«Под мостовой — пляж»: Фотографии Филиппа Гра как экскурсия в май 68-го

Весной 1968 года события во Франции развивались стремительно. В университете Нантер, а затем и в Сорбонне, вспыхнули студенческие бунты. Уже через несколько дней к протестам присоединились профсоюзы, что обернулось многомиллионной забастовкой.

У участников революционных выступлений не было конкретной политической программы и единого идеологического вектора: они называли себя «новыми левыми» и по большей части придерживались левых взглядов, но это было обусловлено не столько конкретной «коммунистической опасностью», которой впоследствии стращал французов Жорж Помпиду, сколько как таковой энергией протеста против послевоенного мирового порядка. В этом общем движении активнее всех действовали анархисты, а саму эстетику бунта во многом задавали ситуационисты — это именно они практиковали переосмысление плакатов и традиционных форм агитации — примеры такого переосмысления среди прочего отразились на снимках Филиппа Гра. Ситуационисты были относительно малой группой левых интеллектуалов, возглавляемой философом Ги Дебором, автором «Общества спектакля». Собственно, в этой книге, вышедшей за год до майских событий, и были изложены главные претензии молодых революционеров к современному миру, которые выходили далеко за рамки конкретных идеологий и касались социальной реальности как таковой.

Возможно, именно это их и подвело. Истеблишмент оказался готов услышать конкретные политические требования. Оказался готов к диалогу с профсоюзами. Оказался готов провести досрочные парламентские выборы, благодаря чему протестные настроения постепенно угасли. Однако на фоне куда более глубоких претензий к современному миру, носивших во многом экзистенциальный характер, и на фоне лозунгов, в которых был заложен протест против естества Системы во всех существующих формах, всё это выглядело частностями. В конечном итоге, это почти всех устраивало.

Судьбы активных участников «Красного мая» сложились по-разному, но с точки зрения истории практически все они выглядят весьма драматично. Один из идеологов «Красного мая» Даниэль Кон-Бендит, как и множество его соратников по студенческой революции, стал частью европейского истеблишмента и играет по правилам, установленным в высших политических кругах. Деятели левого движения, сохранившие радикальный настрой до наших дней, по сути, также были поглощены существующей системой общественных отношений, для которой они сегодня если не удобны, то как минимум безопасны. «Ситуационистский интернационал» развалился. Ги Дебор спился окончательно и в 1994 году пустил себе пулю в сердце — не то из-за мучивших его болезней, не то из-за окончательного разочарования, которым пропитаны его «Комментарии к обществу спектакля», написанные в 1988 году и манифестирующие приход нового типа иллюзии — интегрированного:

«Общество, чьё развитие достигло стадии интегрированного спектакля, можно охарактеризовать несколькими ключевыми принципами: непрерывное технологическое развёртывание, интеграция государства и экономики, тотальная скрытность и подозрительность, неопровержимость лжи — наконец, в таком обществе царит вечное настоящее»

Интересно, что бы он сказал, дожив до наших дней и услышав слово «постправда».

В целом, вся история «Красного мая», выродившаяся в историю капитуляций, смирения, разочарований, утраченных иллюзий и торжества системы, мало чем может воодушевить нас в 2018 году. Сегодня всё даже хуже, чем было тогда, учитывая, что вместо послевоенной эйфории мы живём в атмосфере непрекращающейся войны, Спектакль как форма мироустройства стал убийственно универсален (и все новые медиа, вопреки надеждам утопистов, только активно способствовали этому), а в романтические выкладки про наличие пляжа под мостовой никто уже не готов поверить.

И всё-таки.

Парадокс «Красного мая» заключается в том, что он, с одной стороны, относительно легко раскладывается по социологическим канонам: чтобы убедить самого себя в том, что понимаешь причины произошедшего, достаточно вспомнить дежурные доводы про «первое послевоенное поколение», специфику экономической ситуации и политику де Голля. С другой стороны, все эти факторы в совокупности не обязательно должны были привести к десятимиллионной забастовке и крупномасштабным волнениям, затронувшим множество стран — во всяком случае, в новой послевоенной реальности ничего подобного до тех пор не случалось. Для того, чтобы череда социальных протестов превратилась в качественно новое, феноменальное явление, последствия которой для Европы и всего остального мира мы исследуем и изучаем до сих пор, было необходимо что-то ещё — и здесь рассуждать в категориях сухой социологии уже труднее. Речь идёт о категории менее рациональной. О чём-то типа «гигантской флуктуации». Или о чуде. Если о нём — пусть так. Значит, есть смысл создавать условия, при которых оно становится возможным.