«Я выросла в секте». История девушки с пограничным расстройством личности

— Мои родители из обычных семей, не религиозных. Они познакомились во время учёбы в университете и уехали жить в маленький город в Пермском крае. Там моя мама начала ходить в церковь пятидесятников. Думаю, мама пошла туда от одиночества. Они ведь считают, что Бог — это отец на небесах, ему можно всё рассказать и вообще ни о чём не беспокоиться, потому что если всё плохо, значит, так нужно. И чем хуже ты живёшь, тем больше вероятность, что после смерти попадёшь в рай.

Ходить туда надо было минимум раз в неделю, а взрослым — ещё чаще. У них очень много запретов: женщинам нельзя краситься, носить украшения, коротко стричь волосы, надевать юбки выше колена и майки, можно только футболки. Ещё нам было запрещено смотреть телевизор и слушать музыку, поэтому я многое упустила. Например, просмотр фильмов о Гарри Поттере считался грехом, я впервые посмотрела их только в 21 год.

Нельзя танцевать и двигаться неприлично. Я даже не говорю о мастурбации — в принципе трогать себя нельзя, потому что тело — это что-то мерзкое и запретное. Со мной не говорили ни про секс, ни про месячные, вообще ни про что. Не дай Бог мать зайдёт и увидит, что у меня руки под одеялом — неважно, что я там делаю, обязательно будет скандал. Спать нужно только в пижаме. Тело всегда должно быть полностью закрыто, надо постоянно ходить в платке. Всё это формирует ненависть к своему телу.

Самое жуткое, что делают пятидесятники — они молятся на других языках. Это явление называется «глоссолалия» (речь, состоящая из непонятных слов и словосочетаний, имеющая некоторые признаки осмысленной речи: темп, ритм, структура слога, относительная частота встречаемости звуков). Пятидесятники считают это одним из даров Святого Духа. Они говорят, что Бог даёт каждому человеку язык, на котором он молится, чтобы он не понимал, о чём он молится. Потому что Богу лучше знать, что тебе нужно. А если человек узнаёт этот язык, то Бог его меняет. Невозможно разобрать, что они говорят, просто все люди разом начинают кричать что-то непонятное. Я в этом выросла, и тогда мне это не казалось странным. А сейчас я смотрю со стороны, и понимаю, какой же это *** (капец). Особенно в Перми, когда в таких молитвах участвуют несколько тысяч человек. Я была на таких мероприятиях много раз.

Я ходила туда с самого детства и думала, что так и надо, и Бог, конечно же, есть

В церкви говорили, что нам выпало счастье знать об этом, а все люди вокруг — мирские и заблуждаются, они все грешники и попадут в ад. Мы-то думаем, всё понимаем и идём по правильному пути, а они нет. Все дети из семей пятидесятников ходили в музыкальную школу. У нас была музыкальная группа, мы пели христианские песни и ездили по разным городам и деревням, выступали на сцене. У пятидесятников есть специальные сборники песен, чтобы в любом городе пели примерно одно и то же. Помню, как мы выступали в нашем городе на сцене. Это было очень неловко для меня, потому что после этого все в школе узнали, что я из религиозной семьи.

Ещё были христианские лагеря. Обязательно с разделением по полу — мальчики отдельно, девочки отдельно. Считалось, что так будет меньше... ну, меньше любовных страстей. Там надо было молиться пять раз в день, были всякие служения и игры, основанные на Библии. В лагерях я замечала, что не все дети такие, как я. Не всех родители так сильно держат в рамках. Кто-то носил майки, кто-то вообще матерился. У многих в семьях было свободнее, но моя мать прямо с фанатизмом в это ударилась.

Как мой отец ко всему этому относился? Я бы сказала погранично

То он был только «за», то говорил, что никого туда не пустит и вообще запрещает туда ходить. Думаю, что в целом в большинстве случаев он был рад и одобрял это, потому что таким образом у него была очень послушная и примерная жена, которая никогда его не бросит, и послушные дети. После меня в нашей семье родились ещё трое детей. Уже больше десяти лет родители практически не общаются друг с другом, живут в разных комнатах. Говорят, что живут вместе только ради детей. Это вызывает у меня большое чувство вины. Мама очень сильно боится отца, я не знаю, почему. Когда я спрашивала её, почему она от него не ушла, она отвечала — «потому что он бы меня убил».

Я видела письма, которые они писали друг другу в молодости. Там всё было очень романтично и красиво, не то, что сейчас. Думаю, что он просто был очень красив и умел найти подход к женщинам. Он наполовину кавказец, весь такой грубый брутальный мужчина. При мне он её не бил. У нас всегда в семье было так — как отец скажет, так и будет. Когда он приходит домой, надо вести себя тише воды, ниже травы, и всё, что он скажет, выполняется в ту же секунду. Иногда он приходит и мило с ней разговаривает, иногда он приходит и орёт так, что стены трясутся.

У пятидесятников разводиться — это грех. Мама говорила, что слово «развод» вообще не должно звучать в семье. Ни в коем случае нельзя предохраняться. До свадьбы нельзя даже держаться за руки. Браки заключаются так. Если мужчине нравится женщина из церкви — обязательно из церкви — он приходит к служителю и говорит, что хочет жениться на ней. Служитель идёт к этой женщине и рассказывает ей про этого мужчину. Если она говорит «да», то они расписываются и только после этого могут жить вместе. Общаться до свадьбы запрещено, так что по сути они начинают жить с незнакомым человеком. Если выходишь замуж за человека вне церкви, тебя отлучают. Но при этом, если ты пришёл в церковь, когда уже был в браке с неверующим, ты не можешь развестись, потому что это твой крест, и ты должен нести его до конца жизни.

В школе надо мной постоянно издевались из-за одежды

У меня не было одежды, которую я сама бы выбрала. Всегда были какие-то мешковатые юбки до колен. У нас была ритмика, и мать постоянно писала заявления, чтобы я не ходила на эти занятия, потому что это же танцы! Нельзя! Думаю, со мной общались только те девочки, которые жили рядом. Мы просто ходили в школу и домой вместе. И ещё те, кому я давала списывать. Я очень хорошо училась, потому что за плохие отметки меня били. С мальчиками, естественно, нельзя было общаться. За это тоже били. Долгое время я успешно скрывала, что встречаюсь и с мальчиками, и с девочками.

У нас было два специальных ремня для наказаний. Один обычный, а второй с бляшкой — для особых случаев. Хуже всего, когда ты провинился, и тебе говорят нести ремень — это такое унижение. Наказывали, если не сделаешь что-то по дому, если есть жалобы от учителей, если увидели с мальчиками. Однажды я звонила мальчику с домашнего телефона, мать увидела это по распечаткам, и тогда была жесть, конечно. Ещё ставили в угол. Поставят и говорят «будешь стоять всю ночь», но через пару часов всё равно отпускали поспать. Никаких ночёвок, никаких дискотек. Если ты в чём-то провинишься, у тебя забирают телефон, не разрешают звонить по домашнему, забирают компьютер. Когда я спрашивала, с кем же мне теперь общаться, мать говорила «пиши письма». Я писала письма детям из христианских лагерей. И всё.

В 14 лет я начала задавать вопросы

Почему женщина — это приложение к мужчине? Почему женщина — это «слабый сосуд»? Почему женщина не может быть служителем? Я задавала эти вопросы матери. У них есть очень простое объяснение, если они не могут ответить — что это непостижимо для слабого человеческого ума, и когда мы умрём, Бог всё нам объяснит. Думаю, я начала понимать, что не хочу жить в унижении, и что Библия — это довольно патриархальная книга. Я тогда даже слов таких не знала, просто не хотела подстраиваться под это всё.

Например, на вопрос «почему женщина не может быть служителем?» мать отвечала, что у неё другое предназначение, и женщина должна воспитывать детей. Я спросила — а что, если у женщины нет детей и нет мужа, что ей делать? Отсюда начались мои сомнения. Тогда же я задавала вопросы о том, почему девушке нельзя встречаться с девушкой, а парню с парнем. Я даже не знала, как это называется. Мать говорила, что это такое извращение, о котором даже не думали, когда писали Библию. На самом деле там есть об этом.

Потом я подстриглась. У меня были волосы до пояса, и я подстриглась выше плеч. Пришла домой. Во-первых, меня побили, потом мать со мной не разговаривала очень долго. Говорила, что ей за меня стыдно. Говорила, что мы идём по улице, и сразу видно, что дочь пошла куда-то не туда. Хуже всего было, когда мы пришли на собрание общины. Там все начали охать и ахать, как же я остригла такие прекрасные волосы. Она начала меня защищать и говорить, что я якобы просила оставить длиннее, а меня так подстригли. Я тогда так офигела! Серьёзно? Ложь? А это не грех? Мы очень сильно поругались на этой почве. Я сказала, что больше не пойду на эти собрания. И больше я не ходила. Мне было лет 15-16. На меня очень сильно давили, осуждали меня, родители забрали телефон и сказали, что не отдадут, пока я не начну снова ходить туда. Они всеми силами давали понять, что разочарованы во мне. Даже отец, хотя он ни разу не ходил на эти собрания. Сейчас я очень негативно отношусь к любой религии и чувствую внутри себя большой внутренний протест.

В 2017 году у меня умерла бабушка

Это был единственный человек, от которого я получала безусловную любовь. Она жила в другом регионе, и я до последнего не знала, что у неё рак, мне никто ничего не говорил. Я узнала, что она болеет, только когда она была уже без сознания. Потом она умерла, и я начала перечитывать смс от неё. Там было много намёков, но я ничего не замечала. В последнем своём сообщении она написала, чтобы я съездила и посмотрела на красивые места, и сожалела, что всю жизнь нигде не была. Уже после её смерти мне в подробностях рассказали, какая это страшная болезнь и как она страдала. Сначала я испытала облегчение, что её мучения закончились, но через несколько месяцев меня начало «накрывать».

У меня всегда были суицидальные мысли, но в тот момент я начала планировать самоубийство. Расписала для себя все дела — что надо снять деньги, привести всё в порядок, взять отпуск на работе, чтобы меня не ждали. Тогда я испугалась и поняла, что надо идти к психологу. Нашла себе психолога с медицинским образованием. После пяти сеансов мне показалось, что мне резко стало лучше. Я думаю, что убедила себя в этом, лишь бы больше к ней не ходить. Никаких конкретных целей мы не добились, она немного помогла мне убавить чувство вины перед родителями. Например, я прихожу и рассказываю ей, что мне надо ехать к родителям, а я просто не могу, я не знаю, что делать. Она спрашивает, зачем мне ехать. Я тогда подумала «что за бред? В смысле „зачем“?». Уже потом, когда я от неё ушла, у меня остался в голове этот вопрос, и я поняла, что реально можно не ехать.

Я бросила это всё, суицидальные мысли, перепады настроения и проблемы в отношениях никуда не делись. Я пошла к другому психологу. Она была без медицинского образования, это была ошибка.

В первый раз, когда я к ней пришла, я поняла, что мы «родственные души», но не как психолог и клиент

Например, она любила группу Placebo, а это для меня тогда много значило. Я подумала, что это круто, у нас много общего и мы подходим друг другу. После этого она начала проявлять слишком сильный интерес ко мне. Она писала мне «ВКонтакте», скидывала мне музыку, а я скидывала ей. Я думаю, это уже переход границ и нарушение профессиональной этики. Потом она начала ставить наши сеансы последними — в 8 или в 9 часов. Иногда мы задерживались по 40-50 минут. Она спорила со мной, например, по поводу феминизма. Я знала, сколько она сделала абортов, какие у неё отношения с мужем, какие были отношения с предыдущим мужем. Она больше рассказывала о себе, чем я, но я была не против, тогда мне казалось, что мне это нравится.

Не знаю, можно ли это назвать влюблённостью. Позже я узнала, что у людей с ПРЛ в жизни часто появляется favorite person — это человек, вокруг которого строится мир «пограничника». Он зациклен на этом человеке, на нём завязаны все действия и эмоции. «Пограничник» пытается слиться с ним. Я думаю, она была моим FP. Я следила за ней во всех соцсетях, говорила, что мне очень плохо, чтобы она поставила мне три сеанса в неделю.

Ещё хуже было то, что иногда наши встречи проходили у неё дома. Это было уже совсем нетерапевтично. Мы сидели у неё на диване. В какой-то момент она начала предлагать мне обняться. И мы обнимались. Вскоре это стало нашей традицией — в конце сеанса сидеть на полу и обниматься. Тогда мне это нравилось, я ждала этого. Когда я сейчас об этом говорю, мне становится крипово. В какой-то момент она начала говорить, что хочет, чтобы я положила голову ей на колени, что она испытывает ко мне детско-родительские чувства. А мне этого так не хватало, ведь у меня никогда в жизни такого не было. Это продолжалось семь месяцев.

Потом она отправила меня к психиатру, потому что мне было плохо, я не могла встать с кровати, не могла ничего делать, не могла работать. Я сходила, и мне выписали транквилизатор. От таблеток мне стало лучше, но через какое-то время они стали заканчиваться, а снова идти к психиатру я очень не хотела. Психолог сказала, что обязательно найдёт мне таблетки. Сказала, что может отсыпать мне своих. А потом она забыла про это. Прошёл месяц, я была без таблеток, мне опять стало плохо. Я очень обиделась на неё. До этого я идеализировала её, а потом из-за одной этой мелочи начала её обесценивать и замечать только плохие вещи в ней. Я стала её ненавидеть, презирать, меня стало тошнить от нашей физической близости. В какой-то момент я сказала, что больше не приду. И всё.

Спустя три года я случайно прочитала книгу «С ума сойти! Путеводитель по психическим расстройствам для жителя большого города». Мне она показалась сложной и скучной, и я очень долго тянула до последней главы. Она как раз была посвящена ПРЛ. Когда я её прочитала, поняла, что у меня это психическое расстройство, и заплакала. Каждая строчка была про меня. Я пошла к психиатру и рассказала ему по пунктам обо всех своих проблемах. Он сказал, что пока рано ставить диагноз, но на 99 % мы говорим о ПРЛ. Мы начали курс препаратов и диалективно-поведенческую терапию, которая была создана специально для людей, страдающих ПРЛ. Сейчас я прохожу эту терапию по «Скайпу».

Как психиатр понял, что у меня ПРЛ? Я попала почти во все критерии: сильный страх одиночества, склонность к нестабильным отношениям, в которых чередуются крайности — идеализация и обесценивание партнёра, нечёткие представления о себе, импульсивность, суицидальное поведение, крайне переменчивое настроение, трудности с контролированием гнева и другие. Когда я узнала про диагноз, я прочитала книгу про ПРЛ «Я ненавижу тебя, только не бросай меня» — эта фраза хорошо описывает суть этого расстройства.

Расстройство сформировалось, потому что мои родители то идеализировали, то обесценивали меня саму и друг друга

За одно и то же действие они могли то наказать, то похвалить. Никогда не знаешь, чего ожидать. Например, мне говорили «не вздумай носить джинсы, все будут пялиться», а в следующий раз «одевайся, как хочешь». Кроме того, психиатр объяснил, что это обусловлено биологическими факторами — я от природы гораздо более эмоциональна, чем другие люди. Получается, что всё это наложилось друг на друга.

Сейчас у меня очень плохие отношения с родителями. Они считают, что мои психологические проблемы появились из-за того, что я не хожу в церковь — «демоны атаковали». С отцом я не общаюсь. С матерью я постоянно пытаюсь выстроить границы, чтобы она их не нарушала. Очень много личных вопросов, очень много просьб отчитываться, где я и с кем я. Много обвинений, что я не приезжаю, не люблю их, а они всё для меня сделали. Они говорят «мы тебя понимаем и принимаем любую», но это ложь. Потому что за этим всегда следует «но»: мы принимаем своих детей, но только если они не геи, например. И вот этих «если» очень много.

Мой брат младше меня на пять лет. Сейчас ему 19, он учится на мехмате. Он начал протестовать, когда ему было 13. Перестал ходить в музыкальную школу и на собрания в церковь. Просто пришёл однажды и сказал, что больше не пойдёт. Дома было столько истерик, мать чуть ли не суицидом угрожала. Мой брат не умеет кричать, закатывать истерики, он просто закрывается в себе и молчит. Его бьют, а он молчит. Вообще ни звука не издаёт. Мы общаемся очень редко, но я знаю, что у него психологических проблем ещё больше, чем у меня. Он падает в обмороки, когда чувствует панику, у него трясутся руки и ему совсем тяжело говорить с людьми. Мне тоже тяжело, но я очень хорошо умею это скрывать, он прямо не может.

Ещё у меня есть 16-летняя сестра и 14-летний брат. Они всё ещё ходят в церковь, поют песни и играют на пианино. Думаю, если это всё затянулось до такого возраста, наверное, они там и останутся. Мне кажется, что младших били меньше, чем нас с братом. Вообще мы очень сильно отличаемся. Мы с братом закрытые и забитые люди, почти ни с кем не общаемся. А младшие очень общительные, у них прямо рот не закрывается. Их воспитывали более мягко, и они совершенно другие.

Я каждый раз пытаюсь сблизиться с родителями, ведь кто не хочет любящую семью? Но всегда получаю осуждение, разочарования с их стороны. Постоянно «что люди скажут», «не позорь меня», «не общайся с тем и тем», «посмотри, как ты выглядишь». Постоянно говорят, что я бросила свою семью и ничего для них не делаю. Каждый раз я зачем-то пытаюсь доказать им, что это неправда, и после этого мы ссоримся. Я постоянно решаю проблемы своих родителей и помогаю им финансово. Однажды отец сказал, что двое младших детей должна буду «тянуть» я. Я тогда просто офигела, думаю, что мне придётся переехать куда-нибудь подальше. Когда происходил этот разговор, я думала, что обязана помогать им. Сейчас думаю, что откажу, но буду очень стыдиться этого.

• Пятидесятничество — это одно из «новых» религиозных течений, появившееся в начале ХХ века и считающее себя одной из ветвей протестантизма. Своё учение они относят к новозаветным событиям Пятидесятницы — Дню Сошествия Духа Святого на апостолов. Русская Православная Церковь относит пятидесятничество к харизматическим сектам, не имеющим отношения к христианству. Некоторые исследователи считают пятидесятничество опасной сектой, способной своими обрядами навредить психическому здоровью человека.

***

Читайте также:

«То опускался на самое дно, то взлетал до небес». Как люди с ментальными расстройствами переживают самоизоляцию

«Я и кто-то ещё». История девушки с диссоциативным расстройством идентичности

«Главное — пережить первый выход из дома». История человека, живущего с паническими атаками