«Школа иногда запаздывает, но очень хорошо отражает изменения в государстве». Интервью координатора образовательных проектов «Мемориала» о преподавании истории в России

Если оценивать в общем, как поменялся взгляд на историю в российском образовании за последние 30 — 40 лет?

— Если коротко — в конце 80-х произошёл существенный разрыв. Изменилось официальное отношение к прошлому. Возникло другое государство, и главной идеей было освободиться от этого прошлого, покончить с коммунистической идеологией, потому что она диктовала определённое отношение к истории, которое было закреплено в советских учебниках. Понятно, что за 70 лет советской власти взгляд на прошлое менялся, особенно после смерти Сталина. Но всё-таки основная доктрина оставалась незыблемой. В 90-х это решительным образом стало меняться.

Это проявилось в отношении к советской системе и коммунистическому режиму. Прежде всего, государство признало в той или иной форме свою ответственность за совершенные преступления, за политические репрессии. Это отразилось в законе о реабилитации всех жертв политических репрессий 1991 года. Он до сих пор остаётся единственным законом, где государство берет на себя ответственность за эти репрессии.

Второй важный закон был о доступе к архивной информации. Этот закон провозглашал возможность людям ознакомиться с архивными, до сих пор засекреченными документами. Это был очень прогрессивный закон, он предупредил так называемую архивную революцию.

К этому времени люди осознали, что методы управления были методами насилия, а в наиболее острые фазы — методами массового государственного террора. Этот процесс совпал с экономическими реформами в стране. Они обозначали довольно резкий слом прежней жизни. Потом на этом фоне власть стала заигрывать с людьми, которые начали испытывать острое чувство ностальгии по упорядоченным брежневским временам.

В 90-е появились новые учебники истории, которые по-другому описывали советское прошлое. Насколько кардинально они отличались от того что было раньше?

— Весь советский период была одна единая линейка школьных учебников. Очень много шло ещё из знаменитого «Краткого курса истории партии», который в 1937 году редактировал лично Сталин. После распада Союза стали появляться новые учебники, разного качества. Появилось более углублённое отношение к роли Сталина и самое главное — отношение к однопартийной системе, установленной большевиками.

В учебниках говорилось о репрессиях и терроре, о том, что революция 1917 года не была освобождением, а принесла разруху и диктатуру, пересматривался взгляд на большевистский переворот и гражданскую войну. Но учебники не давали ответы на многие вопросы. Отношение к прошлому формируют не учебники, а окружающая среда, обстановка, то, что говорится дома, то, что ловится из воздуха, бытовые вещи и представления. Самый простой пример — почему распался СССР? Это главный и ключевой вопрос, на который людям не давали ответ, вокруг этого быстро возникла мифология.

При этом пересматривалась вся доктрина советского прошлого. Заговорили свидетели, которым нельзя было говорить, опубликованы масс книг и литературы. Они вошли в школьную программу — Булгаков, Ахматова, Пастернак, Солженицын. Создавался другой образ прошлого. Но это сопровождалось целым рядом сложностей. Во-первых, учителя, остались из советской системы. Для них история была не историей, а частью идеологии.

Спустя 10 лет, к началу 2000-х, когда жизнь чуть-чуть стала налаживаться, стал складываться образ Имперской России, «которую мы потеряли», это был мифологизированный образ России. Нашлась опора в виде парадных элементов национально-державной гордости: вернулся флаг, гимн вернулся, написанный тем же человеком, только с немного измененными словами. Ну а школа — лакмусовая бумажка. Она иногда запаздывает, но очень хорошо отражает и ловит изменения в государстве.

В 90-е была масса разных учебников за авторством разных специалистов. Как в 2000-х государство пыталось справиться с таким разнообразием и привести преподавание истории к единообразию?

— Школам стали предлагать ввести единый учебник. Была идея с учебником Филиппова, в котором был замечен реальный откат, где говорилось, что репрессии, в конце концов, были закономерны, потому что индустриализация, потому что нужно было победить в войне. Учителя оказали сопротивление, и это вызвало огромный скандал. Школьники были растеряны. Живая память о ХХ веке уходила. Вместо неё приходила служанка идеологии, поскольку патриотизм был объявлен доктриной. Он включал в себя гордость, прежде всего, за наше прошлое и то, что мы встали с колен. Главным элементом этой гордости стала победа в ВОВ. И это создало огромный пузырь, где от реальной памяти не осталось почти ничего.

Вместо этого возникла упрощенная, очень мифологизированная картина, которая должна была включать только гордость за победу. Она стала всё меньше вмещать сложностей, черных пятен, ошибок, преступлений власти. Война носила экзистенциальный характер, жертвы были так огромны, что нет ни одной семьи, которая этих жертв не понесла. Поэтому удалось этой памятью манипулировать. И поэтому на эту главную точку нашей гордости можно было многое надеть. Снова стала вырастать фигура Сталина как автора победы. Для моего поколения это было невероятным, потому что мы росли без. А тут он проникает отовсюду.

Из такой манипуляции прошлым выросло что-то, на мой взгляд, неприемлемое. Попробуй что-нибудь сказать — начинается истерика: «Вы хотите новой гражданской войны?» Когда всё делят на чёрное-белое, то это не история, это идеология.

То, что происходит сейчас в школе — это следствие нашей общей официальной идеологической линии. Я вижу, что происходит вокруг Великой Отечественной войны, какие пишут работы и что внушается школьникам. И любой вопрос, который может поставить под сомнение действия власти, то есть сталинскую коммунистическую репрессивную систему, вызывает истерику, которую мы видим от официальных идеологов.

Патриотизм — одна из главных тем в государственной повестке. Есть мнение, что условный Запад пытается дегероизировать победу Советского союза во Второй мировой войне. В ответ на это в России создаётся противоположная картина? Почему бы просто не рассказать честную историю войны?

— Потому что у нас сужается пространство свободы. Это пространство идеологии, и всё, что этой идеологии неудобно, оттуда вырезается. И считается, что вредно знать правду. Наш министр культуры говорит об этом прямым образом: давайте не будем трогать миф о 28 панфиловцах, а то от нашего патриотизма ничего не останется.

Из этой картинки выхолощена живая кровь. Это всё уже только монумент. Наша страна прошла через такие муки, через голод и репрессии. То, что эти семьи выжили и вырастили детей, дали им образование — это совершеннейший подвиг народа. Но эти люди часто не плакатные герои. Сейчас идеология выметает то, как жестоко режим обращался с этими людьми. Моё поколение в брежневскую эпоху это проходило — всё казалось каким-то казённым, каким-то неискренним.

А сейчас это повторяется в гораздо худшем виде. И ещё при этом возвеличивается Сталин. А Сталин — это не символ нашей победы. Он символ того, что государство — это всё, а человек — абсолютно ничто. Государство с человеком может сделать всё что угодно.

Поговорим о преподавателях в школе. На ваш взгляд, какие сейчас главные проблемы, с которыми сталкивается учитель истории?

— Во-первых, уменьшились часы. За это время очень трудно сложную историю рассказать, только в очень сжатом виде.

Второе. В советской школе была увязка литературы с историей. Это давало возможность учителям кое-что делать даже в этих рамках цензуры. То, что не могла сделать история, не имея источников — давала литература. Приведу пример: как вы думаете, что бы знали о войне 1812 года, если бы Толстой не написал спустя 50 лет «Войну и мир»? Практически ничего.

История в сильной степени опиралась на литературу. Через неё шло свидетельство, что бы знали о партизанском движении, если бы не было повестей Василя Быкова и Олеся Адамовича. Это всё бы оставалось без жизни, без людей, даже если бы эти факты были известны. Что было бы, если тогда миллионы не прочли «Один день из жизни Ивана Денисовича». И таких примеров я вам сколько угодно приведу. Сейчас этой связки больше нет.

Третье — кадры и возможности работы в школе. Только в больших городах есть такие зарплаты, которые помогают учителям жить нормально, ещё как-то читать литературу, за чем-то следить, самим развиваться. Зарплата учителя в большинстве случаев делает саму профессию маргинальной, в школу не идут талантливые и способные люди.

В итоге, история превращается не в науку, а в предмет, который должен обслуживать идеологию. И это касается не только советского периода. Тут вам и Иван Грозный нарисуется, который теперь у нас вдруг становится положительной фигурой. История превращается в какое-то странное обществоведение, в уроки патриотизма. Это всё делается через историков.

Наша школа в принципе не свободна. Даже по той причине, что у нас выборы проходят в школах. Это превращает школу и учителей в зависимых от власти людей. Сейчас с этой бюрократией, невероятной отчётностью школа хуже, чем в советское время. На университеты уже наседают чиновники мелкого уровня, которые мало что понимают, но усердно пытаются науку встроить в бюрократическую систему.

Что тогда сейчас движет людьми, которые становятся преподавателями истории?

— То же, что двигает волонтёров, тех кто, борются за экологию, пишут книги, стоят в пикетах. Есть люди, которые любят историю и науку, любят детей и считают, что они могут. Я выросла в такой среде, моя мама преподавала в школе 60 лет русскую литературу. И я знаю, как это трудно, но всё равно есть желание, чтобы твои ученики разделили твои интересы. Я думаю, что это никуда не уйдет.

Обязательный ЕГЭ по истории — это хорошо?

— Это сложный вопрос. С одной стороны, гуманитарные науки гораздо сложнее всех этих тестов. И мне казалось, что это делает взгляд на историю очень плоским. Но ЕГЭ всё-таки дало возможность поступить разным людям в разные вузы. В советское время было почти невозможно поступить без огромных дополнительных занятий, связей, коррупции. ЕГЭ демократизировало процедуру.

Но я боюсь обязательных экзаменов по истории. Я боюсь, что в нынешней ситуации это будет невероятно идеологизированно. Это может быть вредной историей, и не работать на рефлексию и расширение взглядов.

Какой образ прошлого складывается в головах современных школьников? Что они знают об истории распада СССР и событий 90-х годов?

— Если говорить об устойчивых вещах, то это четыре вещи. Первое: 90-е годы были совершенным ужасом и полным распадом, совершенной катастрофой, из которой нужно было выбираться. Трудно найти тех, кто бы сказал, что «нет, в 90-е годы было много важного».

Второе: абсолютная путаница в отношении советского прошлого. Как к Сталину относиться? Он эффективный менеджер или кто он такой? Это серьёзный вопрос, который за собой многое влечёт. Например, нынешние отношения с Западом.

Третье: нарушена причинно-следственная связь. Да, жертвы это было плохо. Но откуда они взялись, почему это произошло, что это такое было? Ответа на эти вопросы у школьников нет.

Четвертое: Запад нам хочет зла. Мы в кольце врагов. Мы — осажденная крепость. Нас все ненавидят. Почему? Откуда они это взяли? Я езжу по миру постоянно, до сих пор. Я, наоборот, сталкиваюсь с тем, что меня не хотят слушать, когда я говорю о наших недостатках и проблемах. Они хотят, чтобы Россия была прекрасной.

Что будет дальше с преподаванием истории в школах? Какие есть тенденции?

— Я не думаю, что наша власть ослабит своё идеологическое давление. В следующем году у нас круглая дата победы в ВОВ. Это усилит пропаганду.

С другой стороны, я верю в то, что к всестороннему изучению истории есть интерес. Я привожу в пример Юрия Дудя и его фильмы про Колыму и Беслан, потому что это для меня очень позитивный пример. Когда что-то скрывается, когда давят, когда лгут, это вызывает противодействие. История тут может быть только какой-то частью общего отношения к жизни. Я надеюсь, что новое поколение будет прорываться к исторической правде и правде факта. И не только в прошлом, но и в настоящем. Когда лгут про прошлое, лгут обычно и про то, что происходит сейчас.

Я надеюсь, что будет какой-то перелом. Власть это одно, а когда люди начинают думать в другую сторону, это начинает оказывать влияние на общую атмосферу. Во всяком случае, таков мой личный опыт и отчасти исторический. Посмотрим, в какой мере я буду права.

***

«Значит, будем всё начинать с начала»: пермские политики и общественники вспомнили эпоху перемен и обсудили её уроки.

«Пермь девяностых» — авторский проект Павла Селукова о людях, переживших один из самых противоречивых периодов истории современной России.

Тест «Звезды»: Что мы знаем о Первой мировой войне?

Воспоминания редакции «Звезды» о советском прошлом.

Рецензия Ивана Козлова на выставку «Россия — моя история»

Главное из лекции профессора Константина Шнейдера о том, что такое историческая политика в современной России.