Big Family Trip. Скрежетание коростеля и бабушки на качелях

Небольшая ремарка для дальнейшего восприятия текста: автор столь необходимых любому тексту «заметок на полях» — Владимир Соколов. С остальным, кажется, ясно.

Маршрут: пункт А — Пермь, пункт В — Ленск, пункт С — Блины, пункт Е — Юшковка, пункт D — Кунгур

Собраться в дорогу и не умереть

Сборы в путешествие начались примерно за месяц до выезда, когда муж безапелляционно заявил, что нам нужен какой-то преобразователь. Когда мужчина заявляет нечто подобное, женщине остаётся только согласиться: ок, преобразователь, чёрт знает, что такое, но пусть будет, раз нужен. Потом мне надлежало только изображать восторг на лице всякий раз, когда Вовка приносил домой очередную приблуду из «Fix Price» и демонстрировал её прелести. Походные фонарики, покрытые «бензиновой» плёнкой темные очки, панамка, которая налезала разве что на темечко, поллитровые чашки, больше смахивающие на миски...

За день до старта все сокровища надлежало упаковать и распихать по рюкзакам. Если когда-нибудь вы собирались в долгий поход, то знаете, какой непростой может быть этой задача. А теперь помножьте её на три: собраться в поход двоим взрослым людям или семье с четырьмя детьми — большая разница! Штанишки малышам, куча носков, сменная обувь, не забыть головные уборы, а ещё надо купить детский репеллент, захватить книжки про Буратино и Алису Селезнёву, альбомы и фломастеры — надо же чем-то заниматься в палатке, если зарядит дождь...

Два больших рюкзака с одеждой, посудой и разными прибамбасами, шесть спальников, две палатки, восемь пенок, рюкзачок с аптечкой и зубными щётками, рюкзаки с техникой: диктофонами, фотоаппаратом, ноутбуками и неведомым преобразователем... Вова грузил всё это в «микробус» в три ходки, пока я судорожно дописывала инструкцию для коллеги, которая оставалась на хозяйстве — присматривать за чахлым кактусом, кошкой и хомяком.

Наконец, уложились, разместились, сели и поехали. Пермь провожала дождём и догоняла «эсэмэсками» от мамы: «Куда вы с детьми поехали в такую погоду?!» Эх, мама, мама, как будто выезд в солнечную погоду даёт хоть какие-то гарантии... Да и поздно паниковать, уже едем, и я даже не знаю, куда. Маршрут составлял муж, остаётся ему довериться.

Село имени расстрела

Первую остановку делаем в Ленске. Это центр Ленского сельского поселения в Кунгурском районе. Впервые упоминается в письменных источниках в 1651 году. Когда-то звался Степановым городищем, селом Предтеченским, Степановским острожком.

В Ленское село переименовано в память о Ленском расстреле 1912 года. Из «интернетов» узнаём, что тут родился известный краевед и историк церкви Евгений Золотов, а ещё профессор, доктор философских наук Владимир Семёнов. Пермякам Ленск может быть знаком по молочной продукции, продаваемой в городе под брендом «Великоленское».

Мы сюда ненадолго — перекусить. По видимой издалека церкви определяем центр. На небольшом пятачке здесь разместились несколько продуктовых магазинов, местный «форум» (двери магазина оклеены предложениями купить «красную тёлку», сено, комбикорм и прочие необходимые для деревенской жизни вещи) и даже парикмахерская, облагороженная клумбой. Вывеску сразу не разглядишь, но процесс стрижки виден через окно — ошибиться невозможно.

В местной лавке закупаемся кефиром, пряниками, копчёной курицей и хлебом. Хлеб такой вкусный, что дети уплетают за обе щёки, что называется, «без всего». Пока семья перекусывает, отправляюсь с фотоаппаратом наперевес побродить по деревне. Конечно, центр притяжения — церковь. Иоанно-Предтеченской она зовётся, каменная, построена в 80-ые годы XVIII века... Вновь открыта лишь в 1991 году. Сейчас её восстанавливают, характерно и естественно состаренный красный кирпич штукатурят и красят так, что постепенно церковь начинает смахивать на наш Кафедральный собор. Признаться, это выглядит совершенно неуместно в местных ландшафтах.

— Иди сюда, отсюда лучше видно, — местный житель подзывает меня к своей поленнице. Он безнадёжно пьян, но от приглашения не отказываюсь.

— Как давно церковь реставрируют? — интересуюсь.

— Да не шибко давно... — заплетающимся языком отвечает мужчина. — Толку-то восстанавливать. Когда всё... (рукой показывает направление, куда девалось «всё»).

— То есть не надо восстанавливать? — уточняю.

— Да надо, надо, — машет на меня рукой. — Разрушать не надо было! Большевикам, коммунистам... Ленская МТС там раньше была, работал я там.

Село выглядит показательно-образцовым для российской действительности: есть своё производство и рабочие места, дома кажутся крепкими, мимо, сворачивая шеи на наш пепелац, гоняют дети на велосипедах, бабка прутом гонит рыжую курицу в курятник, ругаясь на неё последними словами...

Когда возвращаюсь к машине, слышу, как дедок с лицом, напоминающим печёное яблоко, реагирует на восторги в адрес ленского хлеба: «Да это разве хороший хлеб?! Вот раньше хлеб был, нефтяники мешками увозили! А сейчас не хлеб, *** [недостаточно хорош]». Что ж, не спорим — в городе, даже имея частные пекарни на каждом углу, мы таким вкусным хлебом совсем не избалованы.

Но надо ехать дальше. Путь лежит в деревеньку Блины. Возле неё, на речке Бым, мы сегодня разобьём лагерь.

Стоянка на речке Бым

Походные обязанности муж распределил сразу. «Я, — говорит, — с мальчишками расставляю палатки, добываю дрова, приношу воду, разжигаю костёр, принимаю участие в приготовлении еды. А ты следишь за малышами». Прогрессивное нутро немедленно восстало против такого походного сексизма — уж лучше медитативно расставлять палатки, нежели отгонять дочь от быстротечной речки и доставать сына из ям с крапивой! Но ничего не попишешь, приходится признать, что разделение труда более чем справедливо: как минимум, с дровами и костром муж обходится куда лучше.

Место для нашей первой стоянки выбрано отличное: с одной стороны река, с другой — холм, с третьей — пашня. Всё по фэншую. Но самый маленький путешественник, поскольку до сей поры опыта передвижения на двух конечностях по кочкам и спутанной прошлогодней траве не имел, быстро вспомнил детство и начал перемещаться на всех четырёх, причём преимущественно боком и задом. Заползал он при этом непременно в крапиву и муравейники, с чьим коварством до сих пор также не был знаком. Первый hard day’s night прошёл под аккомпанемент его рёва и накрапывание дождя, слившиеся с подвываниями дочки «Надо найти другую речку», «Пошли домой» и «Надо купить киндер» (то, что фразы про дом и киндер служат не выражением реального желания, а сигналом о дискомфорте, мы поймём позже).

Признаться, на исходе дня хотелось выть и проситься на ручки на пару с малышами, но ничего не оставалось, как забраться в спальник и попытаться уснуть под отвратительное «крэнк-крэнк» коростеля, который без устали информировал округу о границах своей территории.

Мучения были вознаграждены утром. На небо вышло умытое дождём солнышко, ветер обсушил палатки и траву, Ронька адаптировался и более-менее ловко передвигался по пересечённой местности, замирая при окрике «Стой, крапива!» Поход на холм через пашню к разлапистой сосне (по утверждению мужа, биолога по образованию, ей не меньше двухсот лет), обнаруженный там муравейник в стволе поваленного дерева и море жёлтых купальниц примирили с происходящим окончательно.

После завтрака и сборов отправляемся в Блины, возле которых переночевали. На сей раз интернет не подсказал нам о деревне ничего примечательного, кроме того, что есть в ней разрушающаяся деревянная церковь.

Мягкая посадка в небытие

Блины встречают нас — внезапно! — деревенским домом с вывеской «Столовая» и бабушкой, качающейся на качелях в палисаднике. Осматриваясь вокруг и уже привычно ловя на себе недоумённые взгляды местных, понимаем, что, похоже, качели в Блинах — любимое народное развлечение, наряду с Триколор-ТВ, чьими «тарелками» увешаны дома. Качаются бабушки, красны девицы и дети. У некоторых качели установлены не только во дворе, но и в надворных постройках.

Традиционно находим центр деревни с непременным магазином. В этом же здании — сельский клуб с когда-то любовно выведенной краской, но облезшей со временем вывеской.

— Закрыт уже лет шесть как, — вздыхает продавщица в магазине. — Там сначала крыша обвалилась, хотели ремонтировать, да так и бросили. Стоит теперь, разрушается. Местные иногда в школе собираются, сами там что-то устраивают для себя — школа-то тоже не работает. А в этой половине здания, — она кивает на полки с крупами, пряниками и тушёнкой, — библиотека была.

— Столовая тоже не работает? — уточняем мы, вспоминая неожиданное заведение общепита на въезде. Продавщица мотает головой с грустной улыбкой.

— Раньше, — говорит, — тут подсобное хозяйство нефтяников было. Потом частнику его продали, а он постепенно всё разобрал и распродал. За тем и покупал, наверное...

Не работает и местная Покровская церковь. Перестроенная прихожанами из часовни, в 60-ые года XX века она была передана библиотеке. Сейчас не действует вовсе. Окна и двери забиты. В щели можно разглядеть, как гниёт, разрушается и постепенно обваливается нутро.

Для русской деревни в глуши всё это — типичная история и картина. Из общего визуального ряда выбивается, разве что, проехавший мимо нас мужчина на инвалидной коляске. Местные говорят, перебило ноги на лесозаготовках. С коляской на сельских колдобинах мужчина управляется на удивление бойко, но поговорить с ним не удаётся — на приличной скорости он минует нас, не поднимая хмурого лица.

По совету продавщицы, отправляемся искать родник на другом краю села. От него, говорят, есть другая, более короткая дорога до кунгурской трассы. Несмотря на заверения в том, что найти ключик легко, мы заплутали, и приходится обращаться за советом к местным, живущим на отшибе. Бабулька, выглянувшая в окно, только руками замахала: уезжайте, мол, уезжайте. Но старик в помощи не отказал: густо пересыпая речь матом, объяснил, как доехать («Только *** [чёрт] знает, доедете ли...»). Он оказался прав — машину пришлось бросить на обочине и идти к роднику пешком по грязи, вымешанной десятками ног и колес. Родник нашли, воды набрали, но смотреть там особо нечего, двигаемся дальше.

По пути к кунгурской трассе встречаем ещё одну, совсем маленькую деревеньку. Останавливаемся, чтобы уточнить дорогу, возле дома, из открытых окон которого надрывается радио: «Едем на дискотеку, со своей фонотекой...» Навстречу нам, на ходу вытирая руки о грязный фартук, выходит женщина. Блестящие серьги и остатки розового педикюра резко контрастируют с застёгнутым на булавку халатом и резиновыми тапочками. «Это Юшковка, — охотно поясняет женщина. — Она же Юшко’вка — уж кто как зовёт». В основном, сейчас тут обитают дачники (замечаем возле покосившихся домиков дорогие машины), а местных осталось всего-то домов семь, её дом — в их числе. Сын лет шести жмётся к матери, а потом с тоской в глазах провожает уезжающий «микробус».

«Такое ощущение, будто все эти деревни застряли в советском прошлом», — замечает старший Данька. И в чём-то он, конечно, прав.

Наш путь лежит в Кунгур, затем — в Берёзовский район. Впереди пробуждение на пастбище, седлание Вишенки и история сироты Гульнара.

***

• Репортажи Владимира Соколова из Ныроба и умирающей деревни Булдырьи.