Пролог. Записки из Мёртвого дома

В марте 2017 года Евгения Веретенникова приговорили к 7,5 лет лишения свободы в колонии строго режима. Обвинили в распространении наркотиков в крупном размере в составе организованной группы. На суде Женя признался в употреблении психоактивных веществ и в том, что вместе с друзьями покупал их в питерском интернет-магазине, но категорически отрицал, что продавал их. Родные и друзья считают дело сфабрикованным. После того, как Женю задержали в 2015 году, его отец устроил в социальный сетях флэшмоб — знакомые и незнакомые люди со всего мира слали в СИЗО открытки.

Полтора года до приговора Женя провел под домашним арестом. В эти дни, наполненные тягучим ожиданием, он описывал в своем блоге, всё, что с ним происходило.

«В очередной беседе с адвокатом выяснилось абсурдное обстоятельство. Тот факт, что у меня не нашли ничего уголовного ни при себе, ни дома (за две плюхи с обыска мне грозило максимум 15 суток или штраф), не играл мне на руку, наоборот, сильно усугублял положение. „Пойми, тебя должны посадить, это практика, сейчас решается только на сколько и по какой статье, — объяснял адвокат, — и если бы у тебя нашли достаточный вес, можно было бы поторговаться и перейти на „хранение“, получить свои 4-6 лет». Теперь же из того, за что меня можно было посадить, оставалось только «разделение преступного умысла с организованной преступной группой, собирающейся сбыть наркотики в крупном размере». Звучало забавно; я не понимал, как можно доказать это, имея только слова, но знал, что докажут».

«За полтора года я многократно переживал один и тот же момент, сотни, тысячи раз. Момент, когда я выхожу из дома на приговор. Тысячи раз я видел слёзы мамы, слышал глубокий вздох отца. Этот момент ломал голову — вот я здесь, дома, и я ухожу, сам, осознанно, добровольно. И никто не знает, когда я вернусь; скорее всего, всё уже будет иначе, мир никогда не станет прежним».

Эта история навела меня на мысль сделать серию текстов о том, как складывается жизнь людей, оказавшихся в заключении. Я попросила Женю написать письмо, в котором бы он описал свое нынешнее состояние. Полученный текст станет первым в цикле материалов, который мы назвали #nasvobode.

Оригинал Жениного письма можно почитать тут и тут. За то время, пока он писал его, мы созванивались несколько раз. Всегда звонил он, звонил без предупреждения (выхода в сеть у него нет, как и телефона). Сначала я чувствовала себя неловко, но потом привыкла к нему. Мы говорили только о письме. «Я не понимаю, кому пишу», — растерянно говорил он. «Давай, ты будешь писать мне». Женя успокаивался и снова брался за работу.

***

— Поначалу многое хотелось рассказывать, многим делиться, многое казалось интересным, шокирующим, достойным внимания. Было много гнева, злобы, неприязни, возмущения, но всё это не ведет к добру. Время успокаивает и уравновешивает. О том, как несовершенен мир вроде и так все знают, не хочется множить негатив, к тому же я не могу говорить обо всём, что окружает — каждое слово и действие имеет последствия. Так что я просто напишу, как так вышло, что мне сейчас 28 и я пишу это письмо я провел это лето (потом осень, зиму, весну и снова лето).

В системе уже 35 месяцев — сначала домашний арест, а последние 16 — наглухо. 6 в тюрьме и 10 в колонии. Раньше сам не понимал разницы: тюрьма — это СИЗО, изолятор, там ждешь суда, приговора, апелляции. Срыва оттуда (оправдательных приговоров) практически нет, в основном, вероятности ограничиваются сроком и местом дальнейшего отбывания.

Моя тюрьма находилась в Чистополе, я успел пожить в четырёх хатах (камерах) — все они были одинако почти одинаковыми: размер примерно два на пять метров, из мебели — две приваренных к стенам двухэтажных железных шпонки, торчащий из стены столик, совмещенный с двухместной скамейкой, рядом раковина, зеркало, за фанерной перегородкой галоша — нуждовое отверстие в полу, называемое ещё «дальняк», и «робот» — толстая железная дверь с отверстием для подглядывания в центре и кормяком, через который получаешь еду.

Занятий немного: в 6 подъём, в 7 завтрак, затем около 40 минут прогулка — дворик того же размера, что и камера, только интерьер поскромнее — бетонные стены, исцарапанные погремухами (арестантский никнейм), названиями городов, статьями УК и полученными сроками. Из мебели только лавка, вместо потолка решётка, правда, неба не видно, над ней крыша. Раньше здесь были спортивные брусья и турники, но их спилили, объяснив это травмоопасностью. Следующее мероприятие — обед в два, потом в пять ужин. Ещё дважды в день поверка — вывод на минуту на продол (коридор), осматривают арестантов и их жилища. Раз в неделю по расписанию баня, на деле — прохладный душ. Примерно с той же периодичностью, но без расписания — шмон (обыскные мероприятия). Распорядок на этом заканчивается, почти весь день остается свободным.

Ассортимент библиотечных книг (приносят раз в неделю) составляют книги о первой и второй мировых войнах и о революции. Сокамерники периодически иногда менялись, приходилось снова знакомиться. Появлялись новые темы для бесед. Администрация старалась комплектовать постатейно. То есть меня постоянно окружали «наркоторговцы». К слову, я не встретил ни одного «эскобара». Почти все мои попутчики, осуждённые за сбыт, делились на два типа: потребители, попавшие под горячую руку фемиды, и школьники, которые повелись на рекламу вакансии курьера в «ВКонтакте» и решили заработать лёгких денег. Большинство из них принимали на первом же адресе, выданном им «работодателем», брали сразу с поличным с видеосъёмкой и группой захвата. Тех, кто получил хоть какую-нибудь прибыль — единицы.

Всё же, что в этих тесных условиях неизбежно, я познакомился минимум с тремя сотнями таких «наркобаронов». В последнее время новенькие приезжают, в основном, и всё ближе к 2000 году рождения. И колония всё больше похожа на пионерлагерь.

Из-за информационной тишины было время и желание поддерживать связь с внешним миром, писать и получать письма, делиться эмоциями и переживаниями. Общения не хватало, письма писал даже ночью, при луне (так в тюрьме называют лампу ночного освещения). Очень благодарен тем, кто писал мне, и тем, кто мотивировал писать других людей, порой мне даже не знакомых.

В последние два месяца в хате собрался стабильный состав арестантов — никто не курил (что в помещении такого размера сильно раздражает), мы читали газеты вслух, обсуждали новости, изучали английский и немного занимались спортом. В итоге я настолько привык видеть каждый день, что уезжал с грустью на душе. С одним из них мы позже встретились в лагере, примерно раз в месяц встречаю его, обмениваемся приветственным кивком, и дальше иду по своим делам.

После 6 месяцев обитания в тюрьме и «апелляшки», оставленной судом без изменения, меня отправили на этап в исправительную колонию строго режима. Проще говоря, я «поехал на лагерь». Надеялся, что попаду вместе с лучшим другом, который теперь именовался подельником, но УФСИН решило иначе — нас увезли в разные лагеря, а со мной поехал другой подельник, о котором я узнал из уголовного дела, а познакомился лично уже в колонии. С ним тоже не часто видимся.

Лагерь — совсем не то, что тюрьма. Здесь небо над головой. Окружающее пространство, хоть я и попал в самый маленький лагерь в Европе, в сто раз больше тюремной камеры. Осуждённые, за исключением нарушителей режима, живут в комнатах общежитий с обычными дверьми. Первые дни я радовался просто возможности самому открывать и закрывать дверь, чего не делал уже полгода. А ещё можно было поднять и переставить табуретку — волшебное чувство.

Есть небольшой участок улицы, где можно гулять без крыши и решёток над головой. Кормят уже не через отверстие в двери, а в столовой, до которой нужно идти по улице. Туалет отдельный, душ тоже, если работаешь, можно мыться каждый день. Есть промзона, санчасть, клуб, магазин. После тюрьмы кажется, что попал на волю — стал гражданином маленького полицейского государства. Вероятно, освобождение из колонии вызовет схожие чувства. По сути, колония и есть маленькая ужесточённая копия России.

Первые четыре месяца я проработал на промке — шил одежду тёплые куртки для нефтяников (почти всё производство здесь швейное). Не ради зарплаты, конечно, я получал 200 рублей в месяц, и не для освоения навыков шитья, просто это было хоть какое-то творчество, более осознанное времяпровождение. Начал привыкать к режиму: в 5:45 подъём, зарядка и сразу завтрак, каждый день три поверки по 20 минут в строю на улице, ну и ужин в три часа дня, больше ничего необычного.

В общежитии постоянно суета, в комнатах живёт по 20 человек, все чем-то себя занимают, весь день работает телевизор, кроме кроватей, присесть некуда. Сосредоточиться на своих делах было сложно и это раздражало, поэтому на работу я ходил с удовольствием, старался оставлять меньше сил на лишние мысли. По вечерам старался читать, что до сих пор даётся с трудом — всё вокруг отвлекает: разговоры, телевизор, мысли. Каждые пару строк останавливаюсь, чтобы сказать себе: «да, парень, ты в тюрьме, забей, просто читай дальше».

После швейки для меня нашлось рабочее место в клубе. Здесь есть небольшая мастерская «ширботребка» или «сувенирка», где я работаю последние полгода. Выжигаю рисунки на нардах и панно, даже написал одну картину маслом. И хотя творчества в этом не так уж и много, в основном, стандартные одинаковые картинки, пожалуй, это лучшее, чем я могу занять время в колонии строго режима. Жаль, что рабочий день в пять заканчивается и приходится сидеть в бараке.

Я думал, одним из главных плюсов тюрьмы будет уйма свободного времени на чтение книг и рисование, творчество, почтовую переписку. На деле всё иначе. Как абсурдно это ни звучит, времени ни на что не хватает. Самое простое решение, конечно, забить на всё и смотреть телевизор (идеальное убийство времени). Так поступает большинство — те, кто мечтает, чтобы время быстрее пролетело незаметно, и они проснулись бы постаревшими, но свободными.

Что-то во мне противится такому сценарию — не так я хочу провести свою молодость — хочется исследовать, создавать, развиваться. К тому же, в шкафчике стопка неотвеченных писем, на которые я всё набираюсь сил и мыслей (вроде, этот процесс называется прокрастинацией). В итоге, безуспешно пытаясь игнорировать телевизор и прочий шум, по вечерам я сижу в обнимку с кипой писем и книг, карандашей и бумаги, и пытаюсь отыскать в себе человека, которому адресованы письма, которым когда-то был или хотел бы стать. В итоге эти два часа «свободного времени» оказываются самыми изнурительными за день. А выходные проходят так целиком.

Мысли о воле, мечтах, планах и возможностях, которые есть за изгородью, ни к чему хорошему меня не приводят. Мысли доставляют массу хлопот и «невроз прививают». Представляешь что-то хорошее, сталкиваешься с невозможностью реализовать это ни сейчас, ни в ближайшем будущем (для меня это год, максимум, два). С каждым месяцем я всё меньше вижу юмора и иронии во фразе, которую услышал от старого сидельца в первый день в тюрьме: «Волю придумали (сотрудники), чтоб зэкам душу травить».

Когда я думаю, о чём поговорить с родственниками или написать друзьям, обнаруживаю, что не понимаю уже, как они живут там, о чём мечтают, что ими движет. На словах, конечно, они объясняют, но большую часть я не понимаю, не ощущаю, может, не верю. На написание письма порой уходят недели. Получать и читать их здорово. Особенно радует, когда люди пишут о себе, о жизни, делятся мыслями, а не просто спрашивают «как ты там» и желают «не унывать». А вот найти силы на ответ не всегда удаётся. Думаю по часу над каждой строчкой, недели летят, как дни. К слову, на этот текст ушло 23 24 дня. Разговоры по таксофону часто сопровождаются неловким молчанием. Обычно я готовлюсь к ним: пишу тезисы, темы для обсуждения, но чаще все приводит к вопросу «что у тебя там происходит, расскажи». Но всё, что можно было и о чём стоило говорить, я рассказал ещё полгода назад, или ещё раньше. Вопрос «что нового?» приводит к унынию. Чаще звоню потому, что от меня этого ждут. К слову, полчаса телефонного разговора равны литру сгущёнки. Есть ещё так называемые «видеосвидания» — 20 минут в кабинке размером с сортир перед монитором и камерой, с антикварной телефонной трубкой в руках. Улыбаешься в полусферу электронного глаза и стараешься выглядеть бодрячком. За 20 минут посетитель отдаёт три литра сгущёнки, или 10 козинаков, или 4 кг свежего лука... Так, тормози.

В первые месяцы я хотел расписаться с девушкой, чтобы ей разрешили впоследствии приезжать на длительные свидания. На тот момент мы не виделись месяцев восемь. С первой попытки что-то не срослось с графиком работы ЗАГСа, спустя две недели она снова приехала в Казань, и на этот раз нам назначили дату росписи, оставив полтора месяца на раздумья. Сама роспись проходит в коридоре помещения длительных свиданок и длится минут пять. Мы ставим подписи, надеваем кольца, и сразу снимаю его, потому что в зоне это запрет, и возвращаюсь обратно в барак. Вроде бы, мы с ней оба понимали, что это просто необходимая формальность для того, чтобы увидеть друг друга, поэтому я не особо волновался. Время прошло быстро.

В тот день была назначена роспись ещё у двоих осуждённых, и в девять утра мы стояли втроём у дежурной части, ожидая вызова. Утром я звонил невесте и знал, что она приехала, готова и тоже ждёт по ту сторону. Спустя час ожидания, вызывают двух человек, оставляя меня в неведении.

Позже я узнал, что моя невеста забыла в кармане платья Мp3-плеер. Её не остановили, когда она проходила через металлоискатель, а только когда она уже переступила порог коридора, к ней подошёл оперативный сотрудник и вернул её обратно. Сообщив, что свадьба отменяется, изъяли плеер, увели её на допрос, и в результате, вместо свидетельства о браке, ей пришлось ставить подпись в протоколе об административном правонарушении.

Через месяц она приехала в Казань уже на суд, где получила штраф в 3000 рублей и постановление об изъятии айпода и обращении его в пользу государства. Какой-то мрачный символизм был в том, что этот плеер я сам подарил ей пять лет назад.

Через два месяца мы снова подали заявление, но уже как будто по инерции. На этот раз я ошибся, заполнив лишнюю строчку, и ЗАГС не принял его. Идея заглохла сама собой. Может, три неудачи подряд — это знак, а может, я просто устал и решил, что всё к лучшему. Минус дополнительные тяжёлые мысли и ожидания в тесной грязной комнате, в лучшем случае — свидания раз в полгода. Так время и обстоятельства привели к решению, что лучше уж совсем без этого.

Иногда я задумываюсь, что будет, если меня отпустят прямо сейчас (мысль о том, что жизнь могла вообще пойти в обход тюрьмы, меня уже не посещает и кажется ересью). Пожалуй, я не готов к жизни на воле. Попади я туда сейчас, я бы закрылся дома, ушёл в компьютерные игры и боялся бы выходить на улицу. Этому меня научил домашний арест. Каких-либо планов на жизнь у меня нет и думать о них нет желания. Направления, в которых я развивался, эволюционируют уже без меня: кажется, я безнадёжно отстал от течений и технологий. Мечты о путешествиях по миру тоже растворились. Негде взять на это средства, да и с выездом за рубеж теперь облом, стены тюрьмы увеличатся до границ РФ. Что ж, не так уж и мало.

Мама ждёт меня, чтобы я свозил её показать Петербург, в котором я немного успел пожить, а на даче нужно починить забор и обновить доски в домике. Цели неплохие, но их не хватит на жизнь. Похоже, я навсегда останусь немного злым на мир и никогда уже не буду ему доверять.

В тюрьме можешь быть уверенным, что находишься здесь насильственно и во всех бедах винишь тех, кто тебя сюда закрыл. А вот на свободе можно внезапно обнаружить, что живёшь, как в тюрьме, и не в силах этого изменить.

Не то, чтобы мне здесь комфортно, и я хочу остаться, но и не то, чтобы я рвался на волю. Выйдя за пределы колонии, я всё равно останусь в системе. Воля — это не просто отсутствие стен. Как бы мне не хотелось вернуть всё, как было когда-то раньше, вернувшись в свой город, в свой дом, я не знаю, что там делать.

Пожалуй, я уже хочу дописать эти строки, выпить чая, дождаться отбоя и лечь спать. А завтра пойти на работу и ни о чём не думать.

***

• Материал подготовлен при поддержке фонда «Нужна помощь» в рамках программы «Благотворительные гастроли».
• Читайте также: Есть ли жизнь после зоны? Статья о пермских реалиях, с которыми сталкиваются только что освободившиеся.