«Есть некая сила, которую мы не понимаем». Создатели фильма «Реанимация» — о врачах-реаниматологах и магии кино

— «Реанимация» — ваш третий документальный фильм. Насколько, по вашим впечатлениям на премьере, восприятие зрителей совпало с вашим изначальным замыслом?

Станислав Ставинов: На премьере был аншлаг и интересная дискуссия. Но вопросы нам задавали пять-шесть человек, поэтому сложно сказать о восприятии всей аудитории. У нас не было установки вложить в этот фильм конкретную идею. Мы руководствовались принципом «не навреди» и хотели рассказать драматическую историю жизни детского реаниматолога Алексея Завальского. А воспримет это каждый зритель по-своему, чем разнообразнее и глубже будут трактовки, тем лучше. Конечно, было трудно найти оправдания тому, что человек с камерой идёт в детскую реанимацию, куда не пускают других врачей и родителей маленьких пациентов. Мы столкнулись с негативным отношением к нашему присутствию в больнице со стороны некоторых коллег Алексея. Поэтому решили: как сложится, так сложится. В ходе съёмок фильма стали проявляться труднообъяснимые вещи.

— Необъяснимые рационально?

С. С.: Инцидент в Керчи и история нападения львицы на четырёхлетнюю девочку Ксюшу во время циркового представления в Успенском районе Краснодарского края случились в течение двух недель октября 2018 года. Как раз в этот месяц мы приступили к съемкам. После их завершения через пару месяцев ход событий вернулся в привычное русло. Алексей удивлялся: «Что за магия кино?!» Так что, много ответственности мы переложили на саму жизнь. То, каким получился фильм, зависело не столько от нас, сколько вот от этого потока чрезвычайных событий. Когда находишься в отделении реанимации и видишь, как маленькая Ксюша приходит в себя, понимаешь, почему врачи говорят, что они только делают свое дело, но не считают, что спасают ребёнка. «Есть некая сила, которую мы не понимаем», — признаются врачи. Для меня было очевидно, что самое важное — это воля к жизни самой Ксюши. Мы старались передать это в фильме: дети в реанимации — это дети на грани выбора между жизнью и смертью. В эту бездну можно заглянуть, но нельзя понять разумом. Поэтому ожидать однозначного восприятия содержания картины — это было бы странно.

— В фильме множество смысловых слоёв, философских тем, которые передаются не только в кадрах, но и в музыке. Как вы выбирали саундтрек, органично сопровождающий развитие сюжета?

С. С.: При создании кино музыка — это большой вопрос, связанный с темой авторских прав. Так совпало, что мой брат музыкант. Правда, он давно занимается далекими от искусства делами. Я попросил его подумать над темой фильма. Однажды он наиграл мелодию, и стало ясно — оно! Оказалось, у этой мелодии интересная история. В детстве брат лежал в той же больнице, где мы вели съёмки. Пришла к нему эта мелодия там и тогда. Моя просьба помогла восстановить музыку в памяти. Что касается других музыкальных фрагментов... Работа — это не всё, чем наполнена жизнь нашего героя. Есть сферы, где он не может найти себе применение. На этапе монтажа мы зашли в тупик: для эпизодов, снятых в больнице, музыка есть, для остальных кадров — нет. Обратились к другу. Это известный в Краснодаре музыкант Руслан Бадун, который хорошо знает героя фильма. Показали ему монтаж, попросили написать свои мысли по этому поводу. Получились новые песни, которые звучат в фильме.

— На премьере вы рассказали, что Алексей согласился сниматься в фильме в надежде привлечь внимание общественности к работе российских врачей. Вы эту задачу перед собой ставили? Не страшно было касаться такой сложной темы, как медицина?

С. С.: Это самооправдание, скорее. Я каждый день пытался для себя найти ответ на вопрос, какое право я имею находиться в детской реанимации. Оправдание, что мы помогаем врачам — хорошее, честное. Но если говорить про органичность, для нас отправной точкой является даже не сам герой, а то, что для него важно. Не то, почему он так крут и татуировками забит, а что им движет. И тогда картина передаёт напряжение его собственной жизни. Поскольку для Алексея важны дети, врачи, реанимация — вся эта бездна, то и мы, следуя за ним, рассказываем о медицине как сфере деятельности нашего героя. Неотделима среда, в которой живет герой, и история его жизни. В этом смысле, на мой взгляд, документальное кино близко к литературе. Даже ближе, чем к игровому кино. Страшно было только одно: посмотреть в глаза родителей, детям которых помогал Алексей, подойти к ним и попросить разрешение на съемку.

— Столкнулись ли вы с какими-либо темами в работе врачей, о существовании которых даже не знали до съемок фильма?

Андрей Тимощенко: Я вообще раньше мало соприкасался с работой врачей. Я увидел Алексея и понял, что он обладает всеми необходимыми качествами, чтобы стать героем документальной картины, донести месседж до зрителя, держать внимание на протяжении всего фильма. Это как космическая транспортная система: есть ракеты-ускорители, и есть шаттл. Когда герой «не тянет», фильм не получится. Если повезет его найти, то можно и до титров дожить. Мне было достаточно встретиться с Алексеем. Дальше я следовал за событиями, в которых оказывался наш герой, открывал его мир так же, как открывает зритель. Я не знал, что врач-реаниматолог может сопровождать больного ребёнка в обычном самолете гражданской авиации. Мы летели вместе с Алексеем и его маленьким пациентом, наблюдая реакцию других пассажиров. На их лицах отражалась гамма разнообразных чувств, когда они проходили по салону бизнес-класса и видели ребенка с трубкой, подключенной к аппарату ИВЛ. Их застали врасплох, они были не готовы к тому, что жизнь вытворяет с ними. Раньше я был во власти мифа, будто существует специальное ведомство, отвечающее за транспортировку тяжелых пациентов, специальные самолеты и барокамеры, которые делают сложные задачи выполнимыми... Не существует ничего этого... (В России летательные аппараты относятся к ведомствам МЧС, МВД, военной и гражданской авиации. Спасатели и медики подчиняются разным организациям. Уникальная специализированная бригада, объединяющая спасателей и врачей, работает только в ГКУ «Московский авиационный центр» — Прим. ред.)

— Что вы увидели фактически, когда миф рассеялся?

А. Т.: Есть конкретные врачи, которые сопровождают больных детей в полёте. Мы оказались в ситуации, когда Алексей должен был доставить больного ребёнка из Краснодара в Иркутск. Там работает единственный хирург, согласившийся прооперировать малыша с редким заболеванием. Везти пациента через всю страну — это тяжело и рискованно, полёт занимает шесть часов. Из всех реаниматологов только Алексей пошёл на этот риск и вызвался сопровождать ребёнка и ему маму. Во-первых, потому что он герой — и не только нашего фильма. Во-вторых, потому что у него была давняя мечта — увидеть Байкал.

— В фильме остается за кадром, почему встреча с Байкалом так была важна для Алексея...

А. Т.: Сколько ещё разных факторов и нюансов осталось за кадром!

— То есть, Алексей сам вызвался лететь в Иркутск, и вы следовали за ним?

С. С.: Не совсем так. К нему в подобных случаях обращаются, поскольку Алексей — один из самых компетентных сотрудников санавиации Краснодара. Так совпало, что во время съёмок мы расспрашивали его о самой заветной мечте. Он ответил: «Давно мечтаю поехать на Байкал». Буквально через неделю возник вот этот запрос — лететь в Иркутск. И Алексей решился, чтобы, помимо своей профессиональной задачи, осуществить мечту.

АТ: Так что, поосторожнее со своими мечтами, они сбываются непредсказуемо...

— Как вы отличаете в человеке героя от не героя?

А. Т.: В этом деле, как и во многих других, есть ничего не значащие слова. Харизматичный, притягательный человек — это непонятно. На самом деле, критериями выбора становится сложный комплекс интуитивных решений. Если бы мы объяснили для себя, кто герой, а кто нет, мы бы поставили поиск таких людей на поток. Но это невозможно. Мы определились лишь со словом «герой». Это всё, что у нас есть. Классификатора критериев для героя нет. Помогают определить такого человека опыт и чутье.

— Тогда, возможно, есть критерии, которыми вы руководствуетесь при отборе отснятого материала на этапе монтажа?

С. С.: У нас были две истории, мимо которых пройти невозможно: стрельба в колледже в Керчи и нападение львицы на ребёнка в цирке. Молитва на берегу Байкала тоже была одной из ключевых точек в сюжете фильма. А всё остальное — это уже результат наших проб и размышлений. У нас была установка: не давать себе каких-либо установок. Это и помогало органично выстроить историю, сохранив хронологию событий достаточно близко к тому, как они происходили в реальности.

— После благополучного перелета в Иркутск мама ребёнка, которого сопровождал Алексей, говорит на прощание: «Не дай Бог ещё раз встретиться с вами». Он соглашается, что это правильно. Потом мы видим, как, лёжа на берегу Байкала, он разговаривает с небом, перечисляя, за что благодарен жизни. Эта тема звучит в фильме актуально, словно возвращая зрителя к высоким идеалам врачебной этики. Вы стремились создать такой эффект?

С. С.: Скорее, так органично получилось при монтаже. Но для Алексея это очень характерно. Его пациенты меняются постоянно. Каждый раз это беда, когда ребёнок оказывается в отделении реанимации. О полной победе — выздоровлении — говорить приходится нечасто. К тому же, в его жизни складываются сложные обстоятельства, запутанные отношения с родственниками, у него огромный комплекс вины. Но когда начинается тяжёлый этап, он действительно благодарит всех и всё, с чем сталкивается. На мой взгляд, Алексей — вечный врач. Он мог 200 лет назад родиться и был бы врачом, я уверен. Родись он в мире будущего, снова выбрал бы эту профессию. Пока снимали фильм, мы много разговаривали с Алексеем о бездне, в которую заглядывает реаниматолог, оказывая помощь человеку. Конечно, есть четкие медицинские регламенты и протоколы, предписывающие, как должен действовать врач. Но... «отпускать детей», как говорят коллеги Алексея, по-человечески всё равно невероятно мучительно. Не каждый готов жить с этим, любить эту профессию.

— Какой для вас был самый трудный момент во время съёмок? Вы находились рядом, буквально снимали из-за плеча Алексея в реанимационном отделении Детской краевой больницы, в вертолете МЧС при эвакуации пострадавших в Керченском политехническом колледже, в самолете из Краснодара в Иркутск...

С. С.: Самое жуткое переживание охватило меня в тот момент, когда я сидел в больнице в полной неопределённости: я не знал, какой финал будет у фильма, сколько времени продлятся съёмки, чего я жду... И вдруг почувствовал: а реаниматологи в таком состоянии работают на протяжении десятков лет. Каждые три дня у них появляются новые пациенты. И от профессиональных усилий этих врачей зависит лишь малая доля того, будет жить ребёнок или нет. По словам Алексея, в большинстве своём дети попадают в реанимацию по глупой случайности, из-за недосмотра родителей. Девочка потянулась за кошкой — выпала из окна. Мальчик выпил жидкость для розжига дров. История с Ксюшей, о которой мы рассказали в фильме, тоже необязательна — одна на миллион. То, что приводит детей в отделение реанимации, длится несколько мгновений, а последствия могут сказываться в их жизни месяцами и годами.

— Новый опыт укрепил ваше желание влиять на мир, используя средства документалистики? Или он вас к другим выводам привёл?

А. Т.: У любого творческого человека бывают периоды опустошения после завершения произведения, если работаешь честно и себя отдаёшь. Кроме того, управлять процессом производства проблематично. Документальное кино в России финансируется грантовыми программами, часть из которых государственные. У каждой программы есть расписание и архитектура. Поэтому свои планы и намерения мы должны упаковывать в рамки определённой программы. По этой причине никто из документалистов в нашей стране, за редким исключением, не может сказать, что он будет делать в горизонте трёх лет. В лучшем случае можно говорить о перспективах на год.

— Насколько реально осуществить мечту героя вашего фильма о том, чтобы широкая аудитория зрителей увидела работу детского реаниматолога?

С. С.: Вполне реально — открытый доступ в интернете через пару лет. Я очень радовался, когда наш предыдущий фильм «Жизнь с бактериями» выложили в сеть почти сразу после его показа на телевидении. «Реанимацию» тоже будем готовить для телеканала.

— Какая судьба ждет картину в прокате?

А. Т.: В здоровой системе всё уравновешено: как производство кино, так и дистрибуция. Наверное, это должны быть равновесные составляющие структуры кинематографа. В нашей стране всё немного иначе: фактически не существует проката документального кино. Невероятные исключения из этого правила называют феноменом. Я бы очень хотел, чтобы этот фильм увидели как можно больше людей и в нашей стране, и за границей. Я показывал фильм немецким коллегам, которые заинтересовались им. Свои впечатления они выразили так: «Приятно удивлены тем, как хорошо у вас оснащены клиники, и тем, что мы увидели в лучшем смысле этого слова патриотическое российское кино».

— Международные фестивали документального кино, включая «Флаэртиану», могут помочь в продвижении фильма?

С. С.: Гипотетически да. Но, как вы отметили, «Реанимация» — наш третий фильм, и по пути участия в фестивалях мы пока ходили очень недалеко. Надеюсь, на этот раз узнаем чуть больше, пройдём чуть дальше.

А. Т.: Вообще, тема взаимодействия между создателями фильмов, прокатчиками и зрителями требует особого разговора. Если коротко, в кинематографии есть люди, которые выстраивают структуру такого взаимодействия. В ней нет связи между образованием и кино. Я считаю, она должна быть. Кинематограф в России положен на полку искусства. Но сегодня в мире наблюдается тенденция, когда молодые люди чаще смотрят видео и фильмы, чем читают книги. Одновременно с этим развиваются технологии создания видео-контента в интернете. Это делает кино мощным образовательным инструментом. В Европе это понимают и заботятся о развитии документального кино в сфере образования.

— Медиаобразование — один из проектов фестиваля «Флаэртиана»...

А. Т.: Да, «Флаэртиана» — звезда в документальном кино, редкое исключение, феномен.

— Что происходит с героем документального фильма после премьеры?

А. Т.: Сейчас Алексей Завальский мечтает основать благотворительный фонд, который будет привлекать средства и организовывать транспортировку по стране тяжелобольных детей. Насколько мне известно, пока такой организации в России нет. В системе оказания помощи детям не хватает важного звена. На лечение деньги выделены, врачи ждут ребёнка, чтобы его прооперировать. Но непонятно, кто, как и за счёт каких ресурсов транспортирует тяжёлого пациента в конкретную больницу через всю страну. Юридические и финансовые механизмы этой службы пока остаются под вопросом. Организация такой службы — сложный, трудоёмкий процесс. Алексей хочет сформировать сообщество заинтересованных людей, грамотных специалистов, которые бы взяли на себя создание этого недостающего для общества звена системы. Алексей, кроме того, блогер. Он собирает через свой личный аккаунт в Instagram деньги на помощь нуждающимся семьям, в которых ребёнок оказался в реанимации. Это могут быть средства на специальное питание, когда пациента кормят через зонд. Или, если необходимо срочно везти тяжелобольного ребёнка в другой город, приходится выкупать несколько мест в бизнес-классе самолета. Далеко не у всех родителей есть такая возможность. Да и главная задача — выиграть время, зачастую счёт идёт не на дни, а на часы жизни ребёнка. Знаю, что сегодня немногие доверяют такому способу организации благотворительности. Но в Краснодарском крае Алексей — известная фигура как профессионал, его репутации врача доверяют, и он лично ручается за каждого ребёнка. Я хочу, чтобы это работало в бóльших масштабах, и чтобы при этом общественная деятельность не отрывала «кусок печени» у героя нашего фильма. Как это сделать — надо сидеть и долго греть голову. Вот что может стать продуктивным продолжением фильма «Реанимация».