Хроники тёмной судьбы

— Я родился в Краснодарском крае. Рос в полноценной семье. Хорошо учился в школе. Играл на трубе в духовом оркестре. Мечтал стать моряком дальнего плаванья. В 1988 году, окончив школу, я уехал из дома и поступил в мореходное училище. Разномастные соблазны, пёстрые стайки туристов и вольное житьё побуждали непрестанно думать о деньгах. Думы привели к тому, что образовалась компания из четырёх человек, промышлявшая гоп-стопом. Мы грабили туристов и «чистили» их карманы. Так я познакомился с криминальной романтикой и лёгкой монетой.

Однажды мы «перестарались», и потерпевший очнулся в больнице. Однако уголовного наказания удалось избежать: начальство «мореходки», не желая портить репутацию училища, замолвило слово за всю четвёрку. Правда, с карьерой мореплавателя пришлось попрощаться.

Я вернулся домой и за три месяца выучился на сварщика. Тут на горизонте замаячила армия. В 1989 году меня забрали в войска ПВО и отправили на Дальний Восток. Там я попал в роту охраны, которой полагалось блюсти ангары, забитые одеждой и провиантом. Неограниченный доступ к государственным закромам сыграл роль красной тряпки: торговля тушёнкой и бушлатами «налево» быстро набрала обороты. Через десять месяцев меня арестовали.

На трибунале подельник получил «трёшку» дисбата, а я отправился в зону усиленного режима на долгих четыре года. Этап Хабаровск — Армавир протащил меня через восемь тюрем, обогатил опытом и влюбил в блатную жизнь. Добравшись до «чёрной» воровской зоны, я подался в «отрицалово» и уже через год «смотрел» за отрядом. Но чуть позже моя песня стихла. Чем я становился старше, тем меньше благородные законы воровского братства казались мне такими уж благородными. Да и само братство больше походило на стаю.

Как-то, обувая в карты двух «пассажиров», я по уговору подыграл приятелю. Приятель же, получив деньги с проигравших, потребовал долг и с меня, проговорив на возмущённую отповедь: «У картишек нет братишек». После этого эпизода я окончательно разочаровался в блатной жизни и переквалифицировался в завхозы. Постепенно мысли о будущем вошли в правильное русло: устроиться на работу, завести семью, держаться подальше от криминала.

Освободившись в 1994 году, я уехал домой, где и приступил к законопослушному образу жизни. Однако надолго меня не хватило. Вокруг бушевал молодой капитализм, вкус лёгких денег преследовал и манил, а дорогие тачки и роскошные женщины кружили голову. Пахать на «дядю» с каждым днём становилось всё трудней и трудней — я завязал с работой. Стал ездить по Краснодарскому краю в поисках «нормальных» дел, иными словами — давать «гастроль». Отыскав подходящий объект, собирал команду и шёл на «гоп». Положение с деньгами наладилось.

В 95-м у меня появилась девушка, и мы съехались. В 97-м у нас родился сын. Ему был годик, когда к родственникам подруги приехал знакомый из Воркуты. Он предложил серьёзное дело — ограбить директора леспромхоза. Правда, имелся нюанс — директора полагалось... убить. Это условие выставил наводчик — то ли тот ему задолжал, то ли предприимчивый человек метил на солидное место. По сути, нам предлагали заказное убийство. Самым же паскудным оказалось то, что директор — женщина. Пачкать руки в крови не хотелось, но большой куш оказался весомее. После недолгих раздумий я согласился.

Всё прошло по плану: директор был убит, а тридцать семь миллионов рублей и семьдесят тысяч долларов, найденные в квартире, пошли нам на оплату. Через три дня моего подельника арестовали. Я подался в бега. Добравшись до Майкопа, купил за сто баксов липовый паспорт на имя Игоря Евгеньевича Смирнова. Переносить нелегальное положение было непросто: РУБОП дышал в затылок, я был на грани нервного срыва. Пробегав полгода, я решил спрятаться в тюрьме. Украл магнитолу и по новому паспорту заехал в ИВС. Молоденький следователь уже готовил дело для передачи в суд — допрашивал меня в последний раз, когда в комнату вошли «опера». Старший прищурился и сказал: «Полгода за тобой гонялись, Женя! Нельзя же так...». Я попытался «включить» дурака, говорил, что вы чего-то напутали, напирал на Игоря Евгеньевича Смирнова, но это не помогло. Меня избили и бросили в камеру. На следующий день отвезли в краснодарский ИВС. Три месяца «прессовали» — подсаживали «наседок», пробивали за «бабки», пытались купить водкой, наркотиками и женщинами. Хотели повесить несколько нераскрытых преступлений. Водку я пил, а от «глухарей» отказывался. Затем увезли в СИЗО. Через семнадцать месяцев, в конце 1999 года, состоялся суд присяжных. По статьям 209, 105, 162, 222, 223 Уголовного кодекса меня приговорили к шестнадцати годам лишения свободы. Первые пять лет в крытой тюрьме, одиннадцать лет — в колонии особого режима. Расклады сбили с ног. Внутри было пусто, как в свежевырытой могиле. Год освобождения казался недостижимым. Вскоре я отправился в тюрьму города Новочеркасска.

В тюрьме не видно неба. На окнах, кроме решёток, «конверты» — железные листы, наваренные встык. Раз за разом, в поисках солнца, мой взгляд упирался в черноту и соскальзывал вниз. Потом я перестал смотреть на окна. Помню, первые дни пытался ободрить себя мыслью, что всё не так уж плохо, ведь рядом со мной отбывали двадцатилетние срока людоеды, маньяки, террористы... Но прошло время и недостаток пространства, тоска по солнцу, избыток времени сделали своё дело. Я впал в лютую депрессию, перестал есть, всё чаще думал о смерти. Бывалые сидельцы пытались меня подбодрить, советовали забыть о воле, сжиться с тюрьмой, приспособиться. И я приспособился — перестал думать. Просыпался, ел, справлял нужду, гулял по дворику и ложился спать строго по команде. Вместе со свободой передвижения исчезло право на воздух и личное пространство. Воспоминания, поначалу превратившись в будущее, постепенно пропали вовсе. Жуткая механика овладела мной. Я жил на автомате и по инерции, всё глубже погружаясь в бессознательное состояние.

После четырёх лет в Новочеркасске меня отправили в Чистополь — досиживать последний «крытый» год. Там меня нагнали вести из дома: жену зарезал случайный любовник, сына усыновила моя младшая сестра. Из Чистополя, этапом через «Белый лебедь», уехал на особый режим в четвёртую ныробскую колонию. Лагерь ошеломил. Похожее чувство испытывает житель дремучей деревни, впервые оказавшись в большом городе. Вереница незнакомых лиц и вольготные порядки подействовали на меня опьяняюще. Вскоре я подсел на героин. Благо, в колонии было много таджиков, которые барыжили на воле и которым загоняли «дурь» прямо сюда. Тем временем в Уголовный кодекс внесли изменения, и особый режим сменился строгим. По 223 статье (за «обрез») сократили девять месяцев срока.

Ближе к 2008 году к нам в колонию стали ездить непонятные персонажи. Они читали ликбезы, таскали с собой священников и разговаривали разговоры. Однажды нас загнали в клуб на лекцию про ВИЧ. По понятным причинам эта тема меня заинтересовала. Я слушал внимательно и после подошёл познакомиться. Персонажи оказались общественниками и поборниками воспитательной работы. Мы пообщались, и на меня снова нахлынуло опьянение. В этот раз это был глоток свободы. Беседа с вольным человеком приоткрыла глаза. Впервые за восемь лет я задумался и взглянул на себя со стороны. В голове закрутились шестерёнки. Вечный вопрос — зачем живу — засел занозой. Я стал сопротивляться чарующей монотонности режима, его хладнокровному ритму, собственной механизации и наркотической зависимости. Вник в работу просветителей. Когда они приезжали, старался проводить с ними как можно больше времени. В 2009 году мне предложили поучаствовать в экспериментальном проекте по вовлечению заключённых в работу общественных организаций. Его суть в том, что заключённые сами ведут просветительскую работу: читают лекции, берут интервью, пишут газету. Дремавшая потребность действовать вне системы, делать новое, делать самостоятельно и отвечать хоть за что-то вдруг расправила плечи. В моём существовании появился смысл, не продиктованный администрацией колонии. В течение года я читал специальную литературу, выступал с лекциями, много думал. Приставал с философскими вопросами к священникам. Один из них посоветовал мне поискать ответы в Библии. Книжка нашлась в библиотеке. Углубившись в текст, быстро понял, что он мне не по зубам. Вопросы продолжились, но обрели конкретность: я просил разъяснить тот или иной библейский отрывок.

К 2011 году случилось моё окончательное «пробуждение». Заболела совесть. Раскаянье подстегнуло веру. Я разглядел в христианстве альтернативу лагерному закону и своим принципам. По большому счёту, у меня появился выбор — по каким правилам жить. Прикинув, что собственные правила привели меня в колонию, а лагерные законы превратили в робота, я выбрал христианство. Но если сбежать из тюрьмы сложно, то достать тюрьму из человека ещё сложнее. Особенно, если он физически в ней. Однако именно этим непростым делом я и занялся. «Центр тяжести» медленно переместился из мира внешнего в мир внутренний. Как-то, разбирая себя на атомы, мне в голову пришла мысль: встать на ноги способны только те, кто любым способом сопротивляется отупляющей лагерной механике, и картинка — ровно подстриженные кусты, над слитными рядами которых изредка возвышаются недостриженные растения.

В 2013 году я вышел на свободу. Несмотря на желание увидеть родных, отправился в центр социальной реабилитации, который находился неподалёку, в Чердынском районе. Мне нужно было оглядеться и окрепнуть в новом мировоззрении. Позвонив в Краснодар, подробно обрисовал ситуацию. Сестра напрасно испугалась, что я заберу сына, сын отнёсся к звонку равнодушно. В центре освоил интернет, получил профессию печника. Профессия была востребована в деревенской местности. Ещё находясь на реабилитации, заработал денег. Покинув центр, снял дом. Чуть позже познакомился с женщиной, и в 2015 году мы поженились. Потихоньку жизнь вошла в русло. Правда, порой, сидя на крыльце, я думаю о прошлом. Руины воспоминаний давят на грудь. И только мысль, что наличие развалин — лучший повод для нового строительства, как-то поддерживает меня в эти минуты.