Пермь в столыпинском галстуке. Часть 11: Случай на Белой горе

14 октября 1908 года у пермского губернатора Александра Болотова состоялась незапланированная встреча. Неожиданно к нему явился казначей Белогорского монастыря иеромонах Иннокентий с ходатайством о выдаче разрешения монашеской общине на покупку и хранение оружия, свободная продажа которого в губернии была ограничена ещё в декабре 1905 года. Когда речь зашла о том, чем вызвана такая необычная для скромных иноков потребность, казначей признался, что в начале третей декады сентября к нему явились двое экспроприаторов с требованием денег.

Подобное заявление не могло не вызвать беспокойство искренне верующего губернатора. Благостные рассказы о богоносном, почти святом русском народе, обильно присутствовавшие в правительственной пропаганде, беллетристике и прессе, несмотря на действительно значительный религиозный подъём (новые церкви и монастыри росли в начале XX века, как грибы), были уже заметно оторваны от реальности. Нравы даже сельской молодёжи в сравнении с прежними временами испортились, а иные мужики уже без стеснения крыли матом божьего помазанника.

Экспроприации, разбойные нападения, ограбления и другие преступления в отношении церквей, монастырей и священнослужителей разлились по Пермской и соседним губерниям широкой волной. В одном только 1907 году было похищено культовое имущество из кафедрального собора Екатеринбурга, ограблены храмы в сёлах Новоильинском, Усолье, деревне Бахаревка. Не осталась в стороне и столица губернии, в которой злоумышленники не раз посетили Успенский женский монастырь, ограбили священника и попытались обокрасть кладбищенскую церковь. К сожалению, не всегда обходилось без жертв, один из священнослужителей умер в результате ран, нанесённых ему кинжалом.

В череде пострадавших был и относившийся тогда к Осинскому уезду Белогорский монастырь. Обитель строилась как миссионерская, т. е. была призвана приводить необращённых к православию. Объектом проповеди должны были выступать в основном раскольники, жившие в окрестных сёлах. Энтузиазма у них это не вызывало. Фигура настоятеля архимандрита Варлаама тоже порождала у староверов сложные чувства, т. к. сам он был из местных беспоповцев, перешедших в лоно господствующей церкви. Не будет преувеличением сказать, что деятельность монахов древлеправославные воспринимали как угрозу своей идентичности.

Разумеется, полиция была достаточно осведомлена об этом. В одном из рапортов ситуация вокруг монашеской общины характеризовалась ею так: «...в посёлках под Белой горой живут крестьяне порочнаго поведения, враждебно относящиеся к монастырю». Неудивительно, что в таких условиях на келью одного из чернецов, живших в скиту в нескольких верстах от горы, в июле 1907 года четырьмя злоумышленниками было совершено нападение. Они осадили скромное убежище инока и требовали у него денег, угрожая поджечь жилище. Едва скитник успел спастись через окно, как келья была тут же разграблена. Расследование по горячим следам выявило, что организатором преступления был беглый каторжник, а его соучастниками — трое местных жителей. Вскоре все четверо были задержаны, осуждены и отправлены на каторгу, однако обстановку это не разрядило.

Хорошо зная действительное положение дел в губернии и ситуацию вокруг монастыря, который был объектом повышенного внимания властей, А. Болотов после визита белогорского казначея немедленно разослал циркулярное письмо полицмейстерам и исправникам губернской полиции с требованием усилить меры по охране всех монашеских общин.

В тот же день отдельные извещения получили руководители осинской и кунгурской уездной полиции, как наиболее близкие к месту преступления. Осинский исправник Василий Яковлев, на подведомственной территории которого находился монастырь, для прояснения ситуации отправил в обитель пристава 1-го стана со стражниками. Спустя сутки он сообщил губернатору, что монахи в течение всего этого времени ничего о визите злоумышленников не сообщали и игумен Варлаам лишь 8 октября попросил прислать для охраны двух стражников в виду «тяжёлого времени», что и было сделано. Просьба архимандрита, как было установлено, была вызвана получением Иннокентием письма от экспроприаторов с угрозами убить его и Варлаама, если им не приготовят к концу октября — началу ноября крупную сумму денег.

Антон Правохенский, кунгурский исправник, тоже немедленно занялся этим делом, но проявил куда большее рвение. Дело в том, что и Яковлев, и Правохенский в предыдущие годы активно участвовали в борьбе с экспроприаторами, прежде всего, лесными братьями, но с разным успехом. Если Яковлев, подключившийся к ней только в середине 1907 года и проявивший себя в основном уже на заключительном её этапе, был на хорошем счету у губернатора, то у Правохенского ситуация была совсем иной.

Звёздным часом Антона Людвиговича стали события декабря 1905 года в Мотовилихе, благодаря активным действиям во время которых, он стал пермским уездным исправником. Этот пост он занимал почти полтора года. Именно Правохенский со своими подчинёнными и приданными ему подразделениями военных вынес всю тяжесть борьбы против Лбова в 1906-м и начале 1907 года, мотался по лесам, проводил облавы в Мотовилихе, именно его сотрудники гибли под пулями в первую очередь. Но в итоге именно на него и повесили все неудачи. В конце апреля 1907 года губернатор (в дореволюционное время — это высший чиновник министерства внутренних дел в регионе и начальник для всех полицейских) снял его с должности пермского исправника и отправил на такую же, но менее престижную в Кунгур.

Желая вернуть расположение Болотова и продемонстрировать свой профессионализм, Антон Людвигович развил бурную деятельность. Несмотря на то, что Белогорский монастырь находился не в его уезде, он отправил туда своего сотрудника полицейского надзирателя 2-й части г. Кунгура Спиридона Алексеева, способного сыщика, которому удалось подробнейшим образом расспросить отца Иннокентия.

По словам казначея, 21 сентября около 3 часов дня, когда братия обыкновенно отдыхает, он вернулся в свою трёхкомнатную келью на втором этаже с той половины дома, которую занимал настоятель. Решив отобедать, он послал прислужника за варёным картофелем и запер дверь на крючок. Спустя немного времени в дверь постучали. Думая, что это принесли еду, Иннокентий открыл. Вошёл незнакомый ему брюнет и спросил о том, здесь ли живёт казначей.

Монастырь в это время имел большое хозяйство: пашни, ферму (множество коров и несколько десятков лошадей), мельницу, несколько прудов, где разводили рыбу, лесопилку, мебельную, слесарную, столярную, кожевенную, сапожную, портняжную, переплётную и иконописную мастерские, кирпичный завод и прочее имущество. Всё это обслуживало около четырёх сотен людей, из которых монахи составляли менее ста человек. Кроме того, в это время в самом разгаре было строительство знаменитого Крестовоздвиженского собора, к возведению которого привлекалось немало вольнонаёмных.

Ввиду всего этого святой отец ни сколько не удивился появлению нового человека, предполагая, что тот пришёл получить оплату за какие-то выполненные работы. Иеромонах отправился было в комнату, где хранились деньги и другие ценности, но услышал щелчок дверного крючка. Обернувшись, казначей увидел, что незнакомцев на самом деле двое и второй из них запер дверь. Один из двоих был похож на еврея, но говорил без акцента, второй на русского. На вопрос о том, дома ли настоятель, Иннокентий, хотя Варлаам был в обители, ответил, что тот уехал из монастыря по делам примерно на месяц. Тогда злоумышленники, направив на него браунинг, потребовали выдать им 15-18 тысяч рублей, объяснив, что в их партии много нуждающихся и они решили попросить денег у монахов. Иеромонах ответил, что денег нет, т. к. идёт строительство собора и все свободные средства уходят на это.

Он стал показывать незнакомцам какие-то бумаги и выдвинул несколько ящиков из шкафа, в одном из них оказалось двое подержанных часов без цепочек — мужские и женские. Женские, которые ему от имени одной из послушниц для передачи в починку отдала монахиня кунгурского женского монастыря Палладия, экспроприаторы решили взять. После чего, сказав, чтобы Иннокентий приготовил необходимые деньги к концу октября — началу ноября и никому о встрече с ними не рассказывал, неспешно удалились вниз по основной дороге из монастыря. Опрос надзирателем Алексеевым других насельников обители ни к чему не привёл, злоумышленники смогли провернуть дело столь ловко, что никто их не видел.

Спустя некоторое время казначей получил письмо из Кунгура, в котором вымогатели ругали его за то, что он обманул их и игумен был дома. Они напоминали, что необходимо приготовить 15 тысяч рублей, угрожая при невыполнении этого требования, убить его и Варлаама. Опасаясь за жизнь игумена, казначей на другой день рассказал ему о визите экспроприаторов и о полученном письме. Архимандрит постановил, что раз прошло уже много времени, никому об этом рассказывать не надо и лишь написал осинскому исправнику письмо с просьбой прислать стражников для охраны монастыря. Вскоре после этого Иннокентий и поехал в Пермь, где напросился на встречу с губернатором.

Вернувшись назад, иеромонах обнаружил, что в обитель пришло ещё одно письмо с кунгурским штемпелем, в котором Иннокентию предлагалось выдать неизвестному лицу 200 рублей за предупреждение, а самому из соображений безопасности уехать из монастыря на три месяца до тех пор, пока группа, названная в письме «шайкой свободного народа», не уедет за границу. Всё это автор требовал сохранить в тайне.

Получив от Алексеева собранные им сведения, сотрудники Правохенского продолжили дознавательные действия, тоже сделали и подчинённые Яковлева, данные которых, по итогам опросов игумена и казначея, были сходными. Из-за того, что к началу предварительного следствия с момента визита экспроприаторов в монастырь прошло уже около месяца, время было упущено. Опрос жителей обители и окрестных населённых пунктов не дал никаких результатов.

Никто не видел шедших с Белой горы злоумышленников, хотя в этой лесистой местности пройти они могли только двумя путями — либо через Юго-Кнауфский завод (сейчас село Калинино), либо через Бымовской завод (сейчас село Бым). Репутация у жителей последнего была скверной, и кое-кто полагал, что вымогатели могли быть из их числа. Кроме того, в круг подозреваемых попадали все молодые брюнеты Кунгура, имевшие внешность, сходную с еврейской (за малым числом собственно евреев, рассматривались также армяне и греки), учащиеся славянской внешности, выглядевшие старше 25 лет, новобранцы в Русскую императорскую армию, призывавшиеся в это время местным воинским начальником на службу, а также рабочие, строившие Пермь-Екатеринбургскую железную дорогу, в первую очередь те из них, кто трудился в районе будущей станции «Белая гора» (сейчас станция «Ергач»).

Полиция предложила Иннокентию прибыть в Кунгур для предъявления ему всех подозрительных лиц. Иеромонах приехал и пробыл в городе с 18 по 21 октября. Он побывал в различных его местах, в том числе и на участке строительства железной дороги в черте города. Везде ему показывали людей, подходящих под его описания, но он никого не опознал. От поездки на строящуюся станцию «Белая гора» казначей отказался, сказав, что часто там бывал по делам и всех рабочих знает, среди них экспроприаторов нет. Предложение провести поиски преступников по селениям в окрестностях Белой горы он тоже отверг, указав, что слухи о попытке ограбления уже широко разнеслись по округе и все, кто хотел скрыться, давно уже скрылись.

Многое из того, о чём говорил иеромонах, было не ясно полиции. Вопросы громоздились один на другой. У Иннокентия в момент попытки ограбления, с его же слов, было при себе 1250 рублей, но экспроприаторы его даже не обыскали, на шее висел золотой крест на золотой цепи, его не попытались снять, в ящике с часами лежали в коробке 90 рублей, коробку не открыли, взяли малоценные сломанные часы, а вторые более ценные оставили и т. д. На первом этаже под кельей иеромонаха жило несколько иноков, за стеной — другой иеромонах, но он не совершил попытку привлечь их внимание, более того, никому не рассказывал о происшествии до тех пор, пока не пришло первое письмо с угрозами.

Шёл призыв новобранцев в армию, и исправник Правохенский должен был принимать участие в делах воинского присутствия, все материалы дела он оставил своему помощнику Сергею Ширяеву и надзирателю Алексееву. Будучи опытным полицейским чиновником, Сергей Георгиевич при изучении показаний о. Иннокентия заинтересовался одним фактом: казначей по какой-то причине уклонялся от разговора о происхождении украденных экспроприаторами часов. Для прояснения ситуации 30 октября он отправился в Кунгурский женский монастырь для беседы с монахиней Палладией. В ходе разговора с ней помощник исправника выяснил, что часы принадлежали послушнице Пелагее Кочневой из Елабуги, которую взяли в монастырь, благодаря письму о. Иннокентия. Кем приходилась Пелагея белогорскому казначею и какие были у них отношения, монахиня не сказала.

Вскоре после поступления Кочневой в обитель у неё закончился паспорт (паспорт до революции выдавался строго на определённый срок для отъезда куда-либо с места прописки, без него перемещаться было нельзя), и её попросили уехать. Денег на дорогу у неё не было, и она отдала Палладии свои часы, взамен которых получила от монахини 9 рублей. Деньги за эти часы, по словам Кочневой, должен был вернуть монахине о. Иннокентий. Так и произошло, иеромонах вернул ей оговорённую сумму, а сам потом эти часы продал...

Узнав об этом, Ширяев, дабы покончить с накопившимися вопросами, решил отправиться на Белую гору и допросить отца Иннокентия под протокол, т. к. до этого с ним фактически вели только частные беседы. В монастыре встретиться с казначеем ему не удалось из-за различных проволочек, получилось лишь побеседовать с игуменом. Иннокентий между тем уехал по делам сначала в одно из ближних сёл, а потом в Кунгур. Опасаясь вероятной встречи Иннокентия с Палладией, которая может повлиять на показания белогорского казначея, помощник исправника на монастырской лошади помчался назад. Иеромонаха он застал в обществе сельского приходского священника на квартире, принадлежавшей Кунгурскому женскому монастырю. Познакомившись и выпив с ними чаю, он сказал, что хочет уточнить у отца Иннокентия некоторые детали попытки ограбления, и послал за секретарём полицейского управления, чтобы использовать его в качестве понятого, казначею же представил его как писаря, который будет вести протокол.

Допрос иеромонаха Ширяев построил не хуже Порфирия Порфирьевича из знаменитого романа Достоевского и последовательно загонял Иннокентия в угол всеми теми «почему», что уже накопились у полиции. Наконец, когда стало ясно, что казначей созрел, ему был задан вопрос о том, как экспроприаторы могли взять часы, если они к тому моменту уже давно были проданы. После чего помощник исправника обвинил казначея в ложном заявлении о преступлении, принудил его в этом признаться и под давлением доказательств подписать соответствующий протокол. Ширяев попробовал также выяснить, кто же писал письма с угрозами, но вразумительного ответа не получил, прояснение оставшихся вопросов отложили на другой день.

С утра Иннокентия на квартире не оказалось, он уехал из города назад в монастырь. Чтобы довести дело до конца, помощник исправника вновь отправился на Белую гору. Там он застал сказавшегося больным казначея, который по-прежнему не мог дать никакого ответа на его вопросы. Из Юго-Кнауфского завода пригласили врача освидетельствовать иеромонаха, осмотрев его, он сказал Ширяеву, что у Иннокентия тахикардия и расстроены нервы, допрашивать его нельзя. Тогда чиновник через одного из монахов передал игумену официальную бумагу на бланке кунгурского исправника с уведомлением о том, что белогорский казначей сознался в ложности своего заявления об экспроприации, а сам отправился в отведённую для гостей комнату. Через полчаса туда пришёл взволнованный Варлаам и коротко побеседовал с помощником исправника.

На другой день утром Ширяев вновь, уже в присутствии игумена и скитоначальника о. Серафима, пытался добиться ответов от казначея, но тщетно: тот замкнулся и пытался даже отыграть назад, утверждая, что попытка ограбления была. Мотив ложного заявления так и остался невыясненным, не удалось также установить, кто отправлял из Кунгура письма с угрозами. Врач освидетельствовал о. Иннокентия, о чём составил соответствующую бумагу, состояние иеромонаха было признано не слишком хорошим, но вполне удовлетворительным. Однако его уже больше не допрашивали. При отъезде Ширяева в Кунгур Варлаам с Серафимом просили его не предавать гласности это дело, рассчитывая решить его келейно в церковной среде.

На другой день, получив данные от своего помощника, исправник Правохенский отправил губернатору телеграмму, известив его о завершении дела. Болотов две недели спустя написал письмо епископу Пермскому и Соликамскому Никанору с просьбой разобраться. 30 ноября 1908 года глава епархии отстранил Иннокентия от должности, запретил в служении и назначил церковное следствие по делу.

Некоторый свет на всю эту историю проливает следующее обстоятельство. Во время пребывания о. Иннокентия в Кунгуре надзирателю Алексееву удалось с ним побеседовать на отвлечённые темы. Во время этих разговоров выяснилось, что иеромонах в декабре 1905 года в самый разгар восстания жил в Москве, в доме одного из фабрикантов. Носил мирскую одежду, общался с его революционно настроенными детьми, бывал в среде московских повстанцев, некая купчиха даже предлагала ему крупную сумму денег на образование, в случае если он откажется от духовного звания. Его настроения явно диссонировали с общим настроем руководства монастыря, казначей порицал скитоначальника о. Серафима и других священнослужителей за фанатизм и приверженность «Союзу русского народа». Очевидно, иеромонаха тяготила та среда, в которой он находился. У надзирателя сложилось впечатление, что Иннокентий хотел бы оставить монашество и покинуть монастырь, о. Серафим высказал другую гипотезу, по его версии, казначей просто хотел уехать в отпуск на три месяца, но повода для этого не было.

Стоит заметить, что общее положение дел в стране в то время не могло не оказывать влияния на церковь как на социальный институт и на духовное сословие, как на часть общества. Политическая борьба между различными социальными классами и группами порождала расслоение и в среде священнослужителей. Если чёрное духовенство, включая высший клир, было в целом настроено охранительно и, как правило, поддерживало правые проправительственные политические структуры, так называемых черносотенцев, то белое духовенство, прежде всего, наиболее близкие к социальным низам приходские священники, случалось, сочувствовало и левым. В годы революции несколько настоятелей храмов Пермской губернии было отстранено от служения именно за свои политические взгляды, например, Константин Колокольников и Сергий Баженов, или понесли за это более мягкие наказания, в частности, Георгий Слотвинский, Иоанн Петров и другие.

Как сложилась дальнейшая судьба бывшего белогорского казначея после запрета в служении, установить не удалось, а вот жизнь Антона Правохенского, чьи подчинённые вывели Иннокентия на чистую воду, вопреки ожиданиям, так и не наладилась. Вместо награды за службу он попал под суд по старому делу, связанному с нападением боевиков Лбова и Сибиряка на контору Полазнинского завода, и вынужден был оставить службу. Игумен Варлаам и многие другие насельники уральского Афона (так иногда называли Белогорский монастырь) спустя десять лет стали жертвами репрессий новой власти, в то время как прозорливый Александр Болотов, эмигрировавший из России ещё в 1917-м, закончил свои дни на настоящем, греческом, Афоне будучи монахом Пантелеимонова монастыря Амвросием.

К тому моменту все давным давно забыли нелепую историю с дамскими часиками. Забыли и непутёвого казначея, едва не омрачившего доброе имя монастырской братии. Да и как иначе, ведь имя Иннокентий в переводе с латинского означает «невинный»...