Хроники забытых вещей: замысловатый мир Вадима Михайлова

А родился Вадим и вовсе в Горнозаводске. Он рос в учительской семье, у него дома была собрана обширная библиотека, да и у родственников тоже были значительные книжные собрания — в общем, доступ к литературе был стабильный. При этом ему не с кем было делиться прочитанным: помимо собственной семьи у ребёнка, живущего в Горнозаводске, не было практически никого для подобных бесед.

«Тогда я и создал такой замысловатый внутренний мир, который не находил должного выплеска, — вспоминает Михайлов. — В городе я считался таким странненьким отстраненным чуваком, с которым никто не тусил. Я все то время занимался коллекционированием всего на свете, в основном всяких странных предметов-вещей без хозяина, потерявшихся или забытых».

Впрочем, несмотря на то, что Вадим начинает рассказ о своём художественном пути с этого эпизода, в детстве идея стать художником ещё не приходила ему в голову. И в юности не приходила. И вообще, большую часть жизни главным предметом его интереса было не изобразительное искусство, а музыка.

«В маленьком городишке было невероятно сложно получать о ней сведения, и я выкручивался, как мог, — вспоминает Вадим. — Годам к семнадцати у меня была внушительная фонотека, переписывать которую ездили отовсюду из окрестных городов и, по-моему, даже из Перми».

Тогда он ещё был уверен, что именно в музыке его призвание, и даже играл в местной группе, никаких сведений о которой история не сохранила. Но это и не важно — куда важнее то, что в какой-то момент музыканты познакомили Вадима с местной художницей, у которой в Горнозаводске было амплуа городской сумасшедшей, что уже само по себе отличная рекомендация. От встречи с ней Вадиму, по его собственному выражению, снесло крышу — через эту художницу он впервые соприкоснулся с живописью как таковой:

— Это оказалось ничуть не менее интересно, чем музыка, и даже в чём-то ближе мне. Живопись оказалась статичнее и спокойнее, и, занимаясь ей, не надо было быть на виду.

Спустя какое-то время художница вместе с семьёй переехала из Горнозаводска в Пермь, и Михайлов последовал за ней. В Перми она открыла для Вадима удивительный мир Кисловодской. Сегодня художники, которых объединяла Кисловодская, разъехались кто куда, да и сама улица стёрта с лица земли, а раньше там бурлила местная творческая жизнь:

«Это место стало моей школой, — говорит Вадим, — Я работал в багетной мастерской, и художники приносили к нам свои картины на оформление: я видел работы художников еще до выставок, имел возможность говорить с ними о работах, ходил по мастерским. Сам я рисовал тогда мало и не систематически, но уже ощущал, что это со мной уже насовсем, и что скоро всё начнётся».

И действительно, «началось». Хотя обстановка для молодого нонконформистского художника в те годы была не самой благоприятной. Выставки проводились относительно редко, а на большинстве площадок, на которых возможно было что-либо организовать, безраздельно правил местный Союз Художников. Поэтому всё, что было действительно интересным и необычным, по умолчанию имело полуподпольный характер — что, конечно, только подогревало интерес публики.

Но всё равно, выставиться всерьёз можно было, пожалуй, только на Арт-Перми. Именно на одном из арт-салонов Михайлов познакомился с авторами из будущей группы «Куб» и довольно обширной тусовкой, которая тогда вокруг них существовала. Вскоре это знакомство очень пригодилось Вадиму — в какой-то момент он остался без жилья и переехал в подвал, в котором жили и работали его новые друзья и коллеги. И провёл там без малого два года.

«Спустя какое-то время, — вспоминает Михайлов, — мы создали группу „Куб“ первого созыва для того, чтоб совместно выставляться и, соответственно, меньше платить за стенд. Вот с этого момента я окончательно и стал художником, наверное».

С группой «Куб», в своё время немало известной в Перми, пути Вадима давно и принципиально разошлись, ну и ладно, не о ней речь. Главное, что тогдашние условия его жизни и работы во многом определили и его фирменную технику, которая, по его собственным словам, появилась «случайно и вынужденно». Жили художники бедно, возможность покупать холсты и краски выпадала далеко не всегда, поэтому в ход шло всё что угодно: старая мебель, найденные доски и пластик, ткань и одежда, даже собственная, если не было никакой. Если не было красок рисовали чем попало — овощами, землей и «всякой красочной самодельщиной».

«А также царапали, жгли, лепили, — продолжает Вадим, — словом, как могли насиловали поверхность. Кстати сказать, эти мои царапки имеют корни в советском подъездном вандализме, в вырезании по перилам беседок, в бытовом шрифте и в протографитти 90-х».

Многие «царапки» Михайлова — это, по большому счёту, разновидность техники сграффито, когда рисунок проявляется сквозь несколько слоёв краски или иного покрытия. Художник процарапывает самые разные случайные фразы и предметы быта, между которыми, казалось бы, нет совершенно никакой связи, да и сами они чаще всего не кажутся достойными изображений — вероятно, сказывается детская ещё любовь к потерянным и забытым вещам.

— Предметы и образы случайны, — говорит Вадим по этому поводу, — но они проходят огромную селекцию из других образов. Чем один образ лучше другого, я не знаю, все выбирается кем-то внутри меня.

Ещё живя в Перми, Вадим Михайлов обрёл известность и обогатил портфолио участием во многих выставках — в том числе зарубежных. Да и вообще стал важной частью местной арт-тусовки, постоянно фигурировал тут и там и не пропускал, кажется, ни одного хоть сколько-нибудь интересного вернисажа. Но это так казалось со стороны. Сам Михайлов считает, что ему не удалось встроиться ни в одно местное сообщество: везде он ощущал себя на определённой дистанции. А вот в Питере ему с этим повезло больше. Сейчас, например, Михайлов сотрудничает с художественной группой «Север-7», он очень доволен этим обстоятельством и ему уже не приходит в голову сказать, что он не чувствует себя «своим».

А в целом Вадим считает своим самым важным свершением переезд в Петербург: и дело тут не в самом Петербурге, что было бы, наверное, слишком просто, а в возможности перевернуть собственную судьбу, которой он воспользовался в нужный момент. Впрочем, сам он говорит, что отъезд был вынужденным, продиктованным личинными причинами и даже немного похожим на побег — то есть, в каком-то смысле, и выбора-то никакого не было. И тем не менее.

— Я хотел сменить окружающий ландшафт, и вот он сменился, хоть и небезболезненно, — рассказывает Михайлов. — А по Перми все еще ностальгирую, кстати. Снится всё время.

***

О фестивале «Всякое добро» и о правилах участия в аукционе читайте здесь.

А здесь — более подробный текст Анны Суворовой о лоте аукциона.