Пермь в столыпинском галстуке. Часть 8: Дорогой дневник

Пермский комплекс неполноценности в начале XX века питало отсутствие в городе заведений высшего образования. Прискорбно, но одна из крупнейших губерний Российской империи не имела ни университетов, ни институтов, более того, их не было нигде на Урале и это притом, что в Сибири первый университет торжественно открылся ещё в 1888 году, а Казанскому университету к тому времени и вовсе исполнилось уже целых сто лет. Этот крайне досадный недостаток компенсировался обилием средних и средних специальных учебных заведений, только гимназий осенью 1907 года в Перми было пять, причём три из них женские. Среди них особое место занимало частное заведение госпожи Л. В. Барбатенко.

Оно открылось в 1901 году, том самом, когда в Пермь приезжала группа будущих авторитетных эсеров. Уже через два года, в ноябре 1903-го, ему присвоили статус правительственной гимназии с 7-ю классами. Хотя, строго говоря, всего классов было девять, т. к. был ещё приготовительный класс (нулевой), готовивший девочек к поступлению в гимназию, и педагогический класс (восьмой), дававший выпускницам профессиональные навыки для работы в школе уже после окончания основного курса в гимназии. Кроме того, для иногородних имелся пансион.

Плата за обучение тут была выше, чем в других местах: 45 рублей в год в приготовительном классе, 60 рублей в год — во всех остальных классах. Отдельно взималась плата за пансион — 18 рублей в год и за уроки танцев — 3 рубля в год, тем не менее, от желающих отдать своих дочерей на воспитание Любови Васильевне и её педагогическому коллективу не было отбоя.

Социальный состав учениц был неоднородным. Большинство составляли юные мещанки, т. е. горожанки, далее шли дочери зажиточных крестьян и лишь за ними девочки из семей чиновников и молодые особы благородного происхождения — дочери дворян и почетных потомственных граждан, в конце следовали дети сельских обывателей, купцов и интеллигентов. Большое число гимназисток из низших сословий объяснялось просто: дети более статусных родителей шли учиться в Мариинскую и Александровскую женские гимназии.

Учебное заведение госпожи Барбатенко располагалось на втором этаже дома статского советника А. В. Синакевича (сейчас там находится школа № 21), весь первый этаж сдавался в аренду под магазины, на третьем этаже здания находились спальные комнаты (дортуары) учениц и их наставниц, а в двухэтажном пристрое, что со стороны улицы Пермской, проживала прислуга.

Формально гимназистки в течение всего учебного года, как в урочное, так и во внеурочное время обязаны были носить синюю шерстяную форму, синий берет, черный или белый фартуки. Все они должны были иметь при себе ученические билеты, которые необходимо было предъявлять по первому требованию администрации гимназии, учителей и чинов полиции. Им запрещалось появляться на железнодорожных станциях и речных пристанях без уважительной причины. Вечером для учениц был устроен своеобразный комендантский час. Им разрешалось находиться на улице только до определённого времени: с октября по март до 19.30, с апреля по июль до 22.00, с августа по сентябрь до 21.00. Особо оговаривалось посещение мест проведения культурного досуга: театра, кинематографа, танцевальных вечеров, концертов. Для этого требовалось разрешение начальницы, которое выдавалось только в праздничные дни и выходные, кроме того, содержание пьесы или кинокартины должно было быть одобрено педагогическим советом.

Однако за строгим фасадом гимназических формальностей реальная жизнь преподавательского состава, учениц и самой главы заведения выглядела заметно иначе, чем в уставных документах, рекламных объявлениях или адрес-календарях. Для пермского общества не было секретом, что госпожа Барбатенко придерживалась, как тогда говорили, прогрессивных взглядов. В мае 1905 года она с некоторыми своими коллегами и ученицами участвовала в первой пермской демонстрации, в результате чего едва не лишилась своего поста. Спасли её только влиятельные родители гимназисток, которые смогли замолвить за неё словечко в столице. Этот неприятный эпизод нисколько не обескуражил Любовь Васильевну, после выхода Манифеста 17 октября она вместе с коллегами смело ринулась в бурлящие воды только что легализованной политической жизни. Некоторые заседания Всероссийского союза учителей, в деятельности которого они участвовали, проходили осенью 1905 года непосредственно в гимназии. Закончилось это увлечение в декабре, один из её коллег, уже давно признанный полицией неблагонадёжным, бывший преподаватель Пермской семинарии Александр Обтемперанский был арестован, а ей самой пришлось спешно покинуть город и временно выехать за границу. Через полгода всё улеглось и, хотя следствие продолжалось, арестованный вышел на свободу и вернулся к работе. Разумеется, полиция не перестала пристально следить за ним и ещё несколькими его коллегами. Все они, включая саму госпожу начальницу, справедливо подозревались в сотрудничестве с партией социалистов-революционеров.

Что касается учениц гимназии, то они доставляли правоохранительным органам империи ещё большую головную боль, чем их наставники и наставницы. Начальник пермского охранного отделения в начале 1908 года в письме пермскому губернатору по этому поводу выразился однозначно: «нельзя не указать на крайнюю нравственную распущенность большинства учащихся в гимназии Барбатенко», скептически он оценивал и качество образования в учреждении. Конечно, говоря о нравах гимназисток, он имел в виду не распространение порнографической литературы, которое тогда заботило общественность Перми и не слухи о распутных обществах «огарков», организовавшихся якобы даже в набожной Польше. Речь шла об увлечении радикальными политическими идеями вплоть до террора. В том же письме указывалось, что «во всех делах о преступных сообществах, возникших в течение 1907 года в городе Перми, проходят учащиеся или учившиеся в гимназии Барбатенко», особо отмечалось, что «при ликвидации типографии Пермского комитета РСДРП были задержаны на собрании, руководимом одним из представителей комитета, 11 гимназисток гимназии Барбатенко, из коих некоторые проживали на квартире у самой госпожи Барбатенко».

Но за девицами из дома Синакевича числилось и кое-что более значительное, чем нелегальные собрания. В начале ноября 1907 года в зале для пассажиров 1 класса железнодорожного вокзала Перми жандармами были задержаны в нетрезвом состоянии двое военнослужащих 11-го Псковского пехотного полка.

Один из них назвался нестроевым Яковом Васильевым, но быстро выяснилось, что на деле он младший ветеринарный фельдшер и унтер-офицер Адам Авраменко, другой оказался рядовым 8-ой роты. Оба тут же были подвергнуты личному досмотру, в ходе которого у фельдшера было обнаружено письмо от некой Галины, которое он неумело пытался скрыть. В письме Авраменко именовался «товарищем», упоминалась какая-то Клаша, кроме того, речь шла о «борьбе». В ближайшую же ночь в казарме 5-ой роты, где служил унтер-офицер, был произведён обыск среди его вещей и найден ещё ряд писем. Жандармов особенно заинтересовало послание в Москву к некой Юлии Чебыкиной, что проживала в одной из квартир на Большой Пресненской улице. Быстро выяснилось, что Юлия (она же товарищ Галина) летом 1907 года завершила обучение в гимназии Барбатенко и уехала с подругами в Москву учиться на Высшие женские курсы В. А. Полторацкой. Клаша же оказалась Клавдией Кирсановой, окончившей ту же гимназию, но в 1906 году. С тех пор она уже трижды была арестована полицией и к тому моменту в стенах Пермской губернской тюрьмы ожидала суда по одному из лбовских дел. Всю эту информацию пермские жандармы незамедлительно сообщили в московское охранное отделение с просьбой провести обыск в квартире Чебыкиной.

Московские коллеги не заставили долго ждать. При проверке на Большой Пресне было найдено много писем, фотографии военнослужащих, а главное, дневник подружки Чебыкиной — Марии Калугиной (она же товарищ Маня), тоже выпускницы гимназии Барбатенко. Этот документ, который, конечно, не мог выйти из под пера профессионального революционера, был обычным для романтически настроенной гимназистки того времени. В нём бесхитростно раскрывались все её действия, включая конспиративные, начиная с апреля 1907 года и до середины осени. В дневнике содержалась информация с прозвищами, именами, фамилиями, адресами, событиями и многим другим вплоть до интимных связей. Были и целые послания солдат в нелегальные газеты. Цитировались, например, письма нижних чинов 232-го Ирбитского резервного батальона о своих командирах. Вот так выглядел отрывок одного из них:

«...товарищи, гвоздём нашего бедствия является командир нашего батальона полковник Гаврилович, я не берусь его описать, а только знаю, что это не человек, а сатана только в образе человека. Увидя солдатика ещё издали он уже наблюдает, как он идёт, не шатается ли. Или же, когда поравнявшись с ним, он тебя назовёт так милым именем, что как-то невольно содрогнёшься: „Эй, ты, свинья, куда идёшь“? И такия оценки повторяются чуть не каждый день на виду у посторонней публики. Да за что же, спрошу я, такое тяжёлое наказание терпят солдатики Ирбитскаго баталиона? Неужели нет избавления от этого деспота? Есть и только одно — уничтожить его, чтобы было бы и другим неповадно издеваться над солдатами. Так вот, товарищи рабочие, просим вас, не найдёте ли возможным уничтожить эту седую крысу, ибо вы свободным временем больше нас располагаете и, тем более, живёте на воле, так что найдёте удобный момент как разделаться с ним. Товарищи, вы этим избавите от тяжёлаго ига 600 человек»!

Неудивительно, что начитавшись таких писем «товарищ Маня» называла в дневнике ирбитцев «ужасными террористами».

После обыска Чебыкина и Калугина, несмотря на множество улик, были оставлены на свободе с целью отследить их связи. Маня поспешила вернуться в Пермь, где её задержали в последний день 1907 года. Впрочем, по соображениям агентурной надобности, её вновь быстро отпустили и продолжили слежку. Юлия же и другая их подруга и товарищ по борьбе, тоже бывшая гимназистка — Таисия Щёкотова, проживавшая в Харькове, скрылись.

В марте 1908 года Мария Калугина решила загладить свою вину и написала Клавдии Кирсановой записку в тюрьму с предложением продолжить работу. В мае-июне они вдвоём с другой своей подругой, учившейся в педагогическом классе гимназии Барбатенко, — Ольгой Кобелевой, возобновили попытки революционной пропаганды среди солдат пермского гарнизона. После чего было принято решение об их аресте. К тому времени значительная часть тех людей, чьи имена и прозвища фигурировали в дневнике Мани и обширной коллекции писем, фотографий и других бумаг, обнаруженных полицией в длинной серии обысков, была арестована и сидела в тюрьмах или на гауптвахте, а имперская Фемида готовила процесс о пермской военной организации РСДРП.

Общая картина становления и развития этой конспиративной структуры была вполне ясна следствию. Приблизительно в середине весны 1906 года тогда ещё гимназистка 7 класса Клавдия Кирсанова начала пропагандистскую деятельность среди нижних чинов пермского гарнизона, после первого случайного ареста в начале лета того же года, она продолжила агитацию среди солдат, охранявших тюрьму. Выйдя на свободу, Кирсанова возобновила свою работу, под видом флирта вовлекая солдат в революционную деятельность. На основании косвенных улик она была вновь задержана в январе 1907 года, но быстро отпущена, пока наконец её не арестовали за оказание медицинской помощи одному из раненых боевиков-лбовцев в марте того же года. По агентурным данным полиции, к тому времени к организации, созданной юной выпускницей гимназии, принадлежало около шести десятков военнослужащих. После очередного ареста «товарища Клаши» подпольную структуру фактически возглавили Чебыкина, Калугина и Щёкотова. Что дало право начальнику пермского охранного отделения впоследствии утверждать, что «в Пермской военной организации Российской социал-демократической рабочей партии главными руководителями являются ученицы этой (Барбатенко — прим. А.К.) гимназии».

Первые сведения о существовании такого «преступного сообщества» в Перми стали поступать в полицию из столиц, такую информацию дали, в частности, обыски в апреле и июне 1907 года в Москве. Однако ни о масштабах, ни о характере деятельности, ни о персоналиях ещё не было никаких данных. Не обладая ими, попытку побега заключённых из Пермской губернской тюрьмы, подготовленную Клавдией Кирсановой со своими товарищами, администрация предотвратила лишь случайно. Уже в то время в состав военной организации входили военнослужащие 11-го Псковского пехотного полка, 232-го Ирбитского резервного батальона, 54-го Новомиргородского (впоследствии 17 уланского) драгунского полка, пермской конвойной команды и писари управления пермского уездного воинского начальника. После ареста «товарища Клаши» и увольнения ряда распропагандированных ею солдат в запас, размер организации значительно сократился, но широта охвата, по-прежнему сохранялась. Некоторые части, например, Псковский полк, были расквартированы поротно в разных частях губернии и даже за её пределами, поэтому непосредственное влияние организации простиралось далеко за границы города Перми достигая Нижнего Тагила и Ижевска, а переписка велась не только с Москвой, но даже с Харьковом и Киевом.

Участники организации распространяли среди нижних чинов нелегальную литературу, в том числе такую, как периодика, изданная специально для военных, — «Казарма» и «Солдатская газета», вели устную агитацию, организовывали занятия кружков, участвовали в снабжении революционных организаций боеприпасами (патронами в небольших количествах), готовили тексты пропагандистских материалов и пр.

В конце мая 1909 года в Перми состоялось заседание военно-окружного суда, на котором разбиралось это дело. Изначально планировалось привлечь к процессу более двух десятков обвиняемых, но на суде речь шла только о 17 человеках, а реально в нём участвовало ещё меньше, с некоторых обвинения сняли заранее из-за недостатка улик, Чебыкина скрылась от следствия, по Кирсановой дело было выделено в отдельное производство. В итоге после утверждения приговора 9 человек были осуждены и 7 признаны невиновными. Автора злополучного дневника Марию Калугину лишили всех прав состояния и приговорили к ссылке, Таисию Щёкотову (её всё же арестовали в 1908-м) — к заключению в крепости (крепость — это режим содержания в тюрьме, — прим. А.К.) на три года, но без лишения прав, Адама Авраменко лишили всех прав состояния, воинского звания, звания фельдшера, медали «В память Русско-Японской войны» и по окончании службы приговорили к ссылке. «Товарищ Экк», а на деле ефрейтор Игнатий Суханек, так успешно сыгравший отведённую ему роль на посту № 4 у Пермской губернской тюрьмы в феврале 1907 года, был отправлен в дисциплинарный батальон на два года с лишением ефрейторского звания и знака отличия ордена «Святой Анны». По завершении срока службы остаток наказания он должен был отбывать в местах заключения по усмотрению гражданского начальства. Такая мягкость приговоров объяснялась тем, что в отношении военных удалось доказать только факт недонесения о преступлении. О действиях Суханека во время нападения на тюрьму у охранного отделения были лишь догадки и агентурные сведения.

Главная героиня всей этой истории — Клавдия Кирсанова — уже была осуждена военным судом в апреле 1908 года по одному из лбовских дел и была отправлена в ссылку в Иркутскую губернию, но вскоре бежала оттуда и, по некоторым данным, даже успела побывать за границей. Однако спустя некоторое время после побега, в 1909 году, она была обнаружена полицией под именем Натальи Фадиной в Саратове, где числилась гувернанткой детей одного из присяжных поверенных. В августе того же года её судили за побег из ссылки, за что дали три года каторги, а в мае 1910-го судили вновь уже за создание военной организации и приговорили к четырём годам каторги с последующим проживанием в ссылке.

То ли из-за амнистии к 300-летию дома Романовых, то ли из-за учёта пребывания в тюрьме во время следствия, но каторга закончилась у «товарища Клаши» в 1913 году, после чего её отправили на поселение в село Павловское в двух десятках вёрст от Якутска. Там она вышла замуж за другого ссыльного социал-демократа — Минея Губельмана (Емельяна Ярославского). В 1915-м у них родился первенец — дочь Марианна, а в 1917-м случилась новая революция, но это уже совсем другая история.