Валентин Дьяконов: Сказать «Я ничего не понимаю в современном искусстве» — это тавтология

Когда вы впервые познакомились с Пермью и работой пермского Музея современного искусства?

— Я застал те времена, когда в Перми на уровне администрации края и города преобладала идеология, что пермский Музей современного искусства — это аналог музея Гуггенхайма в Бильбао. Помню разговоры о том, что в городе резко изменится ситуация с привлечением туристических потоков, экономикой и так далее. Зарубежные и московские наблюдатели были настроены скептично. Всем было ясно, что современное искусство в таком сложном городе, как Пермь, — это громадная проблема с инфраструктурой, культурной политикой, и всё это придётся между собой увязывать и согласовывать. У пермских властей было желание мощным ударом прорубить окно в Европу, но в тонкости этого дела никто не вдавался.

В процессах культурной революции вы принимали участие только как наблюдатель?

— В Перми плотнее всего я работал в 2012 году, когда обсуждалась грандиозная идея пригласить в качестве автора нового здания Пермской государственной художественной галереи архитектора Петера Цумтора. Тогда меня пригласили быть посредником между галереей и архитектором. Правда, как вы знаете, из этого в результате ничего не получилось. Архитектор сделал проект. Если бы он был реализован, Пермь стала бы... Зато как следствие этого проекта возникла моя горячая дружба с Пермской галереей. В том же году в качестве куратора я сделал выставку, посвящённую искусству XX века, из собрания Пермской галереи «Философия общего дела». Надеюсь, что совместные проекты с галереей и Музеем современного искусства в Перми у меня ещё будут. Я не просто наблюдаю за ситуацией в вашем городе, а включён в неё и болею душой. Это интереснейшая история, и она продолжается очень правильным образом.

Что даёт вам поводы для оптимистичного прогноза?

— В Перми я не был около трёх лет. Сейчас я впервые в Музее современного искусства, который расположился на новой площадке, с новой концепцией и новым руководством. Вижу — и сердце моё радуется происходящему: это место становится музеем для людей. Важно то, что музей работает с местным контекстом и врастает в почву Перми. Это единственно верная стратегия. С этого процесса надо было начинать, когда музей только создавался — в 2009 году. Хорошо, что это происходит сейчас. И хотя международного контекста теперь будет меньше, чем в эпоху, когда музей создавался, в целом его положение в городе стало намного крепче, устойчивее. Для музея это наиболее верный способ закрепиться в пермском культурном поле. И этот способ эффективен, как мы видим. Так сложилось, что я оказался здесь в среду, когда вход в музей был бесплатным. Я увидел толпу посетителей на открытии выставки «Перемещение зрителей». По данным музея, в этот день здесь побывало много людей — 2 741 человек. Это очень хорошая цифра даже по московским меркам для площадки современного искусства.

Какое впечатление произвела на вас экспериментальная выставка «Перемещение зрителей», созданная как результат знакомства зрителей музея с коллекцией московского концептуализма и работой с архивом музея?

— Это трендовая выставка в том смысле, что идея пускать зрителей в экспозиции, делать их соавторами музейного опыта — это то, что очень сильно развивается сегодня в мировой музейной практике. Пермский музей провёл большой подготовительный этап, когда из 60 работ-участников проекта выделилось 8 участников выставки «Перемещение зрителей». Вдохновившись идеями и принципами московского концептуализма, зрители создавали собственные произведения. Они выступили и кураторами выставки, и художниками. Интересный побочный эффект этого опыта, на мой взгляд, состоит в том, что концептуализм — абсолютный предвестник современного разорванного информационного поля. Имею в виду разнообразие видов коротких сообщений — абсурдных и неабсурдных. Участники этой выставки очень хорошо прочувствовали эту взаимосвязь. Среди работ можно увидеть доску для селфи, инстаграм, стрит-арт. Фактически все техники концептуализма — про XXI век. Их очень легко можно перевести с языка советского прошлого на язык сегодняшней действительности. И это замечательная вещь! Зритель погружён в творчество и одновременно посредством искусства концептуализма — в разговор с прошлым. И этот разговор вводит их в будущее.

Опыт, полученный участниками проекта «Перемещение зрителей», — это не только изучение художественной школы московского концептуализма, но и приобретение собственного опыта творчества?

— Участие зрителей в музейной жизни — это невероятно актуально! Причём этот опыт созвучен с тем, что делали художники 40 лет назад, во время расцвета московского концептуализма. Это совпадение работ из фондов музея, которые нет возможности показать в постоянной экспозиции, и современной образности, современной политики, современного информационного поля.

Все новые музейные проекты, которые я вижу, изначально строятся на том, что зритель максимально приближён к процессу музейной работы, к самым базовым вещам: хранению, реставрации, экспонированию и так далее. Например, в итальянских музеях реставрация часто превращается в шоу. Выгораживается зал за стеклянными стенами, где работают мастера в белых перчатках, реставрирующие шедевры Ренессанса. Это такая попытка музеев избавиться от инерционного, пассивного зрелища, где зритель уже не может сконцентрироваться настолько, чтобы быть идеальным зрителем. Если использовать простую метафору, современный музей — это механические часы с прозрачной крышкой: вы видите не только лицевую их часть, но ещё и механизм, движение и взаимосвязь всех шестерёнок.

Успели ли вы увидеть другие выставки музея?

— Что касается выставок, они тоже радуют. Я прошёл по всем залам. Выставка современного азербайджанского искусства «Конфетные горы, нефтяные берега» тоже поражает точным попаданием в тренд. Понимаю, что арт-директор музея и куратор этой выставки Наиля Аллахвердиева и художник, сокуратор Фархад Фарзалиев — специалисты по искусству этого региона. Их специалитет счастливо совпал с международными тенденциями, поскольку Восток уже давно всех интересует как источник новой экзотики современного искусства.

В мире пристальный и слегка испуганный взгляд на ситуацию Востока — ориентализм — ассоциируется, скорее, с Саудовской Аравией, где строятся филиалы Лувра и Национального центра искусства и культуры Жоржа Помпиду. Для российской локальной ситуации взгляд на богатых восточных соседей тоже важен.

На этой выставке для меня есть несколько открытий. Главное из них — это видеоинсталляция Орхана Гусейнова «Улица Советская». Эта работа прошибает моё суровое критическое сердце. Невозможно в полной мере осознать всё богатство ассоциаций, которое она может вызвать. Это советская фотомастерская. Попытка сделать бесконфликтное советское пространство живым, конфликтным, сочным. Художник добавил действие, попытался найти в нереальных розовых персонажах реальных людей. На мой взгляд, это лучшая работа выставки, пожалуй, одного из мощнейших современных художников.

Очень важно, что на выставке есть работа Баби Бадалова, азербайджанского художника, который живёт в Париже и занимается социальной работой, проблемами прав секс-меньшинств из арабских стран. При этом художник не оставляет работу над своими художественными проектами. Он — дитя московской волны, начинавший свой творческий путь в 70-х. Его возвращение в Россию в статусе живого классика всё время откладывалось. Но вот оно одновременно произошло сейчас на Московской биеннале и в пермском Музее современного искусства. Это локальный российский тренд. Музей и биеннале сыграли своего рода «матч» по реабилитации Баби Бадалова.

Выставка современного азербайджанского искусства отражает одно из направлений работы музея — представление национального искусства. На ваш взгляд, почему это актуально?

— Есть два важных момента, когда мы смотрим выставки современных художников из бывших советских республик. Первый связан с тем, что в любом городе России есть влиятельные диаспоры. Поэтому выставка национального искусства призвана вести диалог культур. Второй момент. Именно на Востоке ситуация смешения традиционных вещей с новыми явлениями, с визуальным мусором, с новыми реалиями, вроде мобильных гаджетов, выглядит ещё контрастнее, чем где бы то ни было. Потому что остаётся национальная традиция, традиционный уклад жизни, остаётся национальный орнамент. И всё это вписывается в условия глобализации. Общее пространство Интернета, мобильной связи, открытости информации и доступности — это те реалии, которые, по идее, должны всех уравнять. Однако все эти новомодные штуки погружаются в хитросплетения традиционного национального уклада жизни. И в этом смысле современное искусство про Восток для нас выступает своеобразным зеркалом. Оно отражает нас самих сегодня. Потому что жизнь в России тоже обусловлена множеством традиционных структур — политических, социальных, национальных и прочих. Мы постоянно находимся в громадном силовом поле политической инерции. Это явление находит отражение в традиционности жизненного уклада большинства жителей нашей страны.

Именно в этой инерционности художники находят идеи для своих произведений. Например, Айдан Салахова. Она берёт форму, символизм, связанный с традицией, и предъявляет его нам как понятное мощное рациональное европейское искусство. Есть и более радикальные жесты. Например, одна из моих любимейших работ на этой выставке — «Беспокойство» Торы Агабековой. Она художник из Азербайджана, но, как и Баби Бадалов, никак не связана с большой нефтяной историей. Она скорее её оппонент и оппозиционер властям Азербайджана. Её вариант феминизма сильно радикален для традиционного уклада, который существует в этой стране. В её работах чувствуется попытка освободиться от инерционности.

Если произведения Торы Агабековой — это своего рода прыжок, надрыв, то произведения Айдан Салаховой можно сравнить со встречей между традиционной азербайджанской и современной европейской культурой. Две культуры в её произведениях становятся единым целым. Швов не видно, хотя мы и знаем, что они есть. Это тонкий заход с европейской стороны к себе в прошлое, в традиции своей родной страны. Всё сделано так, чтобы мы застывали перед произведением искусства в сомнении. В смысловом противостоянии Востока и Запада здесь мы не можем занять ни одну из позиций.

В отношении современного искусства некоторые откровенно говорят: я пришёл, увидел и ничего не понял...

— Ну да, потому что культурный человек должен же приобщиться...

Нет ли в этой ситуации ноты пессимизма, опасности, что, даже увидев выставку, человек не получит всего того, что музей способен ему дать?

— А разве в Пермскую оперу ходят только знатоки и меломаны? Сколько людей слушают оперу и не могут понять, почему Курентзис — великий дирижёр. Везде такое бывает. И музеи не исключение. В случае оперы это вопрос наслушанности. То же самое с визуальным современным искусством: если вы видите его впервые, вы ничего не понимаете. Приходите в музей повторно — у вас уже появляется два объекта для изучения и сравнения. А сравнение — первый шаг к пониманию. Третий объект позволяет сделать ещё один шаг и так далее. Понимать сразу и всё — это странная идея. Ни в одной сфере жизни так не бывает, чтобы сразу и всё можно было понять. Реальность постоянно предлагает нам новые феномены, чтобы показать, в какой степени мы не понимаем. И уж тем более это относится к современному искусству. Сказать «Я ничего не понимаю в современном искусстве» — это тавтология.

С другой стороны, пример выставки «Перемещение зрителей», на которой мы сейчас находимся, — это пример того, что герметичный язык современного искусства вполне доступен для посетителей музея. Всё возможно, если включаться в процесс. Можно и не пытаться это делать. Кому-то престижнее в опере не понимать, кому-то — в музее. Это нормально для любой культурной институции.

В декабре посетителям Музея современного искусства предстоит совершенно новый опыт, судя по тому, что обещают организаторы. В рамках программы Швейцарского совета по культуре «Про Гельвеция» в Пермь приезжают швейцарские художники Герда Штайнер и Йорг Ленцлингер. Они приготовят инсталляцию «Пикник», в которой зрители будут активными участниками и частью самой выставки. Прокомментируйте, пожалуйста, что это будет?

— Выставка «Пикник», которую сейчас готовит пермский музей, идёт ещё дальше в способах взаимодействия со зрителем. Она предполагает некий слом обычной модели музейного поведения посетителей. Будущая выставка связана с ритуальным действием обыденной жизни. Пикник — это приготовление еды и разделение её в кругу близких людей. И это важный момент. Если ты где-то ешь, в этом месте тебе должно быть хорошо. Соответственно, музей превращается в место, намного более комфортное, чем принято воспринимать. Продолжение идеи включения зрителя в процесс выставки воплотится в совершенно новом ракурсе. Это принципиально другой подход в восприятии искусства, когда оно не предстоит перед зрителями, а включает их в себя. Разницу подходов отражают вопросы: это не «Что хотел сказать художник?», а «Что вы можете сделать вместе с художником?».

Для Перми швейцарские художники делают специальный проект. Их метод — создание инсталляции из разнородных природных материалов. Они аккумулируют массу вещей, с помощью которых создают среду, и предлагают зрителю в неё погрузиться. На такое произведение невозможно смотреть со стороны — вы всё время внутри него. Это старый приём тотальной инсталляции, но у Герды Штайнер и Йорга Ленцлингера он обыгран по-своему — для людей. Помимо того, что выставка обещает быть необычной, интересной, она посвящена городу Перми — и в этом ещё один плюс.

Нужно ли зрителям изменять отношение к музею? Как минимум преодолеть стереотип, будто поход в музей — это только экскурсия по залам живописи. Ведь предполагается, что на предстоящей в декабре выставке швейцарцев посетители смогут не только устраивать пикник в пространстве музея, но и «впадать в спячку», примерив на себя костюм медведя...

— Да, в музее можно просто жить. Элементарное любопытство никто не отменял. И для того, чтобы оно мотивировало прийти в музей, не обязательно менять своё сознание. Мне кажется, те проекты пермского музея, о которых мы сейчас говорим, как раз мотивируют посетителей узнать что-то новое. Любопытство — одно из самых, на мой взгляд, важных человеческих качеств. И музей активно эксплуатирует это качество.

В этот приезд в Пермь вы выступили с лекцией. Чему она была посвящена?

— Это лекция про успехи и провалы культурных институций. Обычно я читаю этот материал студентам — будущим менеджерам от искусства в Москве. Содержание лекции регулярно пополняется, поскольку она состоит из кейсов. Один из них посвящён пермскому Музею современного искусства. И вот вчера мы как раз выделяли категории успеха музея, основанные на том, какое место в городе он занимает. Какое значение несёт его архитектура, каким ценностям служит эта культурная институция, какие ценности предъявляет будущим потенциальным зрителям и так далее. Эту лекцию я читаю регулярно раз в год. Ровно год назад в ней был грустный финал, потому что казалось, что больше в Перми Музея современного искусства не будет. В этом году у лекции финал получился позитивный. Уже вчера всего за час пребывания здесь у меня появился осторожный, но мощный оптимизм относительно будущего музея.

По вашему мнению, новое место, в котором расположен музей, подходит для его нынешней концепции?

— Подходит. Я бы не рекомендовал музею возвращаться в здание Речного вокзала. Я считаю, что для того, чтобы сделать из здания Речного вокзала полноценную музейную площадку, нужны колоссальные финансы. Здание стоит на берегу реки. Фонды музея нельзя хранить в неприспособленных условиях. Мне кажется, в новом здании у музея всё в порядке. Пусть это и не шедевр мировой архитектуры, но и здание вокзала — тоже, если честно, памятник архитектуры, но не шедевр. Преимущество здания, в котором музей живёт сейчас, в том, что здесь комфортно, структура помещений понятна, с ней можно работать, осваивать её, трансформировать. Музей сделал большой шаг в будущее, уехав из здания Речного вокзала.