Дорога трезвости

— Я дошёл до «ручки» летом 2012 года. Четырёхдневное пьянство, в которое я сорвался после очередной попытки завязать с выпивкой, ударило по печени и отношениям. Подруга поставила ультиматум: либо проходишь курс лечения от алкоголизма, либо мы расстаёмся. Я выбрал лечение — поездку в баптистский реабилитационный центр города Стерлитамака. Через два дня сел в автобус и покинул Пермь.

Обливаясь потом и смущая пассажиров похмельной нервностью, пытался читать, но картины абсурда, разворачиваемые Кафкой, выглядели плоско и, в сравнении с моей жизнью, казались вполне логичными. Отложив книгу и озираясь по сторонам, я обнаружил мужчину, вольготно развалившегося на задних сиденьях. Вглядываясь в его опухшее, проспиртованное лицо, вдруг поймал себя на мысли, что вряд ли выгляжу лучше. Погрустив по этому поводу положенные полминуты, снова уткнулся в книгу. Однако вскоре проспиртованный пассажир пробудился и уселся подле меня. Звали его Серёга, был он из Кизела, буквально на днях развёлся с женой (сука крашеная!) и ехал к родне, в Уфу, чтобы оттуда рвануть в Крым, который тогда ещё был «не наш». Так, болтая о всяком-разном, мы с Серёгой закорешились. На остановках, когда люди со средствами закусывают и освежаются лимонадом, я, человек без каких-либо средств, курил в тени. Но мой новый друг, мужчина своеобразной доброты, принялся угощать меня на каждом полустанке. Котлеты я ел, а от водки стоически отказывался...

В какой-то момент Серега предложил отправиться в Крым вместе. «Ялта, девочки, пляж», — нашёптывал интимно, обдавая меня запахом ректификата. Мы расстались на Южном вокзале города Уфы. Его забрали хмурые родственники, явно завидующие его веселью и свободе. Мой же путь лежал дальше, до Стерлитамака оставалось сто тридцать километров.
Около трёх ночи я очутился на вокзале. Через полчаса за мной приехали. Белая «газель» и баптист Анатолий, корпулентный мужчина из бывших бандитов, которого таки коснулась десница божья. Подпрыгивая на ухабах, мы поехали в заветный центр.

Центр разочаровал: одноэтажный кособокий дом был начисто лишён одухотворённости, а покосившийся туалет говорил скорее о ничтожности человека, нежели о его бессмертии. Вскоре меня отвели в комнату, где на пружинистых койках притаились два неофита. Тихонько взобравшись на кровать, я провалился в сон.

Первое утро выдалось солнечным. Контраст погоды и внутреннего убранства «кельи» неприятно поражал. Быстро убедив себя в том, что материальное совсем не важно, принял упор лежа. Сожители валялись в постелях, с некоторым удивлением посматривая на мою безжалостность к себе. Звали их Ирик и Марсель. Первый был потомственным алкоголиком, умудрившимся пойти дальше своих предков, открыв для себя волнующий мир наркотиков. Второй — не гнушаясь водки, всё-таки предпочитал «фен» и азартные игры, чем были крайне недовольны его бывшие жены, которых набралось аж три штуки. Первому было тридцать пять лет, второму — тридцать восемь. В общем — поручкались. Ирик, человек более общительный, ввёл меня в курс дела. В центре два руководителя — Анатолий и Станислав, баптисты из Кривого Рога, также имеется Ринат, субтильный мужчина 50 лет, идиот мышкинского типа, с обязанностью прислуги за всё, и старик с грозным именем Тамерлан, отчаянный борец с «коварной водой».

В 9:00 в центре начинался завтрак, потом чтение Библии с молитвенной прелюдией. Далее — посильное углубление ямы под будущую канализацию. Потом обед и душеспасительные беседы. И снова яма. Затем ужин, и на сон грядущий ещё немного спасения.

За завтраком молился Анатолий. Он обозвал соблАзны — сОблазнами, служИтелей — служителЯми, а словом «ложишь» наплевал на «кладёшь». После все собрались в «келье», разбирать слово божье. Анатолий в ярких красках описал свою гнусную жизнь до встречи с Христом и в не менее ярких — полную любви, гармонии и благодати жизнь с Ним! Главным образом он напирал на семью и «Ниссан» за девятьсот тысяч рублей. Подобные доказательства божьего благоволения имели успех у вдумчивой аудитории. Затем в дело вступил апостол Павел, который надтреснутым голосом Станислава рассказал о том, что «все согрешили и нет праведного ни одного», а также о сладости быть рабом Христа. Но, как оказалось, это были цветочки. Водрузив на стол ноутбук, пастор врубил свидетельство женщины, побывавшей в аду во время клинической смерти, где её жарили на сковородке и вообще пытали и вытворяли всякие скабрезности. Ад этой женщины подозрительно напоминал рай маркиза де Сада, что смущало. Однако аудитория прониклась. Главный посыл — живи по Библии, будь смиренным, исполняй волю божью, и ад тебя минует — прочно засел в головах неофитов. Напоследок, помолившись о том, чтобы сОблазны не шибко докучали, служители оставили паству, предварительно выдав лопаты, одной из которых они особенно гордились: была она титановая, с изумительным черенком, и представляла собой совершенство во плоти.

Яма была подлой. Глина и щебень, перемешанные на славу, поддавались только лому. Мы долбили прохладную землю с остервенением, до ломоты в плечах. Прошло два дня. «Сейчас» не было. Я жил сожалениями о прошлом и мечтами о грядущем, баптисты открывали рты, но до меня не доносилось ни звука. Тоска по подруге и дому мешала спать. А на третий день случилась трагедия. Мы снова копали яму и Ринат, орудуя совершенной лопатой, переломил штык на две неровные половинки. Эффект был мощным. Он упал на колени, точно подрубленный, и трясущимися руками бессмысленно водил по обломкам, так в кино солдат держит голову умирающего друга, беззвучно нашёптывая неведомые слова. Ирик с Марселем тоже заметно приуныли. «В чём дело, пацаны?» — спросил я. Оказалось, будучи людьми одухотворенными, баптисты крайне трепетно относятся к имуществу, что сулило нехилые проблемы Ринату, да и всей пастве. Я отмахнулся, мол, это всего лишь лопата. Делов-то! Сломал и сломал, со всяким бывает. Выяснилось, что не со всяким. Вечером, скучковавшись в «келье» и раскрыв Библии на послании Иакова, где ясно сказано, что вера без дел мертва, Анатолий взял слово и в течение пятнадцати минут отчитывал Рината, выдав в кульминации, что последний сломал не просто лопату, а божье имущество. Иными словами, надругался над божественным. И вообще, весь центр — божий, всё в нём божье и ломать что бы то ни было крайне грешно. На будущего именинника (Ринату исполнялось пятьдесят лет через два дня) смотреть было больно.

Я отложил Библию и вкрадчиво поинтересовался у Анатолия, нормально ли он спит по ночам, зная, что все мы справляем нужду в «божьем» туалете, да ещё и подтираемся «божественной» бумагой? Он промолчал, как бы не услышал, и мы вернулись к писанию, откуда узнали, что Библия есть непререкаемый авторитет, истина в последней инстанции, и всё, что требуется для гармонии и спасения, — привести свою жизнь в полное соответствие с ней. После чтения я поинтересовался мнением руководителей о том, не является ли возвышение лопаты и унижение Рината служением Маммоне? Ответов я не получил. Меня попросили не «умничать», напомнили о смирении и о том, что бог меня сюда привёл и что бог поставил их надо мной, и что если я верю богу, должен верить им, пребывая в послушании, ибо «не обратил ли Бог мудрость мира сего в безумие?». Ощущение диалога на разных языках усиливалась с каждым днём. На пятый, в день рождения Рината, случилось воскресенье. Мы отправились в баптистскую церковь Стерлитамака на торжественное служение. В тридцатиградусную жару нам запретили ехать в шортах и футболках, и я облачился в джинсы и рубашку с длинным рукавом, сумев отстоять лишь милую сердцу небритость.

Расположившись на лавке возле церкви и ожидая начала служения, я наблюдал, как Тамерлан тыкается в телефоне, пытаясь отправить «чайку» своему сыну. Он жил в центре уже три месяца, но божественная десница обходила его своим вниманием. Тамерлан очень хотел домой. Телефон был контрабандный, потому что их забирали в первый день приезда и отдавали лишь по окончании реабилитации. Но Тамерлан схитрил, сказал, мол, нет у меня телефона, и сумел сохранить это полезное устройство. Разбираясь уже вдвоём с отправлением SMS, мы не заметили приближение Анатолия. Нависнув над нами, он выбросил руку и выхватил телефон. Тамерлан заканючил, стал проситься домой, на что получил исчерпывающий ответ: поедешь, когда я решу! На что я осведомился: а ты, собственно, кто такой! Конфронтация достигла предела, близилась рукопашная. В эту минуты всех пригласили в церковь. Началась служба.

Возвратившись в «келью», баптисты вызвали меня на разговор, где озвучили ультиматум: либо я живу по-христиански, либо покидаю центр. На вопрос, что они понимают под христианской жизнью, да и христианством вообще, ответа я не получил. Предложив подумать до пяти вечера и не предложив денег на обратный путь, руководители уехали на праздник Сабантуй. Рассказав братьям по «келье» о разговоре, я быстро собрал вещи. Шорты и сланцы уместились в пакет, бессмысленный телефон с минусовым балансом я закинул туда же. Паспорт спрятал в задний карман, заботливо вложив в него единственный червонец. Ирик предлагал наняться грузчиком и заработать тысячу на билет, Марсель — продать к чёрту «божий» перфоратор. В пять вечера, дождавшись возвращения руководителей, я покинул реабилитационный центр, а около шести оставил за спиной бетонную надпись, которая гласила, что вы покидаете город Стерлитамак. Передо мной простиралось шоссе и 669 километров пути, кузнечики пели о своём в придорожной траве, и чувство свободы кричало, что возможно всё.

Дорога убегала змеёй. Я вышагивал уже порядка двух часов и мысли о еде постепенно заслоняли горизонт. Автомобили, проносившиеся с дикой скоростью, своим равнодушием напоминали падающие звёзды, водители были недоступны, как космонавты. Безразличие вселенной и ранило, и освобождало.
Взвизгнув тормозами, чуть впереди остановилась «девятка», и я уселся в машину. Молодой парень был молчалив, как опытный таксист. Выкурив три сигареты, снова оказался на обочине. «Таксист» свернул на Рощинск, мой же путь лежал прямо. Не успев пройти и десяти шагов, передо мной затормозила «Лада Гранта». Первые слова водилы были до неприличия интимны: «Ты кто?» — спросил он, довольно скалясь. Фраппированный таким вопросом, я смешался и наврал: «Музыкант». На что водила выдал: «А я — художник». Помолчав немного и «переварив» ответ, плюхнулся на переднее сиденье. Тут же выяснилось, что он тоже едет в Уфу. И мы полетели. «Лада» эпохи Реннесанса. Музыкант и художник. Пустынная дорога. Убегающие деревья. Аккуратные домики и жирная вспаханная земля. И над всем этим неподвижно и жутко висело южное солнце.

Художник оказался страстным поклонником древнерусского язычества, которое, как выяснилось, никакое не язычество, а очень даже родянство. К тому же он страстно и пылко любил Михаила Задорнова. Постепенно баптистские верования стали перемешиваться с родянством, образуя причудливый религиозный винегрет в моей голове. Чтобы хоть как-то спастись, я попросил включить музыку и, пожалуй, первый раз в жизни возликовал от немудрящих мотивов отечественной попсы. Вскоре мы свернули на просёлочную дорогу. «Посиди в машине, я быстро», — загадочно прошептал Андрей (так прозаично звали художника). Через пять минут подъехал большой джип, напоминающий лакированный гроб. Из него вылезли два человека, судя по лицам — в низшей степени интеллигентных. Наблюдая за происходящим в зеркало, я увидел, как родянин передал тугой свёрток мужикам, получив взамен увесистый чёрный пакет. Джип уехал. Через пятнадцать минут отправились и мы. Вопросов, как человек благоразумный, я не задавал. И даже вероучительный бубнёж умудрился трансформировать в белый шум, прекрасно понимая, что все мои рациональные доводы бессильны перед обаянием древнего мифа. Хотя иногда мне всё же хотелось выйти.

На заправке мы зашли в кафе. «Заказывай, чего хочешь», — барски поведя рукой, проговорил Андрей. Тут я развернулся. Моя месть вылилась в борщ, пюре с котлетой, капустный салат, сдобную булочку, компот, чашку кофе и пачку «Мальборо». Андрей крякнул и расплатился.
В 22:40 мы оказались в Уфе, вблизи аэропорта. Обменялись телефонными номерами, потоптались в молчании, крепко пожали руки. Я повернулся и пошёл в сторону трассы. Сценарий ночного автостопа стоял комом в горле. Беспокоило возможное наличие бродячих собак. Убийцы и маньяки обычно обходят меня стороной, но вот собаки... Сквозь невесёлые думы долетел голос Андрюхи. Я оглянулся. Он отчаянно махал руками. «Сколько на билет надо?» — спросил художник после сокращения дистанции. Я извлёк мятую бумажку. «Тысяча сто». И он протянул мне полторы тысячи. «Ты понимаешь, что могу не отдать?», — на всякий случай спросил я. «Ну и хрен с ним. Бумага!». Потом он объяснил, как проехать на Южный вокзал. Сел в машину и дал по газам.

Добравшись до автовокзала, я обнаружил автобус Оренбург — Пермь. Быстро столковавшись с водителем, занял место, накупив в дорогу вкусной еды. Ночная езда прошла безмятежно. Автобус, как шоссейный призрак, плыл по дороге, разбивая туман округлой мордой. В седьмом часу, догоняемый лучами молодого и изрядно потускневшего солнца, он въехал в Пермь. Путешествие окончилось. Но вот что странно — с тех пор я не пью. То ли чувство свободы, которое пережил на дороге, то ли вдруг проснувшаяся тяга к приключениям тому виной, однако мне больше не хочется сбегать от реальности. Теперь я её исследую, главным образом, с помощью путешествий.