«Пермь 36» — субъективная объективность исторической памяти

Что из себя представляла общность членов загадочной инициативной группы стало понятно из списка докладчиков: фармацевт Павел Гурьянов; историк, заместитель директора ГАУК ПК «МК политических репрессий» Григорий Саранча; медик Лариса Беляева; историк Дмитрий Лобанов; историк Михаил Суслов; филолог Илья Роготнев; журналист Олесь Гончар; главный хранитель, заведующий фондовым отделом ГАУК ПК «МК политических репрессий» Елена Мамаева.

К слову, инициаторы не посчитали нужным пригласить ни создателей и работников прежнего музея «Пермь-36», ни представителей «Мемориала», ни гражданских активистов, имена которых обычно звучат, когда в городе происходит что-то, что связано с памятью о прошлом.

Как сообщил источник в администрации, изначально междусобойчик хотели провести на территории «Перми-36», но затем отказались от этой идеи, так как причастность ГАУК к «общественной» инициативе проведения круглого стола была бы слишком очевидной. Мероприятие провели в библиотеке имени Горького в выходной день, заставив нескольких ни в чём не повинных работников библиотеки отказаться от планов на выходные.

То, что междусобойчик не удался, стало понятно ещё до его начала. «Разбавить» единодушную компанию решила Светлана Маковецкая, Александр Калих, Игорь Аверкиев, Андрей Суслов и другие.

«Прошу не воспринимать меня здесь как человека, наделённого какими-то особыми полномочиями»

Пафоса мероприятию добавил министр Игорь Гладнев, который его и открывал. Правда, с 20-минутным опозданием, извиниться за которое забыл.

— Чрезвычайно важно сегодня равнонаправленное движение по всем вопросам, — многозначительно заявил министр в самом начале своей приветственной речи, а потом были такие слова. — Узнав о том, что сегодня такое событие происходит, я... Ну!.. Если угодно, в числе тех, кто сегодня находится в равных правах со всеми, кто сегодня находится за этим столом... Поэтому прошу не воспринимать меня здесь как человека, наделённого какими-то особыми полномочиями, а расценивать меня как одного из участников, который с большим интересом хотел бы послушать то, что здесь будет происходить.

Правда, «большого интереса» министру культуры хватило минут на 40. Не высидев и обязательной части программы, он вскоре удалился.

Модерировал круглый стол Михаил Суслов. Забегая вперед скажу, что среди других плановых участников он выглядел весьма достойно.

Итак, почтив память невинных жертв советского режима вставанием, начали.

«Запад — это введение санкций, ювенальная юстиция, там могут детей отнять»

Первым докладывал Павел Гурьянов.

— Главное, на что надо опираться, когда мы говорим о таком травмирующем опыте, как репрессии, — это гуманизм, совесть, историческая достоверность, это отсутствие какой-либо политической ангажированности. Как мне кажется, до недавнего времени именно политическая окраска событий, происходящих вокруг музея «Пермь-36», не давала по-настоящему прикоснуться к этому очень интересному и важному историческому феномену нашего общества — политическим репрессиям, — посетовал докладчик.

В докладе также сообщалось, что «руководство музея попало в ловушку излишней политизации и выражения определённых политических проектов», что изначально проект «Пермь-36» символизировал очень важную для элиты и правительства Российского государства политическую линию.

И тому было приведено господином Гурьяновым прямое доказательство: «В середине 90-х руководство музея открывало ногой дверь в кабинет губернатора, что говорит о том, что это был очень важный политический проект для политической элиты».

По словам Гурьянова, одной из главных составляющих Российского государства на протяжении последних 20 лет была «попытка вхождения в Европу». А музей был «институтом, PR-площадкой, ареной для организации коммуникаций с представителями Запада, где им говорилось о том, что мы другие, что мы не Советский Союз, что мы осуждаем советские практики, что мы такие же, как вы». (Ловушка открылась)

Однако в 2011 году, встал вопрос о том, что Запад уже другой, что «входить в него весьма проблематично». По мнению докладчика, критичные изменения Запада стали видны по тому, как он вёл себя во время войны в Абхазии, войны в Южной Осетии. «Люди увидели, что Запад трансформировался, что уже нет Запада с полным соблюдением законности. Запад — это введение санкций, ювенальная юстиции. На Западе детей могут отнять и, по сути, разрушить семью», — зачем-то добавил Павел Гурьянов.

Далее всё шло по списку: о новом этапе эскалации оранжевой революции, союзе между либералами и фашистами... И у музея «Пермь-36» (музея!) якобы возникает «очень толерантное» отношение к фашистам, бандеровцам.

Не обошлось и без традиционных, надёрганных из контекста фраз, изобличающих «критичных высказываний, которые можно сравнить со зверствами, которые творили фашисты и бандеровцы»:

— Господин Ковалев говорит о том, что бандеровцы были замечательными людьми.

— Господин Олухов говорит о том, что бандеровцы боролись за независимость и считаются героями.

— Сам господин Шмыров утверждает, что у бандеровцев тоже своя правда.

Подводя итог, Павел Гурьянов заявил, что «Пермь-36», как главный трансформатор западного проекта, начинает коммуникацию между либеральными кругами и фашистами.

«Отца моей бабушки расстреляли. Но она понимает, что времена были тяжёлыми»

Следом выступила Лариса Беляева. Периодически ссылаясь на западного, более того — немецкого историка и культуролога Алейду Ассман, она поставила неутешительный психологический диагноз «Перми-36», да и всему Западу:

— После падения Берлинской стены... история насыщается моральными оценками и отходит от канонического объективизма. А главным объектом... становится не подвиг, а жертва. Причём жертва пассивная. Хочу заметить, что... есть активная жертва, которая добровольно приносится с великой целью, и пассивная — страдающая от насилия.

В речи Ларисы Беляевой были замечены также следующие мысли:

• Это распространилось в Западной Европе, потому что после войны у них просто не стало достаточно оснований для формирования собственного героического дискурса.
• СССР — единственная европейская страна, у которой достаточно оснований для формирования героического дискурса.
• «Травматические места», как считают немецкие историки и члены общества «Мемориал», должны не столько сообщать информацию, сколько производить впечатление.
• В колонии ВС-389/36 не было ни пыток, ни издевательств, ни тяжелейших бытовых условий. Заключённые были не пассивными жертвами, а самыми настоящими борцами с Советским государством.
• Основной контингент Чусовских колоний... Это были националисты, бандеровцы, преступники.

На вопрос Игоря Аверкиева о том, социально позитивным или негативным явлением следует считать память ребёнка, чей отец репрессирован, Лариса Беляева ответила, что это личная трагедия ребёнка, которая не разрушает позитивного образа страны.

— Например, отца моей бабушки расстреляли. Но она понимает, что времена были тяжёлыми, — поделилась личным опытом госпожа Беляева.

«Сухие, светлые, тёплые камеры, оборудованные необходимым инвентарём»

Григорий Саранча в своём веселом докладе об условиях содержания заключённых часто ссылался на некие нормативные документы и инструкции. Эти документы, по его словам, периодически появлялись, делая жизнь заключённых все лучше и лучше:

Приведённые ниже слова лучше читать под «Время, вперёд!» Свиридова.

— Создаются специальные лагерные подразделения — оздоровительные лагерные пункты, призванные улучшить состояние здоровья заключённых. В них предписывалось создавать нормальные жилищные условия для заключённых, обеспечение питанием по специальным нормам, надлежащее медицинское обслуживание.

В инструкции 1947 года подробно описывается надлежащее бытовое положение заключённых. Там, в частности, сказано: жилые помещения должны быть сухими, светлыми, тёплыми, оборудованными необходимым инвентарём. Размещение заключённых сверх установленных лимитов запрещается. Жилплощадь на каждого заключённого — не менее двух квадратных метров. Жилое помещение должно быть оборудовано спальными местами с постельными принадлежностями для каждого заключённого. Температура воздуха в тёмное время суток в помещении должна быть от +16 до +18.

С 1954 года заключённым добавили, кроме столовой, кухню для индивидуального приготовления пищи, клуб, библиотеку, спортивную площадку, сушилку для одежды и обуви, камеру хранения личных вещей. Бараки (общежития) должны быть электрифицированы и радиофицированы. Жилищно-бытовые условия для всех режимов содержания устанавливались одинаковые.

Ну, хоть совсем не выходи! Правда, как утверждал докладчик, ссылаясь на результаты прокурорских проверок лагерей, до 1950 года не все условия соблюдались. А вот уже к 1954 году во всех лагерях на территории Пермской области все предписания нормативно-правовых документов исполнялись в полном объёме.

«Да, были там различные заключённые»

Далее слова попросила Ксения Айтакова, депутат Заксобрания Пермского края, фракция КПРФ. Она куда-то торопилась, а высказаться очень хотелось. Ниже расшифровка речи без редактуры, как есть:

— Мы за то, чтобы музей «Пермь-36» сохранили на территории Пермского края, но только в том контексте, какой должен соответствовать музей. Без политических суждений, без умозаключений...

На сегодняшний день я поняла, что здесь люди нацелены на то, чтобы на самом деле отдать дань и должное той истории (нравится она нам или не нравится), которая была на территории Советского Союза...

Говорить о патриотизме с той точки зрения, что мы сохраняем даже то, что было, например, плохое. Да, нам это не нравится. Да, были там различные заключённые, сегодня мы уже перечень услышали.

Но, я считаю, неправильно получать деньги под музей «Пермь-36» от иностранных агентов в виде различных грантов и настраивать нашу молодёжь на то, что Советский Союз разжёг войну, а выиграли её США.

— Кто так говорит? — спросил Игорь Аверкиев.

— Э-ээээ... — замялась сначала Ксения Айтакова, — это говорил экскурсовод.

— А фамилия как? — продолжил Игорь Аверкиев.

— Это совсем другая площадка. Это, на самом деле, было очень интересно (иронично). Поэтому ещё раз говорю, на сегодняшний день музей должен быть, но не надо пихать туда политику... Да, музей может участвовать в различных грантах и делать различные проекты, но это не должно быть те кандалы, которые там непонятно на сегодняшний день... Ну... не на сегодняшний... выяснилось, что это не соответствует действительности. Вот что было, то и есть. Это нужно показать. Без преувеличений!

Захотелось крикнуть: «Занавес!»

«Шизопокаяние, приводящее к политическим галлюцинациям»

Илья Роготнев долго и вязко входил в тему, цитируя высказывания философов, вспоминая сцены из кинофильмов и приводя образные аналогии, пока наконец не перешёл к полумистической, полурелигиозной сути своего монолога:

— На мой взгляд, преступления советского режима были чем-то квазирелигиозным, не до конца рациональным. С тех пор призывы нашего общества про эти покаяния не умолкают. Об этом говорят писатели — от такого условного мученика Солженицына до беспочвенника Виктора Ерофеева. Об этом говорят зарубежные политики...

В России официально осуждены преступления НКВД и лично Сталина. Поэтому мне не совсем понятно, о каком покаянии всё время шла речь, тем более что реабилитированы почти все политические преступники, в том числе пособники нацистов...

Покаяние в православной практике — этап преимущественно индивидуальный. Невозможно каяться за чужой грех. В каком смысле внуки и правнуки большевиков, коммунистов времён Сталина должны каяться за грехи своих дедов и прадедов? Это какая-то новая духовность, весьма отличная от православной. Это духовность, которая сопряжена с осквернением могил и суицидами.

Далее Роготнев назвал покаяние за других — шизопокаянием, приводящим к политическим галлюцинациям. И привёл пример:

— Восемнадцатого мая 2013 года прошёл круглый стол Российского дворянского собрания. В результате — открытое письмо в адрес Путина, Медведева, Лаврова и Собянина с категоричным требованием провести в России десоветизацию. Письмо содержало ритуальные цифры, чтобы внушить ужас перед Советским режимом, и требование освободить Красную площадь от кладбища, на котором находятся соучастники Ленина. Урны с прахом боевых генералов перезахоронить (Это господин Рогатнев называет осквернением могил?), прахом Ленина выстрелить из пушки или захоронить его на дне океана.

Мы проверили. На сайте Российского дворянского собрания нет данных о круглом столе 18 мая 2013 года. Был круглый стол 21 марта 2013 года. Тема — «Оценка роли большевиков и их лидеров в мировой и российской истории». Там что-то похожее есть, но не совсем. Прахом Ленина, например, стрелять не предлагается.

В конце своей витиеватой речи докладчик заявил, что такой же политической галлюцинацией, на его взгляд, выглядели появившиеся в прессе проекты обустройства музея «Пермь-36», когда речь шла о его финансировании. Кроме того, филолог упрекнул всех сторонников АНО «Пермь-36» за язык, которым они «описывают своих оппонентов» из числа ветеранов ФСИН: словечки «охра», «вертухаи». «Проникновение тюремного арго в систему этого сообщества в высшей степени показательно», — заявил Роготнев.

«Молоко за вредность»

Журналист Олесь Гончар сбивчиво читал текст своего выступления по бумажке. Из прочитанного стоит вспомнить приведённые Гончаром свидетельства бывшего заключённого Виктора Пестова, который, по словам журналиста, рассказывал ему о своём житье-бытье в колонии: «...соблюдали КЗоТ, нам давали молоко за вредность. Справлялся со своей дневной нормой выработки до обеда, а потом мог отдыхать...».

Уснуть помешал последовавший за этим докладом фееричный диалог Алесандра Калиха с Еленой Мамаевой — главным, напомним, хранителем музея «Пермь-36».

Александр Калих:

— Известно, что музей опечатал архивы. Там лежат письма, направленные мне как журналисту ещё в 1990 году. Я написал статью в «Звезду» и мне написали около 900 жертв политических репрессий. Около 400 писем сданы в архив АНО «Пермь-36». Я могу получить обратно эти письма?

Елена Мамаева:

— Я, как работник мемориального комплекса и главный хранитель, могу сказать следующее: к сожалению, на территории мемориального комплекса не обнаружены архивы. Я их не видела. Я не знаю, где они. Поэтому спросите, пожалуйста, у АНО «Пермь-36». Мы никакие документы не уничтожали, никуда их не вывозили.

Александр Калих:

— Бывший директор музея Татьяна Курсина дважды стучалась в двери архива. Они опечатаны. Новая администрация не пустила её для того, чтобы она вывезла их собственность. Архивы есть, но они закрыты, опечатаны.

Елена Мамаева:

— Я, к сожалению, их не видела.

«Я люблю свою страну со всем её прошлым»

Возникшую после этого тишину нарушила Светлана Маковецкая. В начале она предложила отдать должное гражданскому обществу, некоторым его институтам, которые начиная с конца 80-х прошлого века формируют серьёзный фактологический и морально-этический фундамент для нормального оперирования данными в области столь сложного периода истории нашего государства, потом сказала:

— Все должны отдать должное обществу «Мемориал», которое собрало и опубликовало огромное количество фактов, сделало их предметом общественной дискуссии, «Книги памяти». Нужно отдать должное всем человеческим историям, которые позволяют оценить прошлое страны через собственную судьбу. Это программа «Возвращение имён», это программа «Последний адрес». Это пример совершенно чётких гражданских гуманитарных вещей...

О предмете же дискуссии — музее «Пермь-36» Светлана Маковецкая произнесла следующее:

— Музей создавался как общественный проект, потом превратился в общественно-государственное партнёрство, сама функция которого должна быть оценена как положительная лицами, принимающими решения в Пермском крае, и общественностью.

По мнению выступающей, общественно-государственное партнёрство стало грешить дополнительными нарративами, в том числе фестивальной деятельностью, которая не соответствовала ни объёму, ни менеджерскому потенциалу музея:

— Начиная с 2010 года это, несомненно, был государственный проект («Пилорама». — Прим. ред.). И претензии, которые предъявляют разные политически и идеологически окрашенные стороны к этому фестивалю, должны быть осмыслены в отношении этого фестиваля и государственной политики в сторону содержания этого фестиваля.

Концепция государственной политики по увековечиванию памяти жертв политических репрессий, на которую, как я думала, все обратят внимание, ставит совершенно чёткие ориентиры в отношении музеефикации, распространения знаний, формирования историко-патриотического и морально-этического контекста. В Концепции есть совершенно чёткие ориентиры для совместной деятельности государства и граждан, для ведомственной деятельности, есть предложения гражданскому обществу.

Государство в настоящий момент не отказывается, а наоборот, призывает к тому, что в Музее памяти жертв репрессий должны быть общественно значимые публичные мероприятия, обучающие, привлекающие внимание, создающие баланс с другими — хорошими представлениями о прошлом. Или не создающие баланс. Мне всё равно. Я люблю страну со всем её прошлым.

Так вот, очень жаль, что это не прозвучало и чрезвычайно обеднило дискуссию.

«Если вот эти сделают так, чтобы все всё забыли, через два года я буду сидеть»

Игорь Аверкиев заявил, что историческая память — вещь объективная, исследуется она трудно, что это стихийное явление, которое складывается очень сложно. Общенациональную историческую память вообще сложно уловить в нашем современном мире:

— Историческая память — объект политической деятельности. Разные политические силы, естественно, имеют разные политики исторической памяти. Здесь сегодня две такие силы. Есть политика исторической памяти, которая продвигает простой тезис: репрессий либо не было, либо они были незначительными — некой исторической мелочью для России. Эти деятели заинтересованы в том, чтобы нация скорее забыла травмирующий период своей истории. Это понятно.

Есть другая политика исторической памяти: крайне важно, чтобы общество помнило феномен массовых политических репрессий. Мотив понятен: мы не хотим, чтобы это повторилось с нами, с нашими детьми...

Люди, сидящие сегодня здесь, понимают, что развитие их мировоззрения, их политической деятельности не обойдется без этих самых репрессий...

В докладах были подмены. Первая — наше мировоззрение представляется исключительно в наших маргиналиях. Это как если бы я имперский дискурс описывал цитатами маргинальных идиотов. Сегодня ни один грамотный историк не говорит о 20 — 40 — 60 миллионах репрессированных. Это публицистика. Сегодня речь идёт о 2 — 10 миллионах. Большей цифры вы в серьёзных исследованиях не увидите. Зачем приводить 20 и больше миллионов? Зачем говорить об идиотах с нашей стороны? Мы же не говорим об идиотах с вашей...

Следующая подмена: вы утверждаете, что музей делали из зоны. Никто не делал музей из зоны. Делали музей репрессированных...

Следующая подмена: никакие диссиденты, либералы и прочие никогда не фиксировали внимание на брежневских репрессиях с точки зрения ужасов и т. д. Речь шла о другом. Чудовищность ситуации в том, что люди сидели не за убийство, не за государственный переворот или его подготовку, а за «не те мысли». Человек 10 лет сидел за то, что думал не так. Всё наше возмущение репрессиями именно в этом.

Я думаю не так, как Путин. Если вот эти (показал на оппонентов) сделают так, чтобы все всё забыли, через два года я буду сидеть.

Лариса Беляева охарактеризовала речь Аверкиева как неконкретную, преисполненную ярлыков, присвоившую оппонентам те смыслы, о которых они не говорили.

Утром деньги — вечером стулья

На вопрос журналистки Юлии Баталиной о том, нужен ли нам музей «Пермь-36», адресованный Елене Мамаевой, та ответила утвердительно.

— Тогда скажите, как руководство музея планирует выразить свою благодарность и уважение его основателям?

— Когда мы наладим с ними диалог, тогда и будем выражать им благодарность, — парировала Баталиной Мамаева.

На одну из самых болезненных проблем, что мучает нынешнее руководство музея и тех, кто собрался за круглым столом, обратил внимание Андрей Суслов. Он предложил задуматься о профессионализме. Уже в постановке задач круглого стола Суслов увидел недостаточную компетентность организаторов:

— Я вижу, что тут написано «формирование объективной исторической памяти». Вот, понимаете? Хотя бы книжки надо почитать сначала о культуре памяти. Объективной исторической памяти не бывает, — напомнил всем доктор исторических наук Суслов.

Заканчивая дискуссию, каждая сторона поставила свою жирную точку.

— Репрессии были, есть и будут. Во все времена, во всех странах.

Сегодня Россия идёт к новой гражданской войне. Есть четыре этапа вызревания гражданской войны. Россия сегодня находится на третьем этапе. Имейте в виду, что это хуже, чем репрессии, — сказал Михаил Суслов.

А Александр Калих обратился к участникам круглого стола с такими словами:

— Скажите, за прошедшие 24 года, как вышел закон о репрессированных, кто-то из вас хоть раз был у памятника жертвам политических репрессий? Кто-то из вас хоть пальцем пошевелил, чтобы помочь бывшим репрессированным в социальном плане?

В ответ — тишина.