Новый свет. Скованные одной верой

Вместо избы с притулившимся к ней уличным сортиром появились добротные дома из красного кирпича и хозяйственные постройки. Целый посёлок, огороженный шлагбаумом и забором. Нарисую картинку. Центральная улица, вычищенная от снега и кутерьмы, убегает в лес. По левую руку — баня и яблоневый сад, справа — братское и сестринское общежития. Дальше — котельная, пекарня, пилорама, мебельный цех и производство срубов. Ощущение крепости и ладности витает в воздухе. Невольно вспоминаешь мормонов и старообрядцев.

По приезде меня поселили в комнате наставников. Двухъярусные кровати, треногая вешалка и лакированные тумбочки создавали атмосферу пионерлагеря. Разложив вещи, я отправился на ужин. Компанию мне составили стажёр Рустам Шакирзянов и помощник руководителя центра Дмитрий Ахияров. От них я узнал местную иерархию. Внизу располагались новенькие. Их называли «двухнедельными», потому что именно такой срок отводился человеку на привыкание к центру. Чуть выше находились подопечные — реабилитанты, у которых появились наставники. Дальше следовали сами наставники — опытные новосветские обитатели. За ними шли адаптанты. Эти люди покинули «Новый Свет», но все ещё продолжают готовиться к выходу в мир, правда, уже в условиях города. Следующая ступень — стажёры. Они успешно прошли адаптацию и теперь хотят служить другим людям. Над ними стоят служители. Венчает же пирамиду руководитель реабилитационного центра. Его мне увидеть не удалось — он был на мероприятии, где верующие из разных городов собираются вместе для поста и молитвы.

После ужина я пошел в баню. По дороге размышлял об иерархических раскладах. Даже в столовой верхушка центра ела отдельно от паствы. Пробравшись в парилку и немного освоившись, я расспросил Рустама и Дмитрия о распорядке дня. Он тоже оказался предельно выверенным. В будни новосветские обитатели просыпаются в семь утра. Пятнадцать минут делают зарядку. Проводят время за духовным общением, прославлением бога и завтраком. Потом выходят на работу. Женщины идут на кухню, а мужчины отправляются на пилораму и в мебельный цех. В два часа дня обедают. К шести часам рабочий день заканчивается. Прославление, ужин, библейская школа и просмотр кинофильмов скрашивают вечер. Затем трубится отбой. В выходные распорядок меняется — из него выпадает работа, добавляется проповедь и служба. Реабилитанты играют в футбол, ходят в спортзал, моются в бане.

Потом я расспросил ребят про местные правила. Все они сводились к благочестию и дисциплине. Нельзя ругаться матом, хранить продукты в тумбочке, допускать беспорядок в комнате и прочее. В случае их нарушения обитателям грозит выговор, дополнительная работа и даже отчисление из центра. При этом прохождение реабилитации — вещь сугубо добровольная и бесплатная, силком здесь никого не держат и денег за помощь тоже не берут. Этот момент мне оговорили особо. Что же касается самого процесса реабилитации, то он длится девять месяцев и строится на трёх «китах». Личном примере, когда наркоману служит человек, побывавший в его шкуре. Иной среде обитания, ведь пространство вокруг и даже сама словесность не несут в себе разрушительных коннотаций. И новой системе ценностей, когда наркоману предлагают отказаться от своих принципов и вооружиться принципами библейскими. Видимо, эта схема работает — за двадцать лет существования в центре побывало порядка пяти тысяч человек. Он является одним из немногих заведений такого характера в Пермском крае, где реабилитация предоставляется безвозмездно, а отношения с государством — прозрачны.

Попарившись, я отправился в комнату наставников — спать. По пути зашёл в туалет. С удивлением обнаружил, что дверь не запирается. Это объяснилось опасениями местного руководства — как бы чего не вышло. Лёжа в темной комнате на восемь человек, я долго думал о личном пространстве и его влиянии на человека. Образ христианства как религии свободы и любви дал трещину. Мысль о том, что по-другому, видимо, никак, мешала уснуть. Все ребята, с которыми я говорил, были чем-то неуловимо похожи — языком ли, настроением, биографией... Или же той библейской начинкой, которая погребла под собой их искорёженные души? Не знаю. В конце концов, я всё-таки уснул.

На следующий день состоялось воскресное богослужение. Сорок реабилитантов собрались в приземистом зале на цокольном этаже сестринского общежития, чтобы прославить бога и услышать проповедь. Они пели песни, били в ладоши, проговаривали молитвы. Я же рассматривал собрание и испытывал чувство неловкости по поводу царившего воодушевления, сквозь которое проглядывали редкие унылые лица. Тем временем, проповедник говорил о решении жить с богом, которое пора принять, делился опытом и цитировал Евангелие, главным образом напирая на Апокалипсис Иоанна Богослова:

«...Так говорит Аминь, свидетель верный и истинный, начало создания Божия: знаю твои дела; ты ни холоден, ни горяч; о, если бы ты был холоден, или горяч! Но, как ты тёпл, а не горяч и не холоден, то извергну тебя из уст Моих».

Вскоре слову «извергну» оратор нашел звучный синоним — «выблюю». После чего призвал аудиторию к осмысленному христианству. В итоге паства согласилась быть «горячей» и служение завершилось.

Немного оглушённый, я вышел на улицу. Наступило время экскурсии. Вооружившись фотоаппаратом, я прошел по всему поселку в компании Рустама, и сделал снимки. «Это пилорама», «это пекарня», «это гараж», «круто», «здорово», «интересно» — казённо мелькали тут и там. Затем мы съездили за пельменями, пообедали и распрощались. В противоречивых чувствах и с полной головой мыслей, я покинул «Новый Свет» и город Чайковский. Мне предстоял непростой процесс «переваривания» информации.

Теперь — мои мысли по поводу всего увиденного. Я пробыл в центре около суток: пообщался с его обитателями, попарился в бане, посетил воскресное богослужение. В итоге передо мной встал главный этический вопрос — можно ли использовать христианство в качестве верёвки, которую бросают утопающему? Ведь, несмотря на возможность покинуть реабилитацию, многим людям попросту некуда идти. Поэтому они готовы принять всё, что угодно, лишь бы была крыша над головой, каша в тарелке и тёплая постель. У меня даже возникло ощущение, что принцип доброй воли, без которого сложно размышлять в положительном ключе о какой бы то ни было религии, здесь нарушен. Привкус искусственности всей новосветской жизни исподволь поселился во рту.

Можно сказать, я наблюдал новый вид христианства — не от духовной жажды, ума или традиции, но от безнадёги, неустроенности и обречённости. Местные речи, в которых слово «бог» мелькало с частотой слова «блин» на пацанском «пятаке», усугубляли чувство альтернативной реальности. Центр вдруг показался мне «чёрной дырой», берлогой, в которой запутавшиеся люди прячутся от невзгод, варятся в собственном соку и ожидают божьего царства. Эскапизм, возведенный в n-ю степень, миф, коснувшийся земли...

Именно окормлением люмпенов объясняется маргинальность некоторых евангельских общин. Нацелившись на спасение наркоманов, алкоголиков и бомжей, такие общины становятся их заложниками, что сказывается как на уровне богословской мысли, так и на привлекательности движения для людей иной интеллектуальной культуры. Реабилитационный центр является ягодой как раз такого поля. Вопросы: истина от авторитета или авторитет от истины, а также можно ли называть веру верой, если она случилась по необходимости, а не родилась свободно, стоят здесь особенно остро.

Однако, помимо духовных перипетий, у реабилитации есть и другая сторона — социальная. «Новый Свет» помогает людям, которые никому не нужны: общество поставило на них крест, а государство не замечает вовсе. В центре же им возвращают человеческий облик, поят и кормят, помогают найти работу и место в христианском мире. Когда альтернативы нет, рассуждения об уместности и качестве религиозной «начинки» кажутся малоубедительными. В любом случае, эта двойственность порождает рассуждения о меньшем зле. Хотя имеется и бесспорный момент — реабилитационный центр «Новый Свет» спасает людей от смерти, и если рассматривать жизнь как шанс, то он его предоставляет. Пусть и сковывая одеждами веры.