Пермский дрейф. Какими глазами видят Пермь туристы?

Больше полувека назад во Франции возникла наука психогеография. В мире тогда остро ощущали, что проблематика и методология традиционной урбанистики исчерпаны. Основателем психогеографии считается Ги Дебор. В 1955 году он сформулировал её основные цели и постулаты. Если кратко: психогеография — наука о том, как географические факторы окружающей среды (в частности, города) сознательно или бессознательно влияют на эмоции и поведение людей.

Например, умозрительный сквер возле абстрактного дома. По идее, он должен выполнять исключительно благие функции — снабжать воздух кислородом, задерживать шум автострады, быть местом прогулок молодых мам с колясками и пожилых пенсионеров. Однако на деле такие скверы нередко становятся местами маргинальными: выйти на прогулку по вечерам туда отваживаются только владельцы крупных собак бойцовской породы.

Выявить подобные смысловые разрывы и составить реальный психоэмоциональный фон местности — основная задача психогеографов.

Стоит отметить, что психогеографы были критиками современного урбанизма. Их критика заключалась в том, что подавляющее большинство современных им градостроительных проектов были нацелены на создание огромных мегаполисов с высокой плотностью населения. Такой город акцентируется на рационализации и индустриализации пространства. Всё в нём подчинено безжалостным законам капитализма. Психогеографы же ратовали за комфортный и эмоционально благополучный город, созданный для людей и их морального развития, а не для удовлетворения финансовых и индустриальных нужд.

Конечно, нельзя не заметить элементы утопии в рассуждениях леттеристов. Экономика — одна из ключевых сфер жизни человека, вычеркнуть из градообразующих факторов её просто невозможно. Но отдать должное красоте и изяществу предложенных психогеографами идей стоит. Одна из них — проект города, предложенный Иваном Щегловым в статье «Правила нового урбанизма».

Такой город был бы разделён на кварталы, которые соответствуют различным чувствам. Вот Счастливый квартал, где люди живут. Благородный и трагический кварталы. Исторический квартал, где расположились музеи и школы. Полезный квартал — с больницами и хозяйственными магазинами. Зловещий квартал и другие. Сложная система, основанная на человеческих чувствах и эмоциях. Сам город представлял бы собой произвольное расположение замков, пещер, озёр и прочих ландшафтных элементов. Идея, конечно, трудно выполнимая, если не сказать — невозможная, однако нельзя не отметить свежесть и оригинальность такого подхода к градостроению.

Основной инструмент психогеографии — это дрейф (derive). В переводе с французского — прогулка без цели, без заранее продуманного курса. Отказ от привычного маршрута — основа дрейфа. Идти следует «туда, куда глаза глядят», руководствуясь сиюминутными желаниями, повернуть в тот или иной переулок или остановиться возле определённого здания. «Дрейфующий» исследователь обязательно должен записать свои впечатления. Так, одним солнечным и морозным октябрьским утром корреспондент «Звезды» отправилась на психогеографический дрейф.

Абстрагироваться от привычных маршрутов и идти наобум по улицам города, в котором живёшь всю свою жизнь, довольно сложно. Поэтому для чистоты эксперимента я постаралась убедить себя в том, что я турист.

Поначалу было тяжко. Но, как ни странно, уже через полчаса я поймала себя на мысли, что с любопытством разглядываю фасады давным-давно знакомых зданий на Сибирской. Процесс пошёл. Иду куда глаза глядят.

Кругом и наверх

Выхожу из автобуса на конечной Перми I. Здесь пустынно, только дворники лениво скребут снег, да «пазики-тройки» дожидаются будущих пассажиров. Всегда было интересно, почему тройки — всегда чёрно-белые «пазики»? Последние несколько лет начали появляться и другие автобусы, но всё равно подавляющее большинство — модели производства Павловского автобусного завода. Обхожу площадь, минуя нежно-пастельный речной вокзал. Сквозь сугробы пробираюсь к реке. На втором причале усатый мужчина фотографирует двух женщин. Фотоаппарат мёрзнет и капризничает, снимок сделать не удаётся.

— Ну пойдёмте, холодно уже. Может, что-нибудь всё-таки сфотографировалось, — надеется женщина в мохеровой кепке.

Ей почему-то никто не отвечает.

На перилах причала виднеются редкие замочки в виде сердечек. Видно, что это не самое излюбленное место для отметки взаимной любви. На фоне пустынной набережной замочки выглядят особенно сиротливо.

Здание Речного вокзала сверкает на солнце, как очищенное яичко — светлое, чистое на фоне синего неба и на расстоянии 50 метров. Оставив его за спиной, сворачиваю к станции. На перроне переминаются с ноги на ногу замёрзшие жители отдалённых районов и пригорода. Пока не слышно поезда, покидаю платформу, прохожу через деревянный коридор, окружающий здание старого вокзала. Выхожу к мосту.

С моста — вид на пермские крыши и башенки, а ещё — на парочку, трогательно держащуюся за руки.

— Ань, знаешь, зачем тут над головой сетка?
— Ну?
— Это от зомбаков защита. А вон где разрывы — туда они свои руки совали, пытались до людей дотянуться.

Юноша пытается реалистично изобразить, как именно зомби охотятся на людей сквозь сетку, но неграциозно поскальзывается на ступеньке. Повезло ещё, что второй рукой он крепко держался за Аню.

Спустившись по лестнице, ребята куда-то исчезают, а я иду дальше, мимо бело-зелёного забора и стен за ним, облитых монументального вида сосульками. Вверх, мимо полуразвалившихся домов, к бледно-зелёной новостройке.

Вверх и налево

Во дворе зелёно-белой новостройки, расположенной в устье двух улиц — Островского и Советской, на месте детской площадки, — длинное и очень старое одноэтажное здание. Обхожу его кругом: вход замурован, на стенах неумелые граффити. Табличка возле двери оповещает всех любопытствующих о том, что это строение — один из учебных корпусов Пермского железнодорожного техникума.

Ни одного железнодорожника, к слову сказать, поблизости не обнаружилось.

Зато обнаружилась-таки детская площадка, обнесённая металлическим забором, и глухая бетонная стена. На стене — лестница вверх, в конце лестницы — калитка. Выбраться с территории дома без ключа оказалось невозможно.

И тут я вспомнила игру «Северо-западный проход», которую вычитала в одной книге лет пять назад. Суть игры заключается в том, чтобы найти как можно больше способов добраться из пункта А в пункт Б. Скажем, каждый день вы добираетесь от дома до работы одной дорогой, скорее всего, наиболее удобной или быстрой. Так вот, если выйти из дома на полчаса пораньше и попробовать отыскать иной маршрут до привычного места, то можно узнать об окружающем пространстве массу интересных вещей. Можно найти ещё более быстрый и удобный способ добраться до точки Б. А можно — наоборот, надолго застрять в каком-нибудь огороженном забором ТСЖ, как я это и сделала во дворе бледно-зелёного дома.

«Для взрослого человека игра в „Северо-западный проход“ — не просто удовольствие, а жизненная необходимость. Это гораздо нужнее, чем сауна, спортзал и массаж (весьма, впрочем, небесполезные). Потому что дороги, которыми мы ежедневно курсируем, сколь бы разнообразными они ни казались (дом — служба — кофейня — магазин — второе место работы — клуб — ночной супермаркет — дом) постепенно изнашиваются под нашими ногами. Продолжая ходить знакомыми маршрутами, мы лишь умножаем усталость дорог, и она липкой пылью окутывает наши собственные ступни».

Я не стала умножать усталость дорог и уж тем более посыпать сапоги пылью (разве что немного облила их ледяной октябрьской грязью) и отправилась дальше, вверх по Островского.

Сначала я увидела обречённо-серую кормушку, в которой чётко обрисовались на фоне белого снега три голубя. И только потом — поворот налево, за которым угадывались золотистые купола собора Петра и Павла. Ноги сами понесли меня к птичкам, а потом — к белому квадрату собора. Я обошла его вокруг.

Что видела

Золотистые купола на фоне стройки.

Башенку, торчащую прямо из снега.

Березы с листьями — будто прямиком из первой недели сентября.

Чего не видела

Людей.

Квадратный крюк

После я вышла на ул. Ленина. Она запомнилась оглушительным шорохом автомобильных шин по снежной каше. Больше ничего примечательного. Поднимаюсь вверх по Горького и сворачиваю на свежеиспечённую Екатерининскую. Помню, раньше я всегда путала улицы Большевистскую и Куйбышева. Впрочем, после переименования «Большевички» путаю всё равно: каждый раз начинаю судорожно вспоминать, какую же улицу всё-таки переименовали.

Пока ни разу не ошиблась.

На Екатерининской школьники играют в снежки. Играют они так яростно, что мне даже боязно достать фотоаппарат, потому что парочка снежков уже прилетели в меня. Скрываюсь от них в ближайшей подворотне. Там тоже дети и снег, но уже за забором и с мячом. Перевожу дух и оглядываюсь. Видно, что в этом дворе детская площадка никому не интересна: сугробы вокруг неё нетронуты, тогда как спортивная площадка утоптана до каменной твердости.

Выхожу из двора и почему-то спускаюсь вниз. Внизу — Оперный театр. Обхожу сквер по правой аллее и выхожу прямо к его фасаду. Кругом чинно бродят молодые мамы с колясками и совсем не молодые бабушки, тоже, кстати, с колясками.

— Как ты думаешь, а можно попасть на балетную репетицию в театре? — слышу обрывок разговора двух девушек, которые идут впереди.
— Думаю, я могу это устроить. У меня знакомый в театре работает, я могу спросить, можно ли так. Ну, вдруг там режиссёр какой-нибудь нервный и не терпит посторонних на репетициях.
— Ну, ты спроси всё равно. Интересно посмотреть на черновые танцы.

Черновые танцы, ну надо же!

Обхожу театр слева, миную его татуированную граффити спину и выхожу на Советскую. Там, возле зелёного дома с острой крышей, и заканчивается мой дрейф.

А вы замечали, сколько в центре Перми домов с башенками?