Истории войны: Никто и не думал, что может начаться эта страшная война

Фрейда Лейбовна Палко

Я родилась в 1927 году, к началу Великой Отечественной войны мне было почти 14 лет. Наша семья — мама, папа, сестра, бабушка — жила в небольшом городке Брянской области, Стародубе. Никто и не думал, что может начаться эта страшная война.

18 августа 1941 года был обычным днём нашей жизни. Папа пошёл в колхоз на работу, бабушка пекла хлеб... И вдруг в наш город пришли немцы. Они, конечно, объявили: не пугайтесь, женщин и детей бить не будем. Но мой отец решил перестраховаться и отправить нас куда-нибудь подальше от этого ужаса. Буквально за несколько часов он нашёл в местном колхозе лошадь, чтобы мы смогли куда-нибудь уехать. Но уехать нам так и не удалось.

Весь город согнали на площадь, кого-то повели расстреливать, а нас загнали в сарай на скотном дворе. Утром всех мужчин и мальчиков, которые были старше 14 лет, отвели на работу, но с этой работы никто не вернулся. Как мне стало известно позже, всех расстреляли.

Оставшихся женщин и детей расселили в небольших избах, примерно 100 человек в комнате. Так началась жизнь в Беловещенском гетто. Как и во многих лагерях того времени,мы жили в условиях чрезвычайной антисанитарии, у нас практически не было одежды, спали мы на холодном полу. И, конечно, нас не кормили. Но прожила я в этом гетто совсем недолго — всего 4 или 5 месяцев.

В начале февраля 1942 года я и ещё несколько заключённых... Мы решили сбежать. И у нас получилось. До сих пор не могу понять, как я на это решилась.

А уже в пути я узнала, что моих близких — маму, бабушку и сестру — расстреляли. 23 февраля мы дошли до небольшой деревушки, где одна из беглянок работала учительницей. Она мне сказала, что её здесь не тронут, продолжив: «Ну, а ты беги дальше». Наутро я узнала, что её расстреляли. Вот как бывает, её в этой деревушке так любили, но расстреляли, потому что никто не заступился. А я пошла дальше.

Через несколько дней я добралась до города Клинцы, где жила когда-то моя тётя. Я даже и не думала, что в Клинцах могут быть немцы. Когда нашла тётин дом, я узнала, что она и её муж ушли к партизанам, а их дети остались у одной женщины — местной жительницы, которая приютила и меня. Я получила новые метрики на имя Сидоренко Лидии Павловны и, чтобы хоть как-то выжить, устроилась на один из местных заводов. Казалось бы, жизнь налаживается, но, не проработав там даже месяца, я была угнана вместе с сотней других девушек и женщин в Германию, где и прожила до конца войны.

В Германии я сначала работала на военном заводе, затем, когда работа на заводе закончилась, меня перераспределили на сельхозработы к какому-то крестьянину. Потом я работала ещё у одного хозяина, а в 1945 году вернулась в Стародуб.

В Стародубе меня никто не ждал. Отец погиб на войне, а бабушку, маму и сестру, как я уже говорила, расстреляли. Все жители города таких, как я, считали иностранными шпионами...

Антонина Михайловна Сердюкова

Я родилась в 1925 году в городе Первомайске. Когда мне было 3 года, родители переехали в Сталинград: там строили тракторный завод, а мой отец был инженером. Поэтому войну я встретила в Сталинграде.

22 июня. Я очень хорошо помню этот день. Я оканчивала музыкальное училище. У нас был выпускной утренник.

Утренник проходил в театре. И театр был полон народа. В зале сидело наше начальство, и мы давали заключительный концерт. Как раз объявили мой номер, играла я немецких композиторов, тогда они были в большом почёте. И вот я выхожу на сцену, шагаю на середину, а меня отодвигает какой-то мужчина. Стою рядом с ним, не понимая, что происходит. А он вдруг он произносит: «Товарищи, война! Фашисты бомбят Киев». Двери распахнулись, шум, рыдания, топот, все побежали... Осталось только наше начальство — бумажку-то получать надо... Вот так у меня закончилось детство и началась война.

Сталинград бомбили не потому, что это такой уж сильный город, а потому что он Сталин-град. На близлежащий Саратов ни одной бомбы не упало.

Полетели самолёты, полетели бомбы... Каждый дом немцы разбивали — по очереди. В наш дом тоже попала бомба — всё всмятку, а людей только завалило. Нас откопали, а когда мы вылезли — мне потом это рассказали, — разорвалась бомба и маленький осколок попал маме в горло. Он прорезал горло насквозь, кровь хлещет... Хорошо, что рядом были наши друзья-врачи, они оказали маме первую помощь. А потом выяснилось, что мама оглохла. Этот осколок сделал её глухой на всю жизнь.

Наш дом разбомбили, принялись за завод. И вдруг тишина. Мы высунулись — а уже немцы топают по улице. Немцам ведь надо, чтобы заводы работали... На войну! Поэтому они всех, буквально всех, как скот, погнали через степь на ближайший железнодорожный узел, посадили в телячьи вагоны и отвезли в Польшу. В Польшу приехали немцы, чтобы отобрать рабочих на заводы Германии. Так мы попали в концлагерь в Дрездене.

Около Дрездена был завод, где варили ванадий с алюминием, получая очень прочный сплав. Нас привезли туда, а так как мой отец был очень хорошим инженером, ему дали работу и велосипед. Он не сидел на месте, как все мы, безвылазно.

Маму — глухую, с ранением в горле — и меня поселили в концлагере. Кормили один раз в сутки, отца подкармливали французы. Французы и поляки были в другом лагере. Словом, всем национальностям было лучше, чем русским. Для русских — самый тяжёлый труд и плохое питание. На груди у нас была особая метка.

На работы нас водили под конвоем. И под конвоем приводили обратно в лагерь. Раз в сутки давали миску. Это был так называемый суп — картошки там не было, была только брюква, морковка, свёкла... Конечно, мы всегда были голодные, несчастные. Мама практически не вставала, глотать ей было трудно. Ну, сами понимаете. Отцу было чуть легче. Понятно, он был инженер, на работу на велосипеде ездил. Свободно выходил за ворота.

Наш барак состоял из двух комнат, в каждой — 30 человек. Он был деревянный, отопления в нём не было. Хотя в Дрездене и зимы практически не было, но иногда тем не менее мы напяливали на себя всю одёжку, какая была. На ногах круглый год носили брезентовые шлёпанцы — и летом и зимой.

В лагере я познакомилась с военнопленным французом. Хотя считалось, что французы в лагере живут, ходили они свободно. Очень любили выдёргивать гвозди и вытаскивать доски из барака... Так я и познакомилась с Клодом.

Когда война стала подходить к концу, англичане в борьбе с немцами разбили наш забор. Тут мы все выскочили и побежали кто куда. Мы с Клодом — во Францию.

Я жила во Франции. А дальше Сталин вмешался. У меня к тому времени уже сын Мишка родился. Война закончилась, 1948 год. Всё бы ничего. Хотя на заборах везде было написано «Yankee go home». Если знаете английский, поймёте. Русских не трогали. Нас было много. Не я одна бежала с французами. Французы — народ приятный, к тому же муж у меня скрипач был и мне всё французское было близко. Но по Франции начали разъезжать энкавэдэшники. Увидят русского и говорят: «Присядьте, пожалуйста, к нам в машину». Что дальше, сами понимаете. Потом они адреса начали выискивать. Франция спорить со Сталиным не стала. Французская полиция свободно выдавала русские адреса.

И вот однажды, когда Клод был на концерте, к нам домой подъехали какие-то люди, постучав в дверь, они по-русски мне сказали: «Час на сборы». Я Мишку в охапку — и на вокзал.

Это был целый эшелон русских мам с русско-французскими детьми — у кого-то один, у кого-то два малыша. Нас посадили в вагон, довольно комфортабельный, кормили, какие-то игрушки детям приносили. В принципе, ехали мы цивилизованно. Приехали в Брест — уже граница, уже Россия... И здесь нас пересаживают в телячий вагон: двухэтажные нары и никаких удобств.

Мы прекрасно понимали, что мы едем в Сибирь. Тут всё было понятно: мы ведь — враги народа. Остановку в пути делали один раз в сутки, ночью: мужчины шли по нужде налево, женщины — направо. Обычно ночью темнота, ничего и никого не видно. И вдруг однажды я смотрю — всё в огнях, большой город... Какой? Я не знаю. Взяла Мишку в охапку — и бегом по шпалам. Поезд ушёл без меня. Куда? Меня не волновало. Иду в город. А это Киев.

Я помнила, что у меня в Свердловске живёт бабушка, тётка, братья. Свердловск был как якорь, не чета городам, которые ближе к границе. Я начала снимать с себя всякие брошки, серёжки, старалась их продать... В общем, нацарапала денег, купила билет. Приезжаю в Свердловск. У меня ни копейки. Выхожу на вокзал, адреса не помню. Знаю, что родственники в Свердловске, но я ведь никогда не переписывалась с ними. Это мама всегда писала бабушке и сестре. Ко мне подъехала машина, водитель говорит: «Садитесь, отвезу, вы же из Германии». Я ответила, что у меня ни копейки. Водитель сказал, что уже понял это. Не знаю как, но он нашёл моих родственников.