«Первая любовь — это та же революция», или за что Тургенев не любил столицы. Конспект лекции Бориса Маслова о неожиданных сторонах творчества русского классика

Борис Маслов — PhD по сравнительному литературоведению университета Беркли, штат Калифорния, специалист по античной литературе, рецепции классических жанров в русской литературе и трансферу теоретико-литературных идей между Россией и Западом в XIX-XX вв., соорганизатор международной рабочей группы по исторической поэтике, преподавал в университете Чикаго и петербургском кампусе Высшей школы экономики, с 2018 г. — доцент факультета гуманитарных наук университета Осло (Норвегия).

Что такое Тургенев для нас? Какой образ Тургенева у нас сформировался на уроках литературы? Думаю, что многие из слушателей скептически отнесутся к следующему списку, однако он отражает некоторые устойчивые представления о Тургеневе.

Тургенев воспевает русскую природу. Он мастер описывать то, как она меняется в разные времена года, каково в лесу охотнику и так далее. Пусть даже «Записки охотника» мы читаем в школе не целиком.

Тургенев автор сакраментальной фразы про великий могучий русский язык. Он эстет и блестящий стилист.

Все слышали о «тургеневских девушках». Это такие добродетельные барышни, и они действительно встречаются у Тургенева. Но они совсем не единственные и, наверное, не главные женские образы в его произведениях.

Тургенев борется с крепостным строем. Многие слышали, что «Записки охотники» имели огромный общественный резонанс, и рассказы о том, что их читал царь-освободитель Александр II.

Тургенев придумывает понятие нигилизм и запускает его в русский язык. Базаров — главный герой «Отцов и детей» -первый нигилист. Слово «нигилизм» существовало и раньше, но в его распространении в русском языке Тургенев сыграл ключевую роль.

Тургенев воспитывает в нас добрые чувства. Читая такие тексты Тургенева, как «Муму» или «Живые мощи», мы становимся добрее. Мы испытываем жалость к животным, к людям, которые на нас не похожи.

«Мы думаем, что писатель Тургенев, прежде всего, пишет не столько о людях, сколько о природе»

Совсем недавно я перечитывал «Записки охотника», размышляя о том, какие рассказы из этого сборника следует в первую очередь читать пятиклассникам. Все они показались мне подходящими, кроме одного, который, по моему мнению, детям в этом возрасте читать рано. Это рассказ «Бежин луг». И что бы вы думали? В школьной программе, по крайней мере в тех хрестоматиях и учебниках, с которыми я сталкивался, это единственный рассказ из «Записок охотника».

Почему? Потому что в этом рассказе есть прекрасные описания природы. И это действительно так, но это не главное. «Бежин луг», на самом деле, очень мрачный рассказ про смерть детей, про то, что они думают о смерти и как пытаются предсказать собственную смерть. Этот рассказ в чем-то мистический и нелегкий для чтения. Вряд ли именно «Бежин луг» подходит для обсуждения в 5-м классе, но именно он включён в школьную программу, потому что мы думаем, что Тургенев пишет не столько о людях, сколько о природе.

«Тургенева переводить сложно, у него немножко искусственный язык»

В набоковском романе «Дар» есть отрывок, где герои, говоря о Тургеневе, со скепсисом описывают «особую интонацию» его многоточия и манерное окончание глав. И задаются вопросом, действительно ли Тургенев блестящий стилист.

«Так неужели ж у Тургенева всё благополучно? Вспомните эти дурацкие тэтатэты в акатниках? Рычание и трепет Базарова? Его совершенно неубедительная возня с лягушками? И вообще — не знаю, переносите ли вы особую интонацию тургеневского многоточия и жеманное окончание глав? Или всё простим ему за серый отлив чёрных шелков, за русачью полежку иной его фразы?»

«Мой отец находил вопиющие ошибки в его и толстовских описаниях природы, и уж про Аксакова нечего говорить, добавлял он, — это стыд и срам».

Набоков, «Дар», разговор Кончеева и Годунова-Чердынцева

Проза Тургенева отличается очень изысканным стилем; может быть, она даже слишком красивая. Хотя герои Набокова и готовы ему всё простить за «серый отлив чёрных шелков», за «русачью полежку», какие-то отдельные яркие моменты, ёмкие словосочетания, визуальные находки, диалектизмы, слова из охотничьего арго. Но стоит ли Тургенева читать и перечитывать именно из-за его стиля? Пожалуй, нет.

Почему Толстой или Достоевский оттеснили Тургенева из центра русского литературного канона? Это вопрос, как мне кажется, именно о стиле. Толстой стремился писать некрасиво. Он считал, что писать красиво нельзя, что литература должна быть аскетичной. Поэтому Толстой очень легко переводится на любые языки. Он оказался писателем мирового масштаба, потому что он хорошо звучит в переводе. По той же причине его язык очень мало состарился. А вот Тургенева переводить сложно, у него несколько искусственный язык, и современный русскоязычный читатель это чувствует.

«Никакой первой любви быть не может, потому что все надежды заведомо разрушены»

Начиная разговор о тургеневских героинях, необходимо поставить более специальный вопрос: что такое вообще литературный характер, как структурно устроен литературный персонаж.

Здесь я хочу обратиться к статье, которую опубликовал в 2017 году в журнале Comparative Literature Илья Клигер. Она посвящена повести «Первая любовь». Выясняется, что тургеневские тексты устроены иначе и сложнее, чем мы привыкли считать. Сюжет повести, как многие из вас, наверное, помнят, состоит в том, что рассказчик в юности влюбился в красавицу (Зинаиду Засекину) и пытается за ней ухаживать в череде других молодых людей, а потом выясняется, что у неё уже есть любовник и что это отец нашего героя. Отец оказывается соперником заведомо непобедимым.

Этот рассказ в своё время произвел на многих тяжёлое впечатление, его называли безнравственным. Илья Клигер анализирует «Первую любовь» с точки зрения повторяющихся образов и мотивов, и показывает, что Зинаиду Засекину, как и отца главного героя, отличает особая аура власти. Про них говорится, что они самовластны, что они несут в себе какую-то авторитарность, у них есть право на насилие. В течение рассказа пять раз Засекина, так или иначе, причиняет физическую боль главному герою.

Отец, которого зовут Пётр, в разговоре с сыном прямо отрицает свободу: никакой свободы нет, умей хотеть и командовать, тогда и властвовать будешь. Есть примечательная сцена, которую Илья Клигер анализирует как аллюзию на «Медный всадник». Вдруг конь Петра, отца героя, встаёт на дыбы, но тот усмиряет его без уздечки, — кулаком и шпорами.

Таким образом, все попытки завоевать Зинаиду — это самообман, потому что героиня принадлежит невидимому, действующему в потёмках отцу. Никакой первой любви быть не может, потому что все надежды заведомо разрушены. Хотя юный герой не понимает этого, именно отец на самом деле определяет ход сюжета. Какие выводы можно сделать из такого сюжета?

Повесть «Первая любовь» наполнена образами самодержавия, пугающими и травмирующими героя. Мы ждем, что протагонист будет действующим лицом, предпринимать какие-то поступки, за которыми интересно следить. Но он ничего сделать не может, он «изгнан из сферы значимого действия». Никакое он не действующее лицо — он страдающее лицо. Обобщая анализ целого ряда литературных произведений того времени, Клигер пишет, что «социально воображаемое» русского реализма выстроено вокруг государства.

Европейский реализм прослеживает, как индивид интегрируется и адаптируется в сложной общественной структуре, конкурирует с другими людьми, добиваясь чего-то или, может быть, терпя крах. Русский реализм, напротив, очень часто констатирует невозможность подобных сюжетов становления, которые мы находим у Диккенса или у Бальзака.

Такие сюжеты невозможны потому, что нас повсюду окружают эти Петры на конях, которые, как выясняется, уже всё забрали себе. В повести «Первая любовь» Тургенев использует характеры и сюжеты, чтобы поразмышлять о недавнем прошлом современной ему России. Он пишет «Первую любовь» в эпоху великих реформ. Сам сюжет повести взят из недавнего прошлого: это воспоминания рассказчика о том, как он жил в молодости — и первые читатели этой повести понимали, что она именно о прошлом, а не о шестидесятых годов XIX века. То есть и характер, и сюжет «Первой любви» служат историческому анализу.

«Как политический теоретик Тургенев совсем не предсказуем»

Тургенев оказался каким-то очень добродетельным писателем, в отличии, скажем, от Достоевского, у которого можно найти антисемитизм и национализм. С Тургеневым как будто не о чем спорить. Он осуждает крепостничество, выступает против смертной казни, которая его очень беспокоила. (Тургенев долгие годы жил во Франции, и в то время там эта проблема была актуальнее, чем в России.) Но, с другой стороны, насколько нам сейчас может быть интересно читать про то, что крепостной строй — это плохо? Мы это давно знаем. То же можно сказать про нигилистов.

Между тем, как политический теоретик Тургенев совсем не предсказуем. Опираясь на пример повести «Первая любовь», можно сказать, что Тургенев не призывает к каким-то социальным реформам. Он, в общем-то, держится в стороне от общественно-политической полемики. Не солидаризуясь с теми или иными движениями, Тургенев использует литературные формы для того, чтобы размышлять об истории как об эмоциональном опыте людей, которые проживают эту историю десятилетие за десятилетием. Опыт сороковых годов не тот, что в пятидесятых, а в пятидесятых не тот, что в шестидесятых, и так далее.

Мы можем говорить о тургеневских характерах как об аллегориях, иносказательных структурах, которые позволяют Тургеневу описывать некие психополитические процессы. Тургеневские тексты говорят об эмоциях и о политике одновременно. И развести эти два уровня невозможно.

Вот фраза из «Вешних вод», которую я использовал в качестве темы моего выступления: «Первая любовь — это та же революция». Что здесь иносказание чего? Мы думаем о революции как об опыте любви или о любви как о революции? Что здесь первично: политика или психология? Ни то, ни другое. Как показал Клигер, тургеневские тексты заставляют нас думать в категориях психополитики.

«Это рассказ не о том, как жалко Муму, а о том, как сбросить оковы немоты»

В начале доклада я обещал сказать пару слов о рассказе «Муму» и о посвященной этому рассказу статье Виктории Сомовой. Статья, не переведённая на русский язык, вышла в 2010 году в журнале Russian Literature и потом стала главой книги «The Imperative of Reliability». «Муму» — это рассказ, который дети читают в довольно юном возрасте в школе. Когда в каком-то контексте мы обсуждали «Муму» со студентами в одном американском университете, они были потрясены тем, что этот рассказ дети могут читать в обязательном порядке. Настолько это неподходящее для них чтение, настолько это страшный рассказ. Даже не столько страшный, сколько непонятный.

Есть целый фольклор, посвящённый вопросу о том, зачем Герасим утопил Муму, если он любил свою собаку и решил уйти из Москвы от тиранящей его хозяйки. Если он принял такое решение, то почему он не мог взять собаку с собой? Виктория Сомова нашла новый подход к данной проблеме.

Обратим внимание на то, что Тургенев — это первый русский писатель, который научился передавать внутреннюю речь героев. Проблема описания внутреннего мира героев в случае немого Герасима стоит особенно остро. Он основной персонаж рассказа, чувства и мысли которого мы пытаемся понять, но он нам ничего сказать не может. Как в текст могут попасть его мысли? Только если мы сможем услышать, что он думает. А этого русская литература, в принципе, ещё делать тогда не умела. И вот последняя сцена содержит разгадку. Утопив Муму, Герасим вдруг освобождается. Он идёт в деревню, уходит из Москвы, уходит от тиранящей его хозяйки, и в этот момент мы начинаем слышать его внутренний голос. Собака, от которой он избавляется, оказывается образом несвободы, образом немоты. Преодолев этот страшный опыт жизни в Москве, Герасим становится счастливым человеком.

Если мы принимаем это прочтение, то оказывается, что это рассказ вообще не о том, как жалко Муму, а о том, как нам сбросить оковы немоты, каких огромных усилий и жертв требует освобождение от господства, крепостничества. Крепостное право — вопиющий пример подавления личности. В других своих произведениях Тургенев размышляет о более глубинных и менее очевидных формах тирании и несвободы.

«Эта двусмысленность в русском понятии „воля“ очень занимает Тургенева»

Мы проанализировали последний абзац «Муму» о побеге из Москвы, теперь давайте посмотрим на конец романа «Дым». В нём нам предлагают перенестись в Петербург, где мы находим главную героиню — зловещую фигуру Ирины. Она в Петербурге на своём месте.

«Однако пора кончить; да и прибавлять нечего; читатель догадается и сам... Но что ж Ирина?

Она всё так же прелестна, несмотря на свои тридцать лет; молодые люди влюбляются в неё без счёта и влюблялись бы ещё более, если б... если б...

Читатель, не угодно ли вам перенестись с нами на несколько мгновений в Петербург, в одно из первых тамошних зданий? Смотрите: перед вами просторный покой, убранный не скажем богато — это выражение слишком низменно, — но важно, представительно, внушительно. Чувствуете ли вы некий трепет подобострастия?

Знайте же: вы вступили в храм, в храм, посвящённый высшему приличию, любвеобильной добродетели, словом: неземному. Какая-то тайная, действительная тайная тишина вас объемлет».

И. С. Тургенев, «Дым»

Это каламбур: в высших сферах столичной бюрократии витают действительные тайные советники, а вот тут такая тишина вас объемлет, некий покой, имперское состояние стасиса. Ирина, даже с точки зрения её имени, — это и есть образ этого покоя, мира (Εἰρήνη). В латинском языке имперский порядок или покой называли словом pax. Империи часто легитимируют себя тем, что обеспечивают покой и тишину.

В характере Ирины Осениной есть иносказательность. Как вы, может быть, помните, она была невестой главного героя романа Литвинова, но предпочла стать женой генерала и только через много лет вновь повстречала Литвинова. «Дым» — роман эпохи великих реформ. Литвинов в начале романа устремлён в будущее, он один из тех прекрасно образованных, учившихся на Западе людей, которые стремятся назад в Россию, чтобы устраивать новую жизнь.

Литвинов вызывает восхищение у всех окружающих: это скала, это человек дисциплины, который точно добьётся своего. Он ждет в Баден-Бадене свою новую невесту, чтобы вместе ехать в Россию и менять страну к лучшему. В этот момент он и встречается с Ириной. И оказывается, что Литвинов никакая не скала, а совершенно безвольный человек, который ради светской красавицы бросает свою невесту. Что стоит за образом Ирины? Это не только петербургская имперская, но и более архаичная, старомосковская столичность. Ирина происходит из рода «настоящих, чистокровных князей, Рюриковичей», которые «заседали» в боярской думе. Даже когда Тургенев описывает внешний вид Ирины, он подсказывает нам, что в ней кроется какая-то невероятная архаика, у неё глаза как у египетских божеств. Это образ прошлого, которое очаровывает и которое губит.

«То были настоящие, не татаро-грузинские, а чистокровные князья, Рюриковичи; имя их часто встречается в наших летописях при первых московских великих князьях, русской земли собирателях; они владели обширными вотчинами и многими поместьями, неоднократно были жалованы за „работы и кровь и увечья“, заседали в думе боярской...»

«Поразительны, истинно поразительны были её глаза, исчерна-серые, с зеленоватыми отливами, с поволокой, длинные, как у египетских божеств, с лучистыми ресницами и смелым взмахом бровей. Странное выражение было у этих глаз: они как будто глядели, внимательно и задумчиво глядели из какой-то неведомой глубины и дали».

Важная сцена, которая позволит нам лучше понять сюжет романа «Дым»: Литвинов, пока ещё не соблазнённый и всё ещё устремлённый в будущее, случайно попадает в общество представителей петербургской элиты. Один из них — некий «снисходительный генерал», которому не нравятся реформы, ему не нравится, что освободили крестьян. И он говорит следующее:

«...Мы должны предостерегать; мы должны говорить с почтительною твердостию: „Воротитесь, воротитесь назад...“ Вот что мы должны говорить.

— Нельзя же, однако, совсем воротиться, — задумчиво заметил Ратмиров.

Снисходительный генерал только осклабился.

— Совсем; совсем назад, mon tres cher. Чем дальше назад, тем лучше.

Генерал опять вежливо взглянул на Литвинова. Тот не вытерпел.

— Уж не до семибоярщины ли нам вернуться, ваше превосходительство?

— А хоть бы и так! Я выражаю своё мнение не обинуясь; надо переделать... да... переделать всё сделанное.

И девятнадцатое февраля?

— И девятнадцатое февраля — насколько это возможно. Оn est patriote ou on ne l'est pas. А воля? — скажут мне. Вы думаете, сладка народу эта воля? Спросите-ка его...

— Попытайтесь, — подхватил Литвинов, — попытайтесь отнять у него эту волю...»

Однажды данную свободу невозможно отобрать, думает Литвинов, она остаётся навсегда как некая ценность, на которую нельзя покуситься.

И вот он встречает Ирину, и оказывается, что он сам готов отказаться от свободы и предпочесть рабство, потому что её имперский образ оказывается непреодолим. На примере эмоциональной истории одного человека Тургенев показывает, что свобода — это нечто такое, что может потерять свою ценность, и анализирует то, как это происходит и как потом эту свободу можно вернуть. Ведь Литвинову удаётся возродиться к жизни и происходит это именно в тот момент, когда Ирина предлагает ему ехать в Петербург, где она с мужем-генералом собирается подыскать ему местечко, устроить в бюрократический аппарат. Тогда Литвинов принимает решение: если к Ирине прилагается ещё и Петербург, то его отношения с Ириной невозможны. И он возвращается к своей прежней невесте в деревню, та его прощает, и начинается какая-то хорошая, свободная жизнь.

Очень похож сюжет «Дыма» на сюжет повести «Вешние воды», написанной в 1873 году. Там тоже мы следим за попыткой молодого человека обустроить свою жизнь так, как он хочет. Но появляется зловещая фигура Марьи Николаевны Полозовой, миллионершы с плебейским прошлым, которая соблазняет его и все его планы рушатся. И снова человек сам, по собственной воле отказывается от своей свободы. Вот эта двусмысленность в русском понятии «воля» очень занимает Тургенева. Марья Николаевна — это уже другого типа прошлое. Это совсем не благородное, дворянское или боярское аристократическое прошлое. Полозова погружает нас в некий глубинный, мещанский мир, в котором нет ни политики, ни этики. Их первый разговор — о том, что Санину необходимо продать своё имение, чтобы обеспечить своё будущее с невестой. Но продаёт он не имение — он продаёт «души» людей, так об этом принято было тогда говорить по-русски. Сам Санин понимает, что это неприлично, что с точки зрения родственников его невесты-итальянки это «варварство». Заканчиваются же их сделка тем, что сам Санин попадает к Полозовой в рабство и, в отличие от Литвинова, который быстро освобождается от Ирины, он пребывает в таком неблагополучном состоянии многие годы; уже десятилетия спустя, надеясь вновь увидеть свою прежнюю невесту, он уезжает в Америку, чтобы там её отыскать. Получается, что в Россию теперь за новой жизнью не поедешь. Надо ехать в Америку.

Тургенев борется не с одним только крепостным строем, он пытается анализировать крепостничество как состояние ума, которое поражает и тех, кто думает что сам свободен и волен торговать человеческими душами. Даже в эпоху великих реформ, когда пути как будто назад уже нет, Тургенев видит угрозу политической реакции, даже неизбежность реакции. Москва оказывается пространством архаической власти, семибоярщины. Петербург — это современная, имперская, бюрократическая несвобода. Возможен даже чудовищный синкретизм этих двух столичностей: Ирина сочетает их в себе. Полозова — это что-то, может быть, даже более страшное, инфернально-физиологическое, близкое по духу купеческому капитализму «Леди Макбет» Лескова.

Эта иносказательность нужна Тургеневу не для того, чтобы выявлять недостатки какого-то сословия. Ему интересны аллегории исторических и одновременно психологических процессов. И в романе «Дым», и в повести «Вешние воды» мы видим, что даже те герои, которые стремятся изменить мир, создать лучшее будущее и для себя, и для страны, оказываются не подготовлены к этому и скатываются в своё прежнее состояние.

Возвращаясь к повести «Первая любовь», которую анализирует Илья Клигер: как мы помним, она потрясла современников Тургенева своей безнравственностью. Пусть не всех: Флобер, главный единомышленник Тургенева во Франции, был высоко оценил то, как Тургенев описывает отношение сына к своему сопернику-отцу. Так или иначе, для иностранных читателей Тургенев решает добавить авторское послесловие к переводам этой повести на другие языки. В нем проясняется, какой именно политический комментарий к истории России заключен в сюжете этой повести:

Собеседники, которые только что выслушали эту повесть о молодости одного из присутствующих, в ужасе. Они говорят:

«...Нам стало жутко от вашего простого и безыскусственного рассказа... не потому, чтобы он нас поразил своею безнравственностью — тут что-то глубже и темнее простой безнравственности. Собственно вы ни в чём не виноваты, но чувствуется какая-то общая, народная вина, что-то похожее на преступление.

— Какое преувеличение! — заметил В. П.

— Может быть. Но я повторяю „Гамлета“: „есть что-то испорченное в Датском королевстве“. Но будем надеяться, что нашим детям не придётся так рассказывать свою молодость.

— Да, — задумчиво промолвил В. П. — Это будет зависеть от того, чем эта молодость будет наполнена.

— Будем надеяться, — повторил хозяин дома, и гости разошлись в молчании».