Том Фассарт: Я всегда пытаюсь показать, что не всё лежит на поверхности, нужно уходить гораздо глубже

23 сентября в Перми завершился XVI Международный фестиваль документального кино «Флаэртиана». Главный приз — статуэтку «Золотой Нанук» и 250 тысяч рублей — международное жюри вручило Тому Фассарту. Выпускник Нидерландской академии кино взбудоражил зрителей своим фильмом «Семейное дело». После конкурсного показа, не насытившись выделенным для обсуждения картины временем, они окружили его в фойе киноцентра «Премьер» и продолжили расспрашивать о сюжетных перипетиях, отозвавшихся в их сердцах. Наша очередь поговорить с режиссёром выпала на последний день фестиваля. Том предстал перед нами за 15 минут до начала церемонии закрытия. Тогда мы лишь догадывались, что гран-при достанется именно ему, но уже были рады обсудить самую чуткую, на наш взгляд, ленту нынешней программы.

Том, можно было долго ходить вокруг да около, но рано или поздно нам всё равно захотелось бы узнать, почему вы выбрали для себя кинодокументалистику.

— Я думаю, что сделал этот выбор потому, что мне всегда было любопытно глубже окунуться в жизни других людей, наблюдать за тем, как они проживают их, как справляются с различными сложными ситуациями. В документалистике ты никогда не знаешь, чего ожидать в следующий момент. Возможно, тебе известна история, но тебе никогда не известно, как она повернётся. Даже если я начинаю снимать прямо сейчас, реальность всегда заводит меня в совершенно неожиданные места. Моя главная страсть — быть автором этих историй. Всё же я стараюсь постоянно находить баланс между собой-автором и тем собой, кто рассказывает историю, повествователем. Очень часто я пытаюсь отпустить это, перестать контролировать и просто следить за тем, как разворачивается сюжет. Ну, и надеяться, что я это всё осмыслю и выживу в конце.

Мне очень интересно находить различные темы для новых историй, следить за тем, как к этому относится зритель. Также мне нравится работа с видео, со звуком, с картинкой, с кадром. Для меня очень важно взаимодействие с видеокамерой и вообще процесс создания фильма, потому что именно это даёт мне шанс попасть туда, куда обычно никто чужих людей не пускает. Приоткрыть дверь в очень личную, частную жизнь. Я думаю, у меня никогда не было бы возможности попасть по ту сторону интимной реальности, если бы в моих руках не было камеры. В общем и целом, можно сказать, что документалистика — это то средство, с помощью которого мы можем изучить жизнь. И попытаться узнать, что есть жизнь в её целостности.

Есть ли у ваших картин общие приёмы или идеи? Нечто, что их объединяет?

— Я начал говорить об этом, когда отвечал на первый вопрос. Работая над созданием фильма, я стараюсь выстроить очень личные отношения с главными персонажами. Мне важно добиться полного доверия. Причём я стремлюсь к этому не только во время съёмок, но и в обычной жизни. Также я пытаюсь как можно глубже понять своего героя. Самое главное в моей работе — умение ждать. Я всегда трачу очень много времени на создание одного фильма, потому что мне необходимо прожить какие-то моменты со своим героем и прочувствовать это всё. Вне зависимости от того, какие именно моменты это будут: драматичные или смешные. Лишь бы они не были постановочными. Затем я стараюсь эту связь, которую мне удалось наладить с главным персонажем, перенести на плёнку. Если говорить о моей технике, думаю, ведущая моя черта — терпеливость, а также полное отсутствие некого осуждения. Я всегда стараюсь копнуть сильнее и увидеть не только то, что лежит на поверхности, но и то, что находится глубоко внутри. И ещё раз: всё-таки для меня очень важно уделить необходимое количество времени, даже если на проект потребуется потратить несколько лет. Время для меня самый важный момент в создании картины. Время важно даже в тех же самых отношениях между мужчиной и женщиной. Главное — не только говорить о том, что ты делаешь, но также делать то, о чём говоришь. То есть не только говорить, что ты любишь человека, а ещё показывать это своими действиями. Значима интимная составляющая всех отношений, близость двух людей. При этом для меня очень важно найти момент, в который я могу отстраниться от всей этой ситуации, чтобы не повести себя слишком непрофессионально. Получается, мне необходимо найти баланс, чтобы попытаться выступить в двух ролях: как человека, который выстраивает и поддерживает интимные отношения, так и рассказчика.

Вот этот ментальный дайвинг, стремление к интимности, подразумевает также взятие на себя ответственности за героя. Вы сливаетесь с ним, но следующая после завершения работы задача — предоставить фильм широкой публике.

— Да, именно это я считаю самой существенной этической и моральной проблемой, с которой мне как профессионалу постоянно приходится сталкиваться. В работе над фильмами личные взаимоотношения важны, но здесь же начинается конфликт с человеческой стороной. Когда я знакомлюсь с главным героем, мы практически становимся семьёй. Зачастую очень сложно выбрать, кем в данный момент я должен оставаться — просто человеком или же профессиональным документалистом. Выбрать, какую сторону взаимоотношений с героем нужно выдвинуть на первый план, действительно непросто. Допустим, если я чувствую, что герой моего фильма не хочет о чём-то говорить, потому что это слишком болезненно для него, я должен это уважать и не должен даже пытаться его уговаривать. Но при этом, с точки зрения профессионала, мне нужно, чтобы он рассказал эту историю. И вот с этим выбором во время съёмок я сталкиваюсь постоянно. Иногда мне хочется выключить камеру, но мне-документалисту просто необходимо снимать дальше. Особенно в болезненные, неудобные, неприятные моменты. Ведь чаще всего именно тогда люди пытаются улыбнуться, среагировать на это не совсем серьёзно. Однако вся суть моего дела — добраться до вот этой глубины. И каждый раз я пытаюсь отдалиться от человеческих взаимоотношений со своим героем, но у меня это не совсем получается. Пример: «Семейное дело» — второй мой полнометражный документальный фильм; с героями первого я до сих пор встречаюсь каждые три-четыре месяца — они уже стали для меня родными. Наверное, в том, что на съёмки одного фильма у меня уходит не один год, есть положительная сторона: будь срок создания картин меньше, у меня было бы огромнейшее окружение близких!

Вы несколько раз сказали о балансе. Сложно представить, как удалось найти (или сохранить?) его во время создания «Семейного дела». Это ведь не просто глубоко личная история, но глубоко личная история вашей собственной семьи. После просмотра казалось, что эта картина — чуть ли не попытка открыть ящик Пандоры. Смело поднять вопрос, который мучил несколько поколений. Душевные раны дяди, отцовские обиды и поиски истины... Как вам удалось не опустить камеру?

— Это и было загвоздкой. Как поработать над историей, как её рассказать, как её подавать — взять какие-то архивные съёмки, выбрать определённые моменты, которые нужно включить в повествование... Но ведь в этой истории я являюсь ещё и внуком, являюсь частью этой семьи. И мне было очень сложно погасить все эмоции, которые меня с ней связывают. В самом начале работы над фильмом я был очень наивен. Я был уверен, что смогу отстраниться и не вовлечь себя в сюжет. Но я просто находился в забвении, отрицал всё, что происходило. Именно моя бабушка втянула меня в этот фильм, заставила меня раскрыться и честно говорить на все те темы, которые обсуждались. Будучи уверенным, что меня эти проблемы не затронут, я чувствовал себя непобедимым. Но в фильме происходит конфронтация. Бабушка как будто поставила зеркало передо мной и заставила взглянуть на самого себя. Тогда я понял, что история, которую я рассказывал, не только о моей семье, но и обо мне. О том, как разобраться в той боли, которая была причинена, разобраться в себе. Я осознал, что для создания этой картины, для работы над ней я должен стать более открытым. Быть готовым окунуться во всё то, что я пытался в себе закупорить. Со временем мне становилось всё более очевидно, что, не становясь частью сюжета, я не смогу погрузиться в него. В этой работе мне нужно было найти баланс между уже тремя сторонами себя: собой как частью этой картины, собой вне этого фильма и собой-режиссёром.

Во время съёмочного процесса задумка фильма поменялась. Изменился и я: стал более честным по отношению к самому себе и к окружающим. Не только в кадре, но и как личность. Можно даже, наверное, сказать о каком-то кризисе, который позволил мне открыть себя заново. Мне кажется, этот фильм стал своеобразным терапевтическим сеансом. Конечно, я не планировал, что это произойдёт, но в итоге всё случилось так, как случилось. Тогда я понял всю глубину этой ситуации. Одним из мотивов создания этого фильма стала боль моего отца. Как я уже сказал, изначально я пытался дистанцироваться от всего этого, но позже понял, что не смогу этого сделать. Также в процессе фильма я понял, что не могу рассказывать эту историю только с точки зрения детей, ставших жертвами неких действий своей матери. Поэтому я решил показать её ещё и с точки зрения самой бабушки. И её презентовать не как старушку, только что вышедшую из ада, это было бы нечестно, но также как обычного человека. Я всегда пытаюсь показать, что не всё лежит на поверхности, нужно уходить гораздо глубже.

Интересно, что в вашем фильме использовано много архивных семейных съёмок. Уже ваш прадед стремился зафиксировать себя на плёнке, как бы остаться в вечности. Как вы думаете, существует ли «документалистская» разница в анализе и отражении реальности? В чём вы её видите?

— Я думаю, это очень значимо, что одержимость видеосъёмкой своей жизни в наших генах вот уже четыре поколения. Кажется, будто нам всем нужно какое-то доказательство того, что мы существуем. Или, может быть, мы ищем себя через киносъёмку, аудиоплёнки и фотографии. Может быть, мы ещё не поняли, кто мы...

Полагаю, между отражением реальности и её анализом разница очень большая, но также много параллелей. Уже сама фраза «отражение реальности» неверна, поскольку она отражает не реальность, а только взгляд на неё человека, который снимает. Это уже очень личная, субъективная интерпретация реальности, этого человека окружающей. Так же и в анализе реальности — всё то же самое, но уже с намерением выразить собственный взгляд. Так что объективный анализ невозможен, потому что, так или иначе, я проецирую себя на ту реальность, которую вижу глазами другого человека. И очень важно — время меняет всё. Тот факт, что я могу оглядываться на события и возвращать их в контекст того, что случилось перед и особенно после, полностью меняет значение этих событий. Поэтому то, что я сделал в фильме, не было в конце концов объективной реальностью или правдой, но это мой собственный взгляд на историю моей семьи. Единственное, что я создал, — моя идея о том, кто мы все и кто я сам.

С какими чувствами вы приступали к работе над этим фильмом? Отправляясь к бабушке, вы знали о ней лишь легенды и мифы. Вы испытывали тревогу по поводу грядущей встречи? Может быть, страх, что вам придётся встретиться с этим Великим Манипулятором, как назвал её ваш папа? Возможно, вы испытывали некое любопытство перед этой историей, несмотря на все нанесённые травмы? С какими чувствами вы завершали работу, узнав, что она сама была жертвой своего отца?

— Процесс работы над фильмом происходил параллельно: съёмка, написание сценария и монтаж. То есть не так, как это бывает в игровом кино. И вот во всём этом процессе у меня постоянно были взлёты и падения, постоянно была неразбериха в чувствах. Надо сказать, что из всей своей семьи я наибольшим образом разделял чувства своего отца и Рене (дядя Тома — Прим. автора). Наиболее чётко я ощущал именно их боль. Но также я понимал, что мне нужно погрузиться в вопрос сильнее. Что мне нужно «расшифровать» свою бабушку. Смотреть на неё не только сквозь призму своего отца, через все эти мифы и легенды, которые были даны нам, но понять, кто она такая на самом деле. Идея была разобраться в моих личных взаимоотношениях с ней. В фильме показано, как бабушка в меня влюбилась, пыталась закрутить роман — это было очень странно, в тот момент я почувствовал, что в этой женщине есть пустота и одиночество. Именно тогда я смог оказаться с ней на одном уровне и понять её лучше. Мы с нею сели и пытались объясниться. Я говорил, что это не любовь, что это не может быть любовью. Однако тогда же я увидел совершенно другую её сторону: очень привлекательную и обаятельную женщину, возраст которой совершенно не был важен.

Одно из самых главных чувств, которое я пронёс через весь фильм, это чувство грусти, которое возникло у меня после просмотра её детских фотографий. На эмоциональном уровне я привязался именно к этому образу — маленькой девочки, в глазах которой абсолютная грусть. Тогда я понял, что мне нужно пройти через этот образ, который она для себя выбрала, — маску счастья и красоты. Думаю, это и есть причина того, что весь процесс занял пять лет. Я потратил очень много времени, чтобы просто завоевать её доверие. Нужно было перестать контролировать ситуацию, чтобы началась настоящая работа над фильмом. Я начал сочувствовать ей, и я почувствовал её тоску. При этом нельзя сказать, что я полностью избавился от всех тех предрассудков, которые были во мне заложены: то, что она манипулятор, и так далее. И вот совершенно неожиданный поворот, которым я характеризовал документалистику: это произошло в сцене, где она плачет на лайнере. К сожалению, в самом конце фильма, где мы видим семейный портрет, мы с ней очень сильно поссорились, что очень меня разочаровало. Эту сцену можно назвать моментом разрыва всех отношений. Я прекрасно понимаю, что человека невозможно только любить, всегда есть место и ненависти. В Голландии есть такое выражение «замуровать в стену», это когда хочется поместить туда человека, потому что уже невозможно его переносить. Сейчас мне очень грустно, что она не смогла увидеть готовый фильм о ней. Но я считаю, мне очень сильно повезло, что я смог узнать её получше, с другой стороны, а не только с той, про которую все говорят.

Как отнеслись к готовому фильму члены вашей семьи?

— Когда я впервые показал фильм своей семье, дома, реакция была очень сильной. Я сидел между ними и физически чувствовал их эмоции. Но после просмотра, когда я поинтересовался их мнением, они отвечали очень рационально. И отец, и дядя Рене сказали, что это качественно сделанный фильм, в котором я очень верно их отобразил. Лишь гораздо позже Рене признался мне, что на следующий день после просмотра ему стало плохо. Он не мог ничего есть, его просто тошнило. Когда я спросил, что же его так зацепило, он сказал, что до этого никогда не видел всей истории, и особенно своего места в ней, так ясно, как сейчас. Эта физическая и эмоциональная реакция — всё-таки что-то хорошее, так ему кажется. Но вот мой отец, который всё ещё остаётся рациональным психологом, говорит, что не фильм повлиял на его отношение к матери, а тот конкретный момент во время съёмок, когда он остаётся с ней в течение последнего месяца. Он почувствовал, что сейчас она впервые обычная уязвимая мама, которую он может любить и которая любит его.

***

Ладно, на самом деле мы не только догадывались. Мы знали наверняка, что «Семейное дело» станет главной картиной «Флаэртианы — 2016». Её победа витала в воздухе. Поэтому мы с Томом договорились связаться после церемонии и дополнить результат нашей беседы.

***

Слово победителю. Что для вас значит завоевание главной награды «Флаэртианы»?

— В первую очередь, это для меня большой сюрприз и честь, потому что остальные фильмы в международном конкурсе были очень сильными. Но, кроме этого, меня очень тронуло, что, казалось бы, такая личная история откликнулась во множестве других людей, не имеющих никакого отношения ни ко мне, ни к моей семье. Я очень благодарен российскому зрителю за открытую и эмоциональную реакцию на этот фильм. Тот факт, что он открывает сердца и мотивирует людей делиться их собственными личными историями со мной, — что-то совершенно неожиданное.