. При этом в сам посёлок по дороге не доехать — он отрезан от цивилизации рекой.

В летнее время организован перевоз пассажиров на лодке. Осенью, когда река начинает замерзать с берегов, лодка проплывает по полынье между ними. Прочность льда проверяет кто-нибудь из мужчин: если по краю лёд ещё тонкий, его подрубают для подхода лодки. Зимой Уазик проезжает до Вёлса по ледовой переправе. Весной, когда вода начинает проступать, машины перестают ездить, и народ ходит пешком вдоль этого зимника. Ледоход обычно начинается активно. Лёд с верховьев проходит периодами по несколько часов, и если есть необходимость переправы в это время, выбирают период, когда лёд прошёл и больших льдин нет.

Лодка в посёлке есть почти у каждого, судна «припаркованы» друг за другом вдоль левого берега. За ними — тоже в ряд — старые покосившиеся сарайчики (в них хранятся моторы, разные запчасти к лодкам и топливо). Спиной к сарайчикам и лицом к Вишере — деревянные, тёмные от времени скамейки. Кажется, вся жизнь на Вёлсе обращена к реке. На другом берегу стоят «гаражи» — приспособленные для этого цистерны, в которых раньше хранилась солярка.

Сейчас население посёлка — около сотни человек, живут здесь в основном пенсионеры. После того, как валить лес прекратили, работы не стало. Жители говорят, что выше по течению Вёлса добывают золото, но их туда не зовут — «там свои рабочие». Вёлсовчане выживают за счёт пенсий и подсобного хозяйства, занимаются охотой, рыбалкой, собирают грибы и ягоды.

Раньше жители посёлка своими силами ставили дома, а сейчас «элементарно доску надо купить на Вае и привезти». Валежник собирать нельзя, а дрова в посёлке «шибко дорогие», их тоже везут с Ваи — покупают у частника, который занимается лесозаговками.

В посёлке работают два магазина, вывеску одного из них видно далеко с реки — здесь сплавщики могут пополнить запас еды. Ассортимент небольшой, как в киоске. Цены выше, чем обычно: это связано с затратами на доставку. Местные ездят в Красновишерск и закупают там оптом муку, сахар и масло. Электричество вырабатывается дизельным генератором, интернета и сотовой связи нет; единственный способ позвонить — таксофон, карточки для которого надо покупать в Красновишерске. В школе учатся 10 человек, в детский сад ходят три. ФАП открыт строго по времени, когда из города приезжает медсестра.

— Случись что серьёзное, пока приедет скорая, человека уже не в больницу надо везти, а на кладбище, — шутит местный житель Виталий Краузе (у многих в этом отдалённом русском посёлке немецкие фамилии). Виталий родился и всю жизнь прожил на Вёлсе, его отец — обрусевший немец, в начале войны был разделён со своей семьей и отправлен в трудармию в Ульяновскую область, а после — сразу на Вишеру.

«Штабелями складывали умерших»

— Родители отца потом в Башкирии жили, а куда их изначально выслали, я точно не знаю. Мать моя — раскулаченная с Татарии, железнодорожная станция Норулат, деревня Кутуши. Её сюда привезли 13-летней девчонкой вместе с моими тётями, бабушкой и дедушкой в 30-м году. Французы ушли, доменные печи повзрывали. Их привезли сюда, высадили и живите как хотите. Пилы лучковые дали и всё.

Потом стали поступать ещё раскулаченные, начали образоваться посёлки — их до войны много было. Один посёлок мы называем Кресты, потому что ни одного живого человека с этого посёлка не было, все умерли там. Бабушку сразу отправили на Вёлс, мать сначала была на Чувале, а дедушка — на Приисковой. Один раз он норму не выполнил, пайку урезали ему, он голодный остался, второй день норму не выполнил, в больницу обратился — симулянт, 13 дней ему не давали ничего, помер.

Мать говорила, что за сутки умирало до 25 человек в одном посёлке: порой штабелями складывали умерших. Потом уже всех, кто выжил, свозили на Вёлс, и так Вёлс стал центром. Здесь отец и мать познакомились, здесь в 1948 году родился я.

Все работали на заготовке леса. Работа особо не делилась: женщины также валили лес, также возили. Мать рассказывала, что весной, бывало, по малым речкам пускали лес: речки-то узенькие, а бревна четырёхметровые. Чтобы затора не было, на каждом повороте ставили по девчонке, они стояли в ледяной воде и отталкивали, направляли. Летом сено заготавливали для лошадей, обозы с ним ходили в Красновишерск.

«Заборы ровненькие-ровненькие, как в иностранных фильмах»

Со временем на Вёлсе появилась инфраструктура — не тунеядцев же высылали сюда, а тех, кто мог работать. Четыре улицы, по обе стороны однотипные двухквартирные дома: сами и строили из кругляка. В квартире небольшая комната и кухонька. Нас в доме жило шесть человек: трое детей, бабушка и отец с матерью. Бабушка на сундуке спала, дети на полатях. Сейчас половину этих холуп уже посносили. Ближе к дизельной станции располагалась комендатура: в определённые дни приёма нужно было ходить отмечаться. Выезжать никуда нельзя, даже на тот берег. Из охраны комендант да милиционер. Бежать-то некуда — кто-то пытался, тех быстро ловили.

Остатки доменных печей разобрали и этим кирпичом выложили тротуары вдоль улиц. Заборы сделали из тесаных жердей: ровненькие-ровненькие, как в иностранных фильмах. Пилорамы не было, всё топором рубили, но посёлок был ухоженный. Клуб у нас работал, магазин, ясли, садик, больница — среди ссыльных были не только санитары, но и врачи. Двухэтажная школа-семилетка: основное здание деревянное, а два крыла кирпичные. Видимо, ещё от французов остались. В школе училось около 180 человек — больше, чем сейчас живёт во всём поселке. Летом функционировал пионерлагерь, в него съезжались со всего района. Тут даже аэропорт сделали: на маленьком двухместном самолёте почту привозили.

Когда Сталин умер, с Вёлса многие уехали: сначала цыгане и татары, а потом и немцы. В основном в Казахстан, а оттуда в Германию. После реабилитации особо ничего не изменилось. Так же и жили, только отмечаться перестали и получили паспорта, да комендатуру отсюда убрали. Бабушка пробовала уехать к своим дочерям в Татарию, но вернулась обратно сюда в то же лето — роднее тут стало.

В 60-е годы снабжение было лучше, чем в Москве. Так называемый «северный завоз»: по большой воде к Вёлсу поднимались баржи из Перми, гружённые всякими продуктами и стройматериалами (не было же тогда дороги автомобильной). Разгружали товар в огромные склады. В это время посёлок оживал: собирались люди на берегу, целое событие! Школьники зарабатывали сбором макулатуры и жестяных банок.

«Жизнь есть жизнь, я не слыхал, чтобы люди на власть обижались»

Отец стал механиком, на курсы ездил несколько раз на повышение. За хорошую работу его отправляли от организации на курорт в Ессентуки. Мама уже не работала, следила за детьми и домом. Оба крепкие были, прожили до 70 с лишним лет.

Я после армии два года на электрика учился, работал электриком. Потом на курсы шофёров пошёл и всю жизнь шофёром отработал в колхозе. Женился, родились две дочери. Жена моя приехала на Вёлс в 1965 году добровольно: их семья бежала из колхоза с Вологды к своим дядькам, которые сюда были высланы. Они тут лучше жили, чем они в колхозе.

Люди, хоть и раскулаченные, а злобы в них не было. К советской власти нормально относились, на выборы ходили. Разве что те немцы, которые во время войны были угнаны в Германию и работали там прислугой у местного населения, оказавшись тут, были недовольны: видимо, увидели там, как люди живут, как они жили и куда попали. А остальным особо не с чем было сравнивать.

В начале 90-х здесь организовали колонию-поселение. Поселенцы жили семьями и свободно передвигались по посёлку. Такого надзора, как в 30-е годы, за ними уже не было. Работали вместе с нами: тем, у кого непосредственный контакт с ними был, полагалась надбавка в 25 %. Тогда тоже много семей уехало. А мы остались, всё-таки обжились тут. Сейчас, может быть, и хотели уехать, да нет возможности.

Жизнь есть жизнь, я не слыхал, чтобы люди на власть обижались. Я сам патриот, был членом коммунистической партии. Когда в партию вступал, сказал, что в Бога верую, а они ничего, приняли меня. Я и сейчас власть поддерживаю: Путин как раб на галерах пашет, буду за него голосовать однозначно.

***

Читайте также:

По рекам памяти: «Пострадал за два пая».

По рекам памяти: «Немка — значит фашистка».

Трудная память. Кто такие спецпереселенцы, и почему властям так не нравится эта тема.

Галяшор: дорога к вечности.

Лицом к репрессиям. Кочующие истории личных трагедий.