«Сейчас нас бы просто распяли»: короткая, но яркая история мегапортала «Соль»

Иван Козлов, который был корреспондентом «Соли» с первого до последнего её дня, от первого лица рассказывает историю самого странного пермского медиа начала десятых, которое провоцировало федеральные скандалы и ничего при этом не боялось.

Всё ненормально и неправильно

Когда пермский культурный проект только начинался, Иван Колпаков (будущий главред «Соли») и Алёна Данилкина (её будущий директор) работали пиарщиками выставки «Русское бедное». Этот период жизни Колпаков, который, в общем-то, никогда не мечтал заниматься пиаром, вспоминает как страшный сон. Но, во-первых, с продвижением выставки всё сложилось очень удачно, а во-вторых, именно тогда Колпаков и Данилкина познакомились с Маратом Гельманом.

«Мне не улыбалось заниматься продвижением культурных проектов, — вспоминает Иван, — хотелось заниматься журналистикой и сделать крутое издание. Поэтому было ощущение, что вокруг происходит движ, а я в него не вписался, жизнь проходит мимо. За год до появления „Соли“ я пришёл к Марату и говорю: „Знаете, всё, конечно, здорово — выставки, фестивали, — но чего-то не хватает. В Перми должно быть классное независимое издание“. И на протяжении года я ходил и ныл Гельману, что нужно сделать сайт — сперва он улыбался хитро, а потом сказал, что поговорил с людьми, и что люди готовы дать денег».

Колпаков предполагал, что новое издание будет существовать в русле культурного проекта и много писать о нём, но эта установка чуть было не унесла его в культурную журналистику. Гельман, который в итоге согласился стать продюсером, поначалу видел всё это как большое федеральное СМИ о культуре, даже название рабочее было — «Культура-2». С его подачи в Пермь приехал Андрей Ковалёв — известный российский критик и историк искусства. Они с Колпаковым познакомились, выпивали и даже ели зелёные пельмени в ресторане «Живаго». Почему-то, кстати, эти культовые зелёные пельмени красной линией проходят по многим рассказам того времени: вокруг них даже сложилась особая мифология — съешь зелёный пельмень и навсегда останешься пермяком, или типа того. Впрочем, с Ковалёвым пельменная магия не сработала: по результатам этих поездок Иван понял только, что тот принадлежит к другому поколению, и работать в таком тандеме будет не слишком удобно, да и заниматься культурной журналистикой в чистом виде ему не особенно хотелось.

Но Марат Гельман к тому времени уже всерьёз загорелся идеей пермского СМИ и вместо Ковалёва пригласил в Пермь журналиста и публициста Ивана Давыдова, которого город сразу очаровал:

«Пермь произвела на меня очень сложное впечатление. Хаос, жуткие какие-то трущобы, моднейшие заведения и деревянные боги в галерее. Все это казалось сном каким-то странноватым, да и сейчас кажется. Галлюциногенное место — Пермь».

Давыдов, кстати, утверждает, что это именно он, а не Колпаков, впервые заронил в душу Гельмана идею о пермском интернет-СМИ. Возможно, эта идея к ним пришла одновременно:

«Мы сидели в галерее Гельмана на Винзаводе и выпивали, — вспоминает Давыдов. — Кажется, после какой-то поэтической вечеринки. Марат Александрович с восторгом — как он умеет — рассказывал о Перми, Музее современного искусства и культурной революции».

В процессе распития Иван высказал идею о том, что в Перми нужно сделать газету — этакий The Boston Globe, который издавался бы в провинции, а читался во всей России. Высказал — и забыл. Зато Гельман не забыл, и спустя некоторое время пригласил Ивана в Пермь, чтобы обсудить новый проект во всех деталях. Первая встреча с будущими коллегами Давыдова не очень впечатлила:

«Напротив меня сидели грустный мальчик и бойкая девочка. Грустный мальчик, как объяснил мне Гельман, будет главным редактором, а девочка — финансовым директором. Мне оба жутко не понравились. Показалось, что мальчик — какой-то оголтелый и слегка заторможенный фанат современного искусства, прилипший к Марату, а девочка — наоборот, слишком ушлая. К счастью, я сильно ошибся. Мальчик оказался умным, толковым, веселым, и на много лет стал одним из моих лучших друзей. Звали его Иван Колпаков. А девочка — Алена Данилкина — отличной подругой, и вовсе не ушлой. Это, возможно, к сожалению. Ну, с точки зрения бизнеса».

Вообще, многие сотрудники «Соли» как-то сразу друг другу не понравились — что, видимо, и стало залогом их прекрасных отношений в дальнейшем. Владислав Горин, который занял в проекте должность зама главного редактора, своё первое знакомство с коллегами (точнее, с коллегой Давыдовым — с Колпаковым он на тот момент уже был знаком) вспоминает в схожих выражениях:

«В какой-то день Колпаков позвал меня на встречу — в ресторане паназиатской кухни за чайничком, под которым горела свечка, сидел главный редактор и еще какой-то довольно неприятного вида москвич. Колпаков перед ним не то что заискивал, но в общем было понятно, кто за столом главный, и оказалось, что это собеседование, про которое я сначала не понял, что оно собеседование, и вел себя довольно вызывающе. Короче, это был Иван Давыдов — будущий директор по развитию (как он уже тогда добавлял — комплекса вины) „Соли“».

— Это вообще неописуемо, — поясняет директор по развитию комплекса вины. — Должность я придумал себе сам, но мне приходилось заниматься вообще всем. Я придумывал что-то, редактировал, сам писал, общался с авторами из Москвы, объяснял разным высокопоставленным покровителям и врагам, почему у нас все нормально и правильно, хотя сам считал, что у нас все ненормально и неправильно. Увлекало. Сейчас бы энергии не хватило. С другой стороны, сейчас ума все-таки побольше.

Когда к компании грустного мальчика, ушлой девочки и неприятного москвича примкнули Влад Горин и Люба Мульменко (оба на тот момент работали в журнале «Компаньон Magazine» и ушли оттуда вслед за Колпаковым), редакторский корпус будущей «Соли» сложился окончательно. А затем был набор сотрудников, и в редакции появились Саша Бакланов, Дмитрий Меркушев, Наталья Овчинникова, Ирина Постникова, Лиза Чукреева, Женя Мрачковская и множество других прекрасных людей, которые, надеюсь, не обидятся на меня за невозможность упомянуть тут персонально вообще всех. Ну, и я тоже пришёл. Правда, был уверен, что меня не возьмут, потому что в конце собеседования, вставая со стула, наступил на собственный шарф — выглядело это довольно идиотски, но я же ещё не знал тогда, что «довольно идиотски» — это именно то, что нужно «Соли». В общем, по выражению Ивана Давыдова, «команда подобралась отличная. Довольно бестолковая, но отличная».

«Я считаю, — говорит Колпаков, — что „Соль“ началась в тот момент, когда Гельман нас познакомил с Ваней. Давыдов отточил те идеи, что были, привнёс много своих идей, нашёл множество московских людей, которые делали сайт и писали для нас. Ваня был настоящим редактором из Москвы, он знал многих людей, о которых я только читал. Он понимал, как делается сайт — ну, как мне тогда казалось, — и я просто кивал на большинство его предложений. А я в этот проект привнёс весь свой нерастраченный запас редакторской любви».

Колпаков и Давыдов придумали три принципа, которые легли в основу будущего СМИ. Во-первых, важно было позиционировать «Соль» как пермское издание «с пермским акцентом», которое не стесняется своего местонахождения. Во-вторых, задать повестку, которая отличалась бы от повестки столичных изданий — оба верили, что «Соль» может по-новому взглянуть на Россию уже в силу того, что будет смотреть на неё не из Москвы:

«Тогда казалось, что вне Москвы ничего невозможно сделать, — вспоминает Колпаков, — и если ты читаешь московскую прессу, то видишь, что всё, происходящее в регионах — это дичь. Либо что-то очень смешное, типа фекального сталагмита в Серове, либо что-то совсем трагическое, типа уральского города, который уходит под землю. А в промежутке между смешным и трагическим ничего нет, просто чернота, чернота русской жизни. И мы пафосно рассуждали, что можем придумать другую повестку — осмысленную, интересную, сложную».

А в-третьих, «Соль» делала ставку на новые форматы. В том числе абсурдные. В первую очередь абсурдные:

«Не помню, наступила ли тогда эпоха мемов, но, вроде бы, ещё нет. Она ещё не настала, но мы её призывали, мы её пытались вызывать, как сатанисты вызывают дьявола. И мы сделали очень много всего смешного — но смешного не в стиле „БаззФида“ или современной „Медузы“, а именно абсурдного».

— Сейчас такого в медиа полно, — говорит Люба Мульменко, — а тогда это было довольно удивительно. И ещё — отсутствие цензуры в стилистическом и этическом смысле. Мы много и борзо, даже провокационно шутили и иногда чересчур увлекались. За некоторые шутки было потом стыдно. А за некоторые — тогда нет, а сейчас да. Сейчас, в нынешние высокоэтичные времена, нас бы просто распяли за оскорбление всех возможных групп.

Как травить демонов в интернете

Оскорблять все возможные группы «Соль» начала не сразу. Открылась она и вовсе довольно пасторально — в конце апреля 2010 года, когда сайт был торжественно презентован читателям, на передовице был размещён репортаж из запасников Пермской галереи с фотографиями деревянных богов, которые совершенно очаровали противного москвича Ивана Давыдова. Заработав в штатном режиме, «Соль» стала с первых дней показывать, на что она способна — благодаря связям Давыдова и шеф-редактора Андрея Громова, также приглашённого из Москвы, на сайте появлялись колонки известных авторов (мне особенно запомнился великий Всеволод Емелин, который раз в неделю писал для нас по стихотворению на актуальную тему — кажется, это он придумал иронично звать «Соль» «мегапорталом»), а разжиться контактами того или иного спикера вообще не было проблемой. То есть, совсем.

У меня на тот момент практически отсутствовал журналистский опыт, и мне казалось невероятным, что я могу просто набрать, например, Эдуарда Лимонова и спросить его о какой-нибудь актуальной ерунде. Моя коллега Полина Домовитова навсегда запомнила первый звонок Евгению Чичваркину, обернувшийся большим интервью, и на радостях напилась после интервью с Борисом Березовским, ради которого ежедневно звонила ему чуть ли не каждый вечер. Не говоря уже о том, что интервью с Березовским в тот момент в принципе было немыслимо в большинстве российских СМИ, а уж пермским это и подавно не приходило в голову. Со временем мы в редакции пообвыклись и стали совершенно буднично звонить всем подряд — от Вадима Самойлова до Александра Дугина и от Алексея Навального до Юрия Куклачёва.

Иначе говоря, поддерживать федеральный замах получалось, и даже немного легче, чем мы думали. При таком раскладе существовал риск превратиться в серьёзное актуальное издание всероссийского масштаба, а этого мы позволить себе не могли, потому что это звучало слишком скучно. К счастью, на этот случай у «Соли» как раз-таки и были заготовлены многочисленные издевательства. Уже через несколько дней после запуска издания читатели начали что-то подозревать, потому что на сайте появился текст киевского писателя и сценариста Владимира «Адольфыча» Нестеренко, озаглавленный фразой «Как правильно *** Муму».

«Почему-то всех возмущало, что „Соль“ публиковала мат, — вспоминает Влад Горин. — Хотя тогда это было не запрещено законодательно. И редакцию это еще и раззадоривало — интересно же, когда ты молод, злить жлоба. Это ты потом становишься чуть умней и понимаешь, что жлоб в этой ситуации — именно ты. У меня в памяти осталась пара текстов Нестеренко. Один, написанный по поводу скандала с участием секс-провокаторши Кати Муму „Как правильно *** Муму“, а другой — „Как травить демонов в интернете“. Не могу себе представить, чтобы сейчас кто-то в СМИ (российских, украинских, любых) взял и опубликовал такие колонки — концентрированно оскорбительные, чистый яд. Считать ли это удачей? Вряд ли. Отметкой на шкале позволительного — да».

У всех в редакции были разные «шкалы позволительного», и представления о материалах, которые наиболее ярко характеризуют «Соль» того времени, тоже у всех разные. Например, Люба Мульменко вспоминает интервью с братьями Запашными про нанотехнологии:

«Интервью с Запашными получилось так. Возникла тема с нанотехнологиями после заявлений Медведева, и все стали что-то про это писать. Мы тоже должны были отреагировать. Искали оригинальное решение для интервью: с кем бы обсудить? И — это был частый алгоритм поиска — перебирали людей, совершенно не связанных с темой, вообще из левой сферы, но при этом любопытных и медийных. Остановились на Запашных и со звериной серьёзностью побеседовали с ними о перспективах использования нанотехнологий в цирке».

Владу Горину больше всего запомнился не материал даже, а игра, которая была размещена на страницах появившегося впоследствии бумажного журнала. Игра называлась «Склей своего Ленина с гробиком и, если хочешь, похорони сам» — на фоне споров о том, выносить Ленина из Мавзолея или не выносить, читателю предлагалась вырезать фигурку Ильича и гроб из бумаги и сделать с ним всё, что захочется.

Что до меня, то моим фаворитом навсегда остался видеоролик, в котором панды сжигают Сталина. Кажется, в тот год день смерти Сталина выпал на Масленицу, а в распоряжении редакции совершенно случайно оказались костюмы панд, которые местный суши-бар использовал при доставке еды. Дальше я не помню, но, видимо, кто-то в редакции сказал «А давайте...», а потом всё было как в тумане. Во всяком случае, существование этого ролика, в котором происходит полное расщепление сознания, участники действа не могут объяснить даже сами себе. Особенно меня умиляет реклама суши-бара в последних кадрах — искренне надеюсь, что она увеличила бару продажи.

Но все эти истории не вызывали и малой доли того резонанса, который вызвал видеоролик с хором мальчиков, исполняющих песню «Мурка». После него «Соль» прокляли, кажется, вообще все. Причём в полном соответствии с её концепцией — на федеральном уровне.

«Был какой-то фестиваль блатной песни, — вспоминает Колпаков, — и Влад Горин с Катей Князевой придумали, что нужно пойти в Пермскую хоровую капеллу мальчиков и записать, как хор поёт „Мурку“. Они позвонили, спросили „А вы Мурку можете сбацать?“, а им сказали „Конечно, приходите, сбацаем“. Ролик стал супер-хитом, про нас снял сюжет „Человек и закон“, мне пришлось давать интервью НТВ. Это был первый в моей жизни настоящий федеральный медиасрач! Я, конечно, несколько дней не спал и не ел, мне было обидно, а главное — непонятно, в чём проблема, да и до сих пор непонятно — не зря же сама хоровая капелла без проблем дала нам это сделать».

Запретные голуби

Несмотря на наличие бумажного Ленина в гробу, сжигающих Сталина панд и поющих «Мурку» мальчиков, «Соль» всё же не была идеальным изданием с полностью сбалансированной повесткой:

«У нас совсем не было репортажей — серьёзных, сложных, острых, — рассуждает Люба Мульменко. — Репортажи мы если и делали, то или трогательное хождение в народ, или ироничное наблюдение за народом же. То есть, мы были больше обаятельными и привлекательными, чем общественно полезными. Конечно, случались большие интервью о насущном, тексты-рассуждения, но вот такой полевой, практической, опасной репортёрской работой не занимались совсем. Может, и не должны были. А может, не успели до неё доразвиться».

— «Соль» всё же не была репортёрским изданием, это была публицистика, это был журнал, — соглашается Колпаков. — Смешные стихи, классные фотопроекты, интересные интервью. У нас выходили знаменитые колонки Кристины Потупчик, которые мы выпускали реально ради лулзов, чтоб немножечко подёргать за усы либеральную публику. И это работало — условно говоря, Олег Кашин не написал для нас ни одного текста именно потому, что у нас выходили колонки Потупчик. Многие нас не поняли ни тогда (хотя времена были совершенно другие и политизированность была ниже), ни сейчас. А мы брали и делали это просто ради смеха. И это немножечко стыдновато, я начинаю ёжиться, когда про это вспоминаю.

Я не помню точно: возможно, видеоколонки ещё одного неоднозначного автора «Соли» — Сергея «Паука» Троицкого из «Коррозии металла» — появились в издании по тем же соображениям, что и колонки Кристины Потупчик. Надеюсь, что это не так, потому что к Пауку и его безумным телегам я всегда относился с искренним интересом. Смотреть его десятиминутные видеообращения, которые публиковала «Соль», было совершенно невозможно, но ведь дело, в конце концов, не в этом.

Кстати, пресс-конференция Паука в итоге стала одним из немногих событий (наряду с собственными презентациями, различными вечеринками и действительно большим и крутым проектом «Пермской книжной ярмарки»), спродюссированных «Солью» в офлайне. При этом дело чуть не закончилось провалом, потому что целевую аудиторию Паука редакция представляла смутно, а если кто и представлял, то опасался с ней связываться. В баре BlackBar, в котором Паук должен был давать пресс-конференцию перед концертом в «Морионе», пришли несколько журналистов, отправленных туда, видимо, по редакционному заданию. Никто из присутствующих особо не понимал, зачем он здесь находится, и вопросы задавали вяло. Это была неловкость, но всё же не катастрофа. А потом одна из журналисток достала принесённый с собой клубок и спросила Паука, не мог бы он сплести паутину.

«Вот теперь катастрофа», — подумал я.

К счастью, в этот момент в БлэкБар ввалилась толпа пермских футбольных фанатов, от их присутствия сразу стало шумно, опасно и весело, и пресс-конференция была спасена. Я тогда так воодушевился, что даже записал одну из телег Паука в Живой Журнал. Он сидел за микрофоном и орал:

«Где голуби? Голуби где? Что, никто не принёс дичайших пермских голубей? Наверняка у кого-то в зале есть будка с голубями! Пермские голуби нам зачем? Голуби нам нужны, потому что у нас есть, например, зелёнка и фломастеры, так сказать. Это берётся голубь, на нем зелёнкой или фломастером дико рисуется свастика, и голубь отпускается в небо над Москвой, например. И в результате мы имеем, что Лужок дико бегает и кричит „Зачем голуби? Запретить! Голуби! Запретить голубей!“, а они летают себе, и их никак, например, не запретить!»

Тут теперь, конечно, не обойтись без вульгарной поэтичной метафоры о том, что я и мои коллеги тогда казались мне именно такими голубями со свастикой: летают, всех бесят, и никак их почему-то не запретить. Это, кстати, удивительно, но вполне объяснимо: Иван Колпаков видит в этом, кроме всего прочего, заслугу инвесторов:

«На ранних этапах наши инвесторы полагали, что, раз мы собираемся делать федеральное издание, это нужно согласовать в администрации президента, — вспоминает Колпаков. — И вроде бы проводили какие-то встречи по этому поводу — причём их не просил об этом никто, просто им казалось, что именно так делаются дела. Однажды мне даже пришлось ехать в Москву, чтобы встретиться с каким-то упырём из рыковского холдинга, который хотел стать совладельцем „Соли“. Но мы с Давыдовым решили, что не хотим продолжать эти переговоры, и были готовы покинуть проект просто потому, что всё это происходит. Но инвесторы — надо отдать им должное — согласились с нашей независимостью: возможно, нам помог Гельман, возможно, они сами решили нас не продавливать. Но в итоге мы открылись абсолютно независимо».

При этом в Перми почти никто не верил в независимость «Соли», а местная общественность видела в ней машину пропаганды, запущенную варягами для насаждения современного искусства и прочей содомии.

«Пермяков мы бесили, потому что мы были модные, дерзкие и якобы мажорные, — говорит Люба Мульменко. — С самого начала ходили безумные слухи о гигантских зарплатах в „Соли“. Плюс нас постоянно подозревали в ангажированности — мы же проект Гельмана (соответственно, все хейтеры Гельмана автоматически хейтили и „Соль“). Перед открытием сайта мы дико пахали нон-стоп два-три месяца, чуть не сдохли, всю кровь на это сдали, и вот в день рождения „Соли“ мне звонит подружка, связанная с пермскими медиа, и начинает выговаривать: как тебе, мол, не стыдно, на непонятные деньги будете славить всяких говноедов, а могли бы больницу новую построить в Перми вместо вашей газеты! Так она отреагировала на чей-то там ЖЖ-пост, обличающий „Соль“, и это было невероятно несправедливо и даже больно — когда даже свои ведутся и обвиняют».

«Соль» и её обитатели

Между тем, никаких гигантских зарплат у журналистов «Соли» и правда не было, а поначалу не было даже нормального офиса. Первые пару месяцев «Соль» собиралась на планёрки на втором этаже Речного вокзала — в то время на Речном проходила выставка художника и архитектора Александра Бродского, а у входа в вокзал стояла его знаменитая белая «Ротонда» из старых дверей. Чтобы подтвердить заявку на «русский The Boston Globe», «Соль» сразу же устремилась осваивать мировую и российскую повестку, поэтому не всегда замечала то, что происходило у сотрудников под носом — «Ротонду» за это время попытались взорвать и поджечь, а в экспозиции на первом этаже разгуливали Собчак и Малахов, никем из журналистов не замеченные. Впрочем, в начале лета редакция переехала в нормальный офис на улице Якуба Коласа, и уже там всё более-менее устаканилось, а селебрити перестали отвлекать корреспондентов от работы.

К концу лета 2010 года офис стал обжитым: я принёс из дома ковёр, который тут же повесили над общим столом — за неимением молотка его прибили к стене винными бутылками. Поэт Андрей Родионов притащил шкуру медведя — никто не понял, зачем, но всем был приятно. Короче, быт потихоньку налаживался, а сотрудники обзавелись небольшим бестиарием. Кажется, бестиарий начался с плесени, которая завелась в чьей-то немытой кружке — плесень пожалели, дали ей какое-то издевательское имя и оставили в коллективе. Потом появился Красный человечек.

В то время «Красные человечки» Андрея Люблинского, которых установили в Перми в рамках паблик-арт программы музея PERMM, были у всех на слуху — пожалуй, они стали символом этой программы и самыми обсуждаемыми объектами за всю её историю. Как и «Ротонду», человечков пытались поджигать и ломать. Они дико раздражали и доводили до белого каления консервативных пермяков, поэтому «Соль» сразу ощутила с ними духовное родство.

Первого «Красного человечка» я склеил из пачек красного «Галуаза», который тогда ещё продавался в российских магазинах. Потом в редакции появился второй человечек — почти с меня ростом. Он был такой же угловатый, как оригинал, но не красный, а просто картонный — сотрудники склеили его из коробок и поставили в главный коридор, чтобы встречал гостей. Но человечек показался им недостаточно уродливым для этой почётной миссии, и вскоре у него появилось некое подобие лица.

Надо сказать, что офис «Соли» расположился на первом этаже новостройки — в помещении, в котором до этого торговали какими-то тонометрами. Поэтому примерно половину посетителей редакции долгое время составляли пожилые женщины (десять лет назад я бы написал «бабки», но времена, кажется, поменялись), которые думали, что тут всё ещё продают тонометры. Когда в коридоре появился картонный человечек, их число почему-то резко убавилось.

Компанию плесени и Красному человечку составлял Гитлер. Тут стоит на всякий случай пояснить, что поклонников Гитлера в редакции не было, но он, тем не менее, завёлся — сам по себе, как, собственно, и плесень.

«Фотография эта в рамочке появилась, в общем, случайно и в шутку, а ума убрать её подальше Бог тогда никому не дал, — вспоминает Горин. — Был в Перми дядька, который ходит по редакциям и просит дать ему экземпляр свежего выпуска журнала или газеты — может, денег нет купить, может, хочет так пообщаться, такой немного блаженный — он вежливый и вообще приятный, ему никто не отказывал обычно. В какой-то момент он нашёл и редакцию „Соли“. Зашёл в кабинет, попросил экземпляр журнала и задержался для вежливой беседы — взгляд его остановился на одном предмете. На портрете Адольфа Гитлера, короче, остановился взгляд. Мужик подошёл к портрету, взял в руки и не возмутился, не проклял никого, посмотрел в щенячьи глаза национал-социалиста и попросил дать ему этот портрет на несколько дней. Потом вернул целым и невредимым. И стало как-то неловко».

После этого случая портрет от греха подальше куда-то задвинули. Плесень с дурацким именем выкинула уборщица. А огромный уродливый человечек, кажется, исчез, когда прагматичному Колпакову потребовалось освободить в коридоре место для комплекта запасных шин.

Текст про бороды и другие долги

На этом месте у читателя может сложиться превратное впечатление — будто бы «Соль» только для того и существовала, чтобы всех раздражать и тыкать в местную общественность «Мурками», Красными человечками и Гитлерами. Это, конечно, не так — ну ладно, не совсем так. Полтора года журналисты «Соли» напряжённо работали, отрабатывая федеральную повестку и с должным тактом реагируя даже на трагические события, выпавшие на период её жизни, вроде покушения на Олега Кашина или теракта в Домодедово. У каждого журналиста были свои «коронные» темы, и каждый, по выражению Любы Мульменко, тащил в «Соль» то, что считал важным — сама она тащила «любовные исследования повседневности» и документальный театр, Иван Давыдов — политическую сатиру и рефлексию о нулевых, Наташа Овчинникова — балет и в целом культурную журналистику (её любовное отношение к теме редакторы приземляли провокационным заголовками вроде «Немного о геях» или «Театр начинается с гениталий»), Влад Горин — жёсткие ироничные интервью, Митя Меркушев — современное искусство пополам с разным трэшем и так далее.

Меркушев, кстати, вошёл в историю «Соли» как автор, который спустя девять лет после её закрытия всё ещё не сдал текст. Никто уже не помнит, что это вообще был за текст, но в вечность он вошёл под условным наименованием «текст про бороды», и Меркушев возился с ним месяцами. Влад Горин вспоминает об этом тексте, отвечая на вопрос о том, за какие выходки «Соли» ему по нынешним временам немного стрёмно: одним из загадочных вопросов этого загадочного текста был вопрос о том, должна ли женщина носить бороду, Меркушев позвонил с этим вопросом публицисту Максиму Соколову, которого в интернете обзывали «бородатой женщиной», и был, естественно, гневно послан.

Что до меня, то моим любимым форматом в «Соли» были стрит-токи. Точнее, я ненавидел стрит-токи, потому что они предполагали общение со случайными людьми, и именно поэтому меня всегда на них посылали. Стрит-ток в версии «Соли», конечно, был нужен для того, чтобы озадачить человека вопросом, над которым они никогда в жизни не задумывался, и посмотреть на реакцию. Занимаясь этим, я пережил настоящее откровение, потому что внезапно обнаружил, что из пяти случайных людей на улице хоть один непременно окажется безумцем. Я задавал человеку вопрос про приговор Ходорковскому, а в результате дискутировал с ним на предмет того, похож я на зондерштандартенфюрера (да-да, именно так) или не похож. Спрашивал про налог на рыболовство, а получал лекцию о том, что многие пермские здания построены более тысячи лет назад, но власти это скрывают. И так далее.

Думаю, если бы не этот вынужденный опыт, у меня бы не сформировалось того интереса к окружающим меня людям и их историям, который я испытываю сейчас. Да и любовь к городским экскурсиям и разным тематическим путеводителям у меня впервые проявилась именно в «Соли». Правда, с путеводителями тогда ещё не очень задалось. Однажды мы с Сашей Баклановым задумали гид по пермским ведомственным столовым, для чего выпросили у Колпакова около тысячи рублей и три дня обедали в этих самых столовых, заказывая на казённые деньги пюре с котлетой и компот. После этого мы почему-то забили на материал и решили его не доделывать. Но спустя семь лет я всё же выпустил текст про пермские забегаловки — и тем, думаю, отдал вселенной свой кармический долг. Не Колпакову же деньги возвращать, в самом деле.

«Из-за сраных их инвестиций»

Со мной понятно: это был мой первый журналистский опыт, который повлиял бы на меня по определению. Но, кажется, «Соль» изменила всех, кто так или иначе был к ней причастен — от юных туповатых пермяков до состоявшихся противных москвичей.

«Мне кажется, — говорит Люба Мульменко, — что „Соль“ была в большей степени образом жизни, определенным типом юмора и оптики, чем собственно журналистикой. Она предлагала, скорее, настроение, интонацию, компанию в целом».

«Соль» жила ярко, но умерла при этом довольно буднично, без всяких громких скандалов, которые уже в ближайшем будущем станут сопровождать смерть многих хороших изданий. Редакторы просто однажды собрали всех и объявили, что «Соль» закрывается, потому что денег на неё больше нет («Какие прекрасные лица / И золотые перья / Из-за сраных их инвестиций / Оказались за дверью», — напишет впоследствии Емелин в стихотворении «Памяти мегапортала Соль»). Отсутствие денег при этом было весомой, но скорее формальной причиной. Дело было не в разочаровании конкретных инвесторов, а в том, что уходила эпоха, заканчивался пермский культурный проект, задуманный как часть модернизационного проекта Медведева, у которого, в свою очередь, тоже не было будущего, поскольку он упирался в тупик «третьего срока». «Соль» была проектом своего времени, а время это было очень коротким, вот и всё.

«»Соль» существовала в промежутке между старым и новым медийным миром, — рассуждает Иван, — Она не стала явлением нового медийного мира, потому что слишком недолго существовала, но старому миру она уже не принадлежала. Идея сделать региональный сайт, который прочтут за пределами региона, оказалась очень живучей и была востребована в России десятых. И, в конечном итоге, сама эта идея кажется мне самой большой удачей».

В этом контексте Колпаков вспоминает один из выпусков журнала «Соль». В какой-то момент редакция действительно начала выпускать бумажный журнал — эта идея уже по тем временам казалась рисковой, и не все в «Соли» считали её хорошей, но она выдержала проверку временем — хотя бы потому, что сайт в итоге исчез бесследно, каким-то совершенно глупым образом. Никто уже не вспомнит толком, как именно это произошло, но через пару лет после закрытия интернет-журнал Saltt.ru оказался просто тотально уничтожен, и даже во всевидящем веб-архиве сейчас можно найти только какие-то его ошмётки, которые вряд ли дадут о нём полное представление.

А вот журнал, как и другие издательские проекты, остался. Многие журналисты «Соли» собрали полный архив номеров и бережно хранят его дома, а Колпаков и вовсе постепенно перетащил его с собой в Ригу. Разговаривая со мной, он листает один из номеров, полностью состоявший из интервью, взятых сотрудниками «Соли» в 2010 году:

«Если этот номер посмотреть, 2010 год встаёт перед глазами. Адольфыч, Белковский, Боярский, Бурбулис, Павел Данилин (для лулзлов, конечно же), Куклачёв, группа „Война“, Антон Носик, Шендерович, Православные Хоругвеносцы... Для нас все эти герои находились на одной линии. „Соль“ была миром, в котором одновременно существуют Куклачёв, Боярский и Медведев, и их вклад в русскую культуру одинаков. А ещё что очень круто было — номер здорово устроен. Он начинается мрачнейшей историей с фотографиями из сгоревшей „Хромой Лошади“, а заканчивается нативной рекламой Пермского края, блоком, идея которого в том, что Пермь находится в авангарде модернизационного проекта Дмитрия Медведева. И это очень крутой слепок эпохи: ещё Путин не заявил, что будет президентом, ещё много в России оптимистов, которые думают, что Сколково и PERMM — это образ России будущего, перед нами сытая благополучная Россия, и складывается впечатление, что в ней всё будет хорошо. А нихера».

— «Соль», — говорит Влад Горин, — это как фильм «Ирландец» — череда отличных эпизодов, в целом складывающихся в провальную картину. Точнее, не провальную, но будто бы лишённую цели. Лучше всего редакции удавались, конечно, интервью: это ведь естественное свойство интервьюера — быть слегка дураковатым, чтобы собеседник перед тобой открылся. А быть дураковатыми журналисты «Соли» умели. Это был пик путинизма, и, как любая сильная власть, ко всякой мелочи он относился с презрением. Хочешь — комикс про президента (тогда им формально был Медведев) в костюмчике плюшевого мишки, хочешь — Нестеренко, хочешь — публикуй интервью с Березовским.

«Почти всё, что делала „Соль“, в 2020 году абсолютно немыслимо, — продолжает Колпаков. — Это была такая смесь „Шарли Эбдо“ и „Либерасьон“. Очень разнообразное, непартийное и неподцензурное издание, которое одинаково презирает „консервах“ и „либерах“, которое печатает матерные слова на передовицах и требует абсолютной свободы слова, в котором глубокая публицистика и тонкая русская словесность соседствуют с колонками фантастических упырей. Чудо было в том, что мы никого не боялись и всё время шли по тонкому льду. Если бы мы шли по нему сейчас, то абсолютно точно провалились бы, ушли бы на дно. Это было ощущение абсолютной свободы, и оно ушло навсегда, хотя нам казалось, что будущее будет именно таким — свободным и счастливым — и мы для него расширяем понимание того, о чём и как можно писать в медиа. А в итоге мы получили мир партийный, злобный, где все жрут друг друга, и где у консерваторов одни ограничения, а у либералов другие — и, конечно, „Соль“ совершенно непредставима в этих обстоятельствах».

— Другая страна вокруг, — вздыхает Иван Давыдов. — Сам такой проект немыслим, контекст немыслим, уровень свободы немыслим. Мы все (все, от кого зависела, так сказать, стратегия развития) были глуповаты тогда. Мы потом с бывшим руководством «Соли» много раз это обсуждали в Москве. Столько всего можно было сделать круче. Столько возможностей профукано. Не вышло.

Давыдов, который после окончания работы в «Соли» возвращался в Пермь лишь единожды, вообще заметно расчувствовался во время этого разговора:

«Много всего вспомнил, даже взгрустнул. Ну, вот помню, шел я как-то по прекрасной пермской барахолке. И там стояли два грустных деда в кучах хлама, и один другого спросил: „Как дела?“ А второй ответил: „Последний *** без соли доедаю“. А я подумал — зачем же без „Соли“? Есть же „Соль“!»

Теперь «Соли» уже точно нет — ни издания, ни нормального архива, только раритетные выпуски журналов. И на это есть объективные причины, потому что в 2020 году «Соль», действительно, непредставима и невозможна. Хотя, оглядываясь на десять лет назад, я думаю, что валить всё на внешние обстоятельства не стоит — нам и самим следовало бы выстраивать работу по-другому. Особенно серьёзно я задумываюсь над фразой Влада Горина, сказанной на одной из планёрок:

«Вот было бы хорошо, если бы вся наша работа состояла из того, чтоб сидеть за столом и шутить. А не восемьдесят процентов работы, как сейчас».

***

Читайте также:

Слабоумие и профессиональная смелость: главред «Медузы» Иван Колпаков в ЦГК

К 10-летию Музея PERMM. Что оставила после себя пермская культурная революция?

Как менялась Россия на примере одного города. Репортаж журналиста Би-Би-Си из Перми