Опера, которую трудно полюбить

О том, почему в наши дни в опере невозможно и даже оскорбительно оставлять в неприкосновенности архаичный «античный» сюжет и имперскую постановочную стилистику, а также почему некоторые написанные на заказ произведения оказываются через годы лучше, чем те, что были написаны по вдохновению, Теодор Курентзис и Питер Селларс в ненастный день накануне премьеры рассказали Клубу друзей Зальцубургского фестиваля.

Питер Селларс:

— Я уже работал на Зальцбургском фестивале: в 1992 году мы ставили «Франциска Ассизского» Оливье Мессиана. Так случилось, что композитор умер незадолго до премьеры, и наш спектакль стал живым памятником ему. Мы думали о нём каждый день. Его вдова приехала в Зальцбург и непрерывно плакала.

Когда мы создавали спектакль, мы почувствовали, что Мессиан с нами, что происходит чудо воскрешения.

Зальцбургский фестиваль тогда переживал второе рождение благодаря Жерару Мортье, который пришёл на должность интенданта. Появилась какая-то особая атмосфера. Это был очень эмоциональный момент для всех нас.

Сейчас происходит нечто подобное.

Последняя опера Моцарта — это борьба. Это опера, которую трудно полюбить. Мы хотим её полюбить, но она каждый день нас разочаровывает. Когда Моцарт её писал, он был близок к смерти и знал, что умирает, поэтому опера превратилась в глубокое размышление о смерти.

Но он писал «Милосердие...» к коронации Леопольда II, а когда пишешь что-то по такому случаю, никогда не будешь говорить от сердца. Ни один политик этого не примет. Моцарт хотел сказать так много личного и при этом был в ситуации, когда никто не смог бы говорить честно. Так что «Милосердие Тита» — это результат кризиса, противоречия, когда глубокое высказывание обращено к тому, кто этого не понимает и не принимает. Моцарт, будучи масоном, верил, что век королей завершён. Поэтому он не мог относиться к коронации Леопольда с должным почтением, тем более что дело происходило во время Великой Французской революции. Так что противоречия здесь очень глубокие.

Это произведение о конце и о новом начале — о конце жизни Моцарта, о конце эры королей и о начале нового мира, новой Европы. Это визионерское произведение — видение Европы, которой ещё не существовало. Моцарт покинул этот мир, оставив нам своё видение будущего.

Мы сегодня знаем больше, чем он, когда писал оперу, мы уже видели это будущее. Мы должны в этом спектакле встретиться с Моцартом, вступить с ним в диалог. Это, как и в случае с «Франциском Ассизским», чудо воскрешения. Это сакральное действие.

Теодор Курентзис:

— Моцарт использовал очень старомодное либретто Пьетро Метастазио. После революционной трилогии, написанной по либретто Да Понте, когда Моцарт создал оперу нового века, это был огромный шаг назад. Нам сегодня кажется, что нет особой разницы между сороковыми-пятидесятыми годами восемнадцатого столетия и семидесятыми-восьмидесятыми годами. Для нас это одно и то же. Но за эти годы Моцарт создал новую музыку, новую оперу. И вдруг — возвращение к материалу, который выглядел ужасно несовременным.

Я вижу, я чувствую, как это было трудно, какая там была внутренняя борьба. И он даже не успел написать финал. Но он оставил в музыке ключи, которые нужно найти, чтобы открыть правильную дверь. Сегодня мы с огромным уважением и любовью к этому человеку пытаемся найти эти тщательно спрятанные ключи.

Иногда бывает, что гению нужно написать что-то очень быстро, не дожидаясь вдохновения, и приходится себя заставлять. А бывает, приходит вдохновение — и он пишет, пишет, пишет... Но проходит пять лет, он смотрит на эти вдохновенные творения и думает: «Это что вообще за ерунда?» А что-то написанное по заказу оказывается шедевром. Это потому, что подсознание творческого человека работает лучше сознания.

Очень трудно сегодня воспринимать сюжет «Милосердия Тита» всерьёз. Но опера — это всегда что-то ненатуральное. Там люди поют друг другу вместо того, чтобы разговаривать друг с другом. Так ведь в жизни не бывает!

Но стоит нам прийти в церковь и запеть литургический хор — и всё выглядит вполне естественно, поскольку мы оказались в другом пространстве с другими законами — сакральном пространстве, пространстве ритуала. Моцарт в последний период жизни — и мы чувствуем это — идёт в этом направлении. «Милосердие Тита» — не просто опера, а сакральное произведение.

Питер Селларс:

— В «Свадьбе Фигаро» Моцарт изменил скорость оперы — опера неожиданно стала быстрой. Вот всегда была опера медленной, и вдруг в «Свадьбе Фигаро» она стала быстрой, искристой, живой каждую секунду. И тут Моцарт решает вернуться к тяжеловесному либретто «медленной» оперы. Но музыка Моцарта настолько богата, в ней столько тонкостей и деталей, столько внутренней жизни! Она гораздо содержательнее, чем текст Метастазио. Есть ария, которая продолжается 12 минут, а в ней всего три предложения, которые повторяются и повторяются.

Люди редко говорят то, что на самом деле имеют в виду. Какими разными способами они могут сказать «Пожалуйста, заткнись!»

Пьесу Метастазио много раз перекладывали на музыку, и каждый раз это получалась опера о любовном треугольнике. Но только не во время Великой Французской революции! Подумайте, в то самое время, когда в Праге короновали Леопольда, в Париже свергали королей! И вот Моцарт использовал эту пьесу для того, чтобы сказать королю то, что он совсем не думал: «Посмотри на свой прекрасный портрет! О, как ты щедр! Какой ты особенный человек! Аж на целых три часа — пока идёт опера». Ну, разве ж это актуальный месседж для 1791 года?! И, я вам больше скажу, ещё меньше это месседж для 2017 года. Это примерно как сегодня сказать мистеру Трампу: «Ты такой красавчик, волосы у тебя — загляденье!»

Зачем же нам притворяться глупыми и делать вид, будто мы всерьёз воспринимаем вот эти все славословия в адрес правителя? Зачем нам буквально повторять те глупости, которые уже в 1791 году были глупостями?

В общем, Моцарт написал прекрасную музыку, а наша задача, задача постановщиков — ликвидировать в этой опере всё ненатуральное. Например, рассуждения о том, что беднейшие крестьяне, которым нечего есть, знают, кто их настоящий друг (правитель). По-моему, это не только глупо, но и оскорбительно, и мы не хотим повторять этот словесный мусор для нового поколения человечества, даже если он положен на прекрасную музыку Моцарта! Это абсолютно необходимо исключить.

Что является актуальнейшей повесткой нашей жизни, жизни человечества в последние два-три года? Бомбы на вокзалах, бомбы в метро, грузовики, врезающиеся в толпу людей. Каждую неделю происходит нечто подобное. И что трогает больше всего? Тысячи людей выходят из своих домов с цветами, со свечами и устанавливают их на площадях. Люди говорят: «Мы не будем отвечать на ненависть ненавистью, мы ответим любовью, и наша любовь сильнее бомб».

В наше время, когда политики отвратительны, масс-медиа отвратительны, когда кажется, что человечности не осталось, так удивительно видеть, что люди выходят из дома с посланиями о чём-то ином.

Моцарт изменил либретто Метастазио. Известно 43 домоцартовских версии произведений на это либретто, и нигде нет взрыва в середине сюжета. Но у него в конце первого акта взрывается Капитолий, и мы видим его в огне. Этого в предыдущих версиях не было. На представлении в Праге, на коронации получалось, что император видел как бы своё собственное убийство — из своей королевской ложи в театре. Финал первого акта называется «О, день скорби и горя». И это в день коронации! Это его Моцарт назвал «День скорби и горя». А потом занавес опускается, и мы слышим из королевской ложи: «Наслаждайтесь шампанским!»

Король только что видел собственное убийство. Он видел свой Капитолий в огне. Интересно, какие были диалоги в королевской ложе во время перерыва?

Моцарт, будучи масоном, придавал большое значение ритуалам и их скрытым смыслам. Ритуалы масонов направлены на то, чтобы человек умер для самого себя. У них есть очень важный ритуал — часть ритуала посвящения, во время которого нужно лежать в гробу и переживать свою собственную смерть, смерть своего эго, чтобы получить перерождение. Так что Моцарт в духовном смысле убил Леопольда в первом действии, чтобы он жил заново, жил по-новому. Месседж Леопольду был такой: пожалуйста, убей себя прежнего и начни новую жизнь. Это очень символическая опера в контексте масонских ритуалов.

Мы каждую неделю видим, образно говоря, Капитолий в огне. Каждую неделю гремят взрывы. Как же мы можем начать второй акт нашей оперы с известия: «О нет, император жив, кто-то другой погиб, стало быть, всё хорошо». Это так неправдоподобно! Как кто-то может так сказать? Невинные люди погибли! Я спросил у Теодора: как бы нам так сделать, чтобы обозначить, что произошла трагедия, погибли невинные люди?

И Теодор предложил исполнить в начале второго акта Kyrie («Господи, помилуй») из «Реквиема».

Теодор Курентзис:

— Моцарт написал «Реквием» и «Милосердие Тита» в одно и то же время. Он одновременно писал духовную музыку и оперу.

Звук в духовной музыке Моцарта принципиально иной, нежели в оперной музыке. Когда я ставил «Дон Жуана», я старался привнести в эту оперу звук духовной музыки, который я называю «зальцбургским звуком», чтобы сделать оперу более метафизической. В «Реквиеме» есть звук, перед которым я преклоняюсь — церковное звучание. С помощью духовых инструментов — тромбонов, бассетгорнов — он создаёт звук, как будто мы находимся в церкви или в пещере. Если закрыть глаза, сам себя спрашиваешь: «Где я? В церкви или в пещере?» Мы старались создать такой звук в хоровых сценах «Милосердия Тита». Для меня это сочетание церковного и оперного звучания — настоящий профессиональный вызов, потому что они совершенно разные. Тут главное — правильные переходы от одного к другому.

Питер Селларс:

— Моцарт — одно из худших клише в мире. Это музыка для лифтов в дорогих отелях. Или всё-таки это музыка для самого важного дня в вашей жизни, моментов самого глубокого понимания? Это одна и та же музыка! Вы можете играть Моцарта или тривиально и миленько, или как сочинение человека, который видит глубочайшие вопросы в жизни и вглядывается в них с отвагой.

Теодор Курентзис:

— Мы с Питером — радикалы, которые до сих пор занимаются ручной работой в мире фабричного производства. Когда мы что-то делаем, мы не учим, мы учимся сами. Каждый новый день нашей работы — это новое путешествие в глубины себя: наши внутренние Арктики и внутренние Сахары.

***