«Главное — это мысли и идеи». Режиссёр Дмитрий Волкострелов о случайностях, диалоге со зрителем и впечатлениях от пермской культурной революции

Как у вас получилось организовать такие масштабные гастроли на Урале?

— У нас уже не первая осень такая — третью осень подряд большие гастроли. Была Казань два года назад, в прошлом году была Москва, сегодня Екатеринбург и Пермь. Это была, скажем так, длинная цепочка случайных совпадений. Вначале появился Екатеринбург, потом [появилась] возможность приехать в Пермь, и мы не преминули ей воспользоваться.

У вас были гастроли в Казани, недавняя ваша премьера «Художник извне и изнутри» состоялась в Нижнем Новгороде. Получается, у вас сейчас появился какой-то интерес к провинции?

— Нет, такой задачи перед нами не стоит. Что касается Нижнего и работы «Художник извне и изнутри», это опять же случайность. В Нижнем Новгороде уже не первый год проходит «Вазари-фест» — фестиваль, посвящённый текстам об искусстве. Я был в Нижнем в конце апреля, и у нас уже тогда стоял в планах этот спектакль. Там проходила публичная встреча, я рассказывал на ней какие-то свои ближайшие планы, и куратор сказал, что у них будет такой фестиваль. А у нас в спектакле используется тексты Вазари и Понтормо. Люди, которые смотрели на фестивале этот спектакль, думали, что он был изначально сделан по его заказу. Но это не так, это абсолютное совпадение.

Судя по вашим ответам, совпадения играют огромную роль в жизни вашего театра.

— Да, мне кажется, в жизни случайности и совпадения — это очень важные вещи. Просто нужно стараться к ним прислушиваться и уметь с ними работать. Мы хотим всё контролировать, держать под контролем, но это невозможно. Можно поверить и просто отдаться случайности.

Спектакли вашего театра довольно необычные, в Москве и Петербурге аудитория к таким вещам наверняка более привычна, а как их принимают, условно говоря, в провинции?

— Отлично принимают. Мы же приезжаем на гастроли, а к ним особое внимание. Мне кажется, в провинции уже сформировалась какая-то особенная прослойка людей. Она достаточно тонкая, но нам, в принципе, их хватает, чтобы заполнить наши скромные камерные залы на гастролях. Если существовать в режиме постоянного присутствия, то это будет совсем другая история, и совсем другое взаимоотношение с публикой. А в ситуации гастролей проблем нет, такие люди уже есть во всех городах. К счастью, они появились.

В некоторых текстах о спектаклях «театра post» и ваших интервью я читал, что иногда на постановках у публики возникает негативная реакция. И у вас на гастролях в Польше со спектаклем «Я свободен» случился небольшой скандал. Публика не приняла вас, а после спектакля даже подошёл один из зрителей и сказал: «До свидания, голый король».

— Там просто произошла ошибка неправильного позиционирования. Там был фестиваль, который назывался «Театральная конфронтация», и конфронтация случилась в полной мере. Но это вопрос скорее к организаторам, которые не ввели публику в контекст и понимание того, что будет происходить. Плюс, не совсем правильно была выбрана площадка для спектакля. Просто была какая-то масса ошибок, на которых мы стараемся учиться. Но мы не хотели спровоцировать или обидеть кого-то. Просто мы чуть-чуть не договорились, не поняли, что это за место.

В интервью телеканалу «Культура» вы говорили, что для вашего театра важнейшее понятие — это диалог со зрителем, выстраивание общения. Это на самом деле так?

— Ну, если я это говорил, значит, это так. Мне кажется, что театр — это пространство, где какое-то количество людей собирается вместе, и между ними возникают какие-то отношения. А отношения — это всегда диалог.

А негативную реакцию или даже возгласы «Это не театр», которые, вы, наверняка, слышали в отношении своих работ, можно тоже считать диалогом? Просто у человека возникает именно такой ответ на ваши вопросы.

— вы знаете, многое зависит от интонации того, как это сказано. Бывают интонации, после которых никакой диалог невозможен. Даже если это не совсем критический посыл. Интонация — это важная вещь. Слова «это не театр» действительно произносят, не часто, но иногда, причём с такой интонацией, что, действительно, после этого никакого диалога не будет никогда. Но не потому, что мы как-то закрываемся. Человек сам для себя принимает решение закрыть эту историю. И закрывает. Имеет право.

Ещё я читал, и это чуть ли не дословная ваша цитата, что «театр post» занимается осмыслением современной реальности.

— Да, это одна из наших не самых главных, но важных позиций. Просто мне кажется, что театр и искусство как таковое могут заниматься исследованием современной реальности, того, что нас окружает. И это важно, потому что театр, как инструмент исследования, помогает тебе с этой реальностью как-то работать, как-то в ней жить, как-то её претерпевать, принимать, преодолевать. Здесь много разных глаголов можно придумать.

Отсюда и принципиальная работа вашего театра с современными авторами?

— Как видите, уже не совсем. Когда мы только начинали, был такой важный посыл, что мы будем заниматься только современными текстами. Но, как часто в жизни бывает, твои изначальные намерения меняются, и мы занимается не только современными текстами. Например, текст Понтормо — это XVI век.

«театру post» уже шесть лет, а за это время осмысления современной реальности удалось ли обнаружить, выделить какие-то важные точки, основные моменты нашей современности и понять их?

— История такая, что мир, в котором мы живём, быстро меняется. И в последние годы это очень быстро происходит. Чем дальше мы живём, тем быстрее меняется мир. Триста лет назад десятилетиями могло ничего не происходить. Хотя, на самом деле, происходило, просто медийная реальность была совсем другой. Сегодня, конечно, мир очень быстро меняется. Меняется он не в лучшую строну, но я надеюсь, что это временное помутнение сознания у человечества. Удалось ли нам что-то сделать с помощью театра? Да, пожалуй, что-то удалось. В частности, благодаря театру, мы обратили внимание на сферу повседневного и повседневности и, кажется, достаточно много в этом нашли для себя и, надеюсь, для людей, которые с нами вступают в контакт.

Что такого интересного и особенного в этой теме повседневности?

— Дело в том, что повседневность — это такая штука, которая очень индивидуальна. С одной стороны, она вроде общая на всех. А с другой, в ней много индивидуального: мне кажется, что театр — это вещь, которая, помимо реальности, занимается современностью, в том числе человеком и чем-то частным. И в той ситуации, когда мы пытаемся в театре работать не с героями, не с персонажами, а с конкретными людьми, пытаемся найти человека, то в этом случае ситуация повседневности важна. Потому что попытка взглянуть на себя через повседневные вещи, как мне кажется, позволяет очень многое открыть в себе самом. Какое-то время назад стало важным понимание того, что для человека потеря носка с утра может быть большим событием.

Вы помните, как открыли в себе интерес к таким современным формам театра?

— Это же одновременные процессы. Здесь нет такого, что я проснулся, почистил зубы, а потом — бац! — понял, что нужно делать. Это сложилось в силу ряда вещей. В силу интереса к кино, интереса, возникшего в то время, когда в Москве стали проходить биеннале современного искусства, открылся музей «Гараж», и происходили какие-то события, прежде всего в сфере современного искусства. Плюс драматургические фестивали, и знакомство с Павлом Пряжко Павел ПряжкоБелорусский драматург, сценарист... То есть это много-много разных процессов, которые оказывают на тебя влияние, и здесь нельзя выделить что-то конкретное.

Современное искусство для вас тоже очень важно? Вы ведь даже недавно выступали куратором на проекте в Москве.

— Да, в прошлом году я, грубо говоря, дебютировал как художник, в пространстве музея на фестивале «Территория». А в этом году я был куратором, но куратором не совсем в том понимании, какое имеет это слово в современном искусстве. Всё-таки я был куратором на театральном фестивале, и курировал театральный проект «Живые пространства». Есть такой проект на фестивале «Территория», который каждый год обживает какие-то нетеатральные пространства. В этом году основной идеей был театр в общественном транспорте.

Как я понял, пространство музея — это ещё одна важная для вас вещь. Спектакли театра играются в музеях, ваша постановка по Равенхиллу обозначалась как музей пьес. И у нас — площадка, на которой будете работать, тоже выставочная. А почему такое внимание к музею как к пространству?

— Всегда же интересно оказываться в том месте, что в кавычках называется «нетеатральное пространство». Потому что это всегда новый опыт для всех участников процесса. В театре тоже интересно работать, но это другая история, там другой контекст. А мы всегда находимся в каком-то контексте. И вот человек идёт в театр, а с другой стороны, он идёт не в театр, в том понимании, которое у него всегда есть в голове. Вот я иду в театр, там есть колонны, там есть гардероб, билетёры и так далее. А здесь ты идёшь в театр, но попадаешь в другое пространство. Мне кажется, это интересно.

Почему ещё я спрашивал про музеи. Просто в двух разных ваших интервью разных лет встречается одна и та же мысль — сравнение традиционного репертуарного театра с классическим музеем. Вот мы приходим туда смотреть работы старых мастеров, а есть ещё и современные художники. Для вас эти музейные сравнения всё ещё актуальны, или они изменились?

— Честно говоря, иногда бывает гораздо хуже. Потому что в музее есть некая гарантия качества, а в театре иногда её нет. Но это я шучу, конечно. Последние годы говорят, что театр изменился, что появилось столько нового, и, вообще, русский театр на передовой, и прочее. Но мы же понимаем, что говорим про пять-семь процентов русских театров, которые действительно являются некими флагманами. А есть ещё большое количество других театров, которые занимаются совсем другими вещами. С одной стороны, можно так говорить, но я же, скорее всего, имел ввиду отсутствие у русского театра интереса к тому, что его сегодня окружает, и некой его законсервированности. Я про это, видимо, и говорил. Это чуть-чуть изменилось, но не глобально. Но всё же какие-то изменения есть.

Но часто в последнее время встречаются высказывания, что в современной России театр вдруг оказался самым актуальным и злободневным видом искусства, который быстрее всего отвечает на вызовы времени. Вы с этим согласны?

— Да, я с этим согласен, но ещё раз повторю, что этого, безусловно, ничтожно мало. Хотелось, чтобы этого было гораздо больше. Сейчас на пальцах одной руки, может быть, и двух хватит, можно пересчитать театры, которые действительно делают то, о чём вы говорите. В процентном соотношении это распределение похоже на российское общество — есть люди, которые активно реагируют на происходящие, и люди, которым всё нравится. Безусловно, по чуть-чуть изменения происходят, но это очень медленный и долгий процесс. Как в театре, так и в обществе.

Насчёт названия «театра post», я встречал, что вы сами расшифровываете это как аббревиатуру — «Power On Self Test» — самотестирование после включения компьютера или любого другого компьютерного устройства.

— Это один из вариантов. Потому существуют совершенно прямые коннотации, которые возникают у людей к этому названию. Я принципиально стараюсь не расшифровывать и не переводить. Считаю, что люди сами должны принять решение что это значит.

На главной станице сайта театра вывешена ваша прямая речь, и она заканчивается такими словами: «Вот этим мы и занимаемся — postдвижением, postостановкой, postжизнью, postдрамой, postтеатром». А можно ли в этот ряд сейчас включить главное слово прошлого года — постправду?

— Конечно можно. Постправда — это важное понятие. Но не уверен, что мы успели его осмыслить в своих театральных работах.

«театр post» — это независимая, свободная театральная группа. Сейчас, в связи с делом «Седьмой студии», возник спор о том, стоит ли художникам брать деньги у государства, и можно вообще ли в театре быть независимым от государства. Но ведь у вас это как-то получается?

— Я работаю в разных театрах, в разных ситуациях. И у нас по-разному всё бывает — «театр post» получал грант министерства культуры на спектакль «Лекция о ничто». Я работаю в государственных театрах как режиссёр, а «театр post» иногда выпускает спектакли за свои личные, очень небольшие деньги. Не буду называть бюджеты, но вообще спектакль можно выпустить даже без бюджета. Главное — это мысли и идеи. Я не понимаю в принципе этой фразы — брать деньги у государства. Государство — это что? Это мы с вами. Это деньги не государства, не министерства культуры, не лично Мединского. Это деньги налогоплательщиков. Это наши с вами деньги. Государство — всего-навсего машина, которая эти деньги распределяет. Поэтому я не вижу никакой проблемы в том, чтобы брать или не брать деньги у государства и при этом оставаться независимым.

Как я понимаю, вы в Перми не в первый раз со спектаклем. Шесть лет назад вы были на фестивале «Текстура», причём с тем же спектаклем «Хозяин кофейни», который привезёте на гастроли.

— Да, спектакль живёт. С ним всё в порядке.

А вы помните, как это было тогда в первый раз, шесть лет назад?

— На самом деле, шесть лет назад это скорее была «Запертая дверь». Или семь лет назад?.. Потому что мы два раза были на «Текстуре» — сначала с «Запертой дверью», а потом с «Хозяином кофейни». Я это прекрасно помню. Ваня (актёр Иван Николаев — Прим.ред.) получил приз за лучшую мужскую роль, который назывался «Актёр сегодня». Мы, по просьбе фестиваля, играли дополнительные спектакли, потому что было много желающих на него попасть. Всё было отлично, насколько я помню. Принимали здорово.

Вы были на «Текстуре» — это крупный фестиваль, который закрылся вместе с нашей культурной революцией. Какие у вас были впечатления от этого фестиваля?

— Вообще, скажем прямо, это всё очень удивительно. Как меняется реальность, в которой мы живём, как меняются люди. Потому что мы помним, кто был главным идеологом фестиваля «Текстура», кто его придумал, и что сейчас с этим человеком происходит. Это удивительно. А что касается в целом пермской культурной революции, то я не присутствовал здесь постоянно, и мне лично трудно об этом говорить. Но, честно говоря, выставка Кошлякова, которую я видел на Речном вокзале (выставка Валерия Кошлякова «Недосягаемые», проходившая в PERMM осенью 2010 года — Прим.ред.), стала для меня глубоким личным потрясением. Это была совершенно прекрасная выставка. Спасибо большое пермской культурной революции за это личное потрясение и переживание, которое случилось со мной на этой выставке. Но я не компетентен говорить обо всём том большом и сложном процессе. Я не был в него вовлечён.

Но вы видели сам фестиваль.

— Фестиваль был прекрасный, интересный. Участвовать было здорово. Публика классная, люди интересные. Время было другое совсем. Казалось, что всё будет хорошо.

Что счастье не за горами?

— Да, что счастье не за горами.

Ваши гастроли откроются дискуссией с Дмитрием Ренанским. Подробностей об этом событии я не обнаружил. Можете рассказать подробнее, что это будет?

— Мы пока выбираем тему. Просто интересно иногда поболтать. Полезно ввести людей в контекст. Это, как мне кажется, всегда неплохо. Я не люблю обсуждения после спектакля. Мне кажется важным, чтобы зритель остался, скажем так, наедине с тем, с чем он столкнулся, и сделал какие-то свои личные выводы. Или не сделал их. А обсуждение часто этого лишает. Оно ставит мысль на рельсы. Человек, который не понял ничего, думает «а, понятно» и, на самом деле, присваивает себе не свои мысли. Поэтому обсуждения я не очень люблю, а публично поболтать с Димой про искусство, про его понимание — почему бы и нет? Это же совсем другая история.

***

• Читайте также наш анонс гастролей «театра post» в Перми.