Историк архитектуры Сергей Кавтарадзе: Бывают эпохи, когда людям нет дела до Вселенной

В Пермь известный искусствовед приехал, чтобы принять участие в новом лекционном проекте ЦГК, запущенном совместно с книжным магазином «Пиотровский» и премией в области научно-популярной литературы «Просветитель». Лауреатом этой премии Сергей Кавтарадзе стал в прошлом году — в номинации «Гуманитарные науки», за книгу «Анатомия архитектуры».

Архитектура как флешка, на которую пишутся смыслы

Вы прекрасно разбираетесь во всех областях архитектуры, но темой своих выступлений и статей чаще всего выбираете храмовую архитектуру. Почему? В какой степени она может считаться ключом для постижения предмета в целом?

— Из наиболее ранней архитектуры до нас дошла в первую очередь храмовая — ведь в то время, когда для строительства, в основном, использовали дерево или ещё что-то, именно храмы строили из камня, они всегда были главными сооружениями. А кроме того, мой научный интерес состоит в том, чтобы показать, как архитектура выступает посредницей между человеком и универсумом.

С моей точки зрения, одна из основных функций архитектуры — не просто защищать от дождя и снега, а связывать нас с этим миром. Мы маленькие, мир большой, а архитектура становится посредником между нами. Она несёт в себе отпечаток того, как в разные эпохи человек видит себя и своё место в мире. Учитывая, что в мире почти всегда присутствовал Бог (или мир присутствовал в Боге — в зависимости от того, был это единый Бог или пантеон божеств), обойти вниманием храмы нельзя. И как-то раскрыть эту тему, не обращаясь к храмам, просто не получается. Поэтому я волей-неволей всё время говорю об этом. Не просто о храмах как таковых, но и о сопутствующих вещах, о контексте, в котором они появляются.

Иными словами, это разговор не только и не столько об архитектуре как таковой.

— Конечно. Вообще, архитектура — это замечательная вещь, многоэтажная. Начать разговор о ней можно с размера кирпича и состава цемента, а затем дойти до вопроса привнесения порядка во Вселенную.

Вы вряд ли думали о каких-то премиях, когда писали книгу «Анатомия архитектуры», но ведь какая-то сверхзадача у вас была? Для чего вам хотелось рассказать широкой аудитории о том, что такое архитектура? Почему научить людей понимать её законы показалось действительно важным?

— Во-первых, мне просто хотелось поделиться тем, как я умею получать удовольствие. Можно получать удовольствие от хорошей еды и от хорошего вина, а можно — от искусства вообще и от архитектуры в частности. Это глубочайшее наслаждение.

С другой стороны, мы всё время теряем архитектуру. Происходит это, на мой взгляд, по той простой причине, что не только начальство, но и общество в целом не готово воспринимать ценность архитектуры. Например, многие считают допустимым снос исторического памятника и постройку нового здания в тех же формах и по тем же чертежам. Люди не видят разницы, а разница есть, и она колоссальна. Я надеюсь, что чем больше людей научатся ценить памятники архитектуры — подлинные памятники, что немаловажно, — тем больше памятников удастся сохранить. Если общественный настрой изменится, и люди перестанут быть безразличными к уничтожению памятников во имя наживы, нам всем станет немножко лучше.

Какие подходы к постижению архитектуры вам наиболее близки? В ЦГК полгода назад приезжала группа исследователей конструктивизма из Екатеринбурга — их метод показался мне интересным, они не отделяют бытование дома от личных историй его жителей. Такой угол зрения вам близок?

— Да, это очень важно. Просто, возможно, это немного про разные профессии — тут история больше про краеведов и социологов, чем про искусствоведов. Но, безусловно, это одна из составляющих архитектуры. Она, как и всякое произведение искусства, подобна флешке, на которую пишутся смыслы, и эти смыслы могут меняться и дополняться.

То, о чём вы рассказали — один из способов заполнить эту флешку дополнительными смыслами. Конечно, архитектура от этого становится богаче. Я потому и говорю, что нельзя снести подлинник и построить на этом месте новодел — ведь когда-то кто-то построил оригинальное здание и именно на него, как на флешку, записывалось многое. Может, это были записи про отношения человека со Вселенной. Может, какие-то истории частные, которые происходили с людьми. Этот комплекс смыслов и делает произведение полноценным.

Многоэтажные Ноевы ковчеги

В контексте взаимоотношений архитектуры и человека интересно поговорить не только про памятники, но и про архитектуру массовую, про те же хрущёвки. Вы, кстати, как относитесь к московской кампании по их сносу?

— Во-первых, я бы, конечно, что-то оставил в качестве гостиниц и общежитий, особенно значимые районы можно было бы превратить в целые памятники. А как историк архитектуры могу сказать, что эта кампания — очень большая опасность для Москвы и России. Это не я придумал, я беседовал с профессиональными архитекторами по этому поводу. Ведь в ходе неё будут изменяться не только здания, но и социум. Причём не факт, что социум там вообще образуется.

Что вы имеете в виду?

— Представьте. Выселяются люди, которые жили в большом квартале. Они куда-то съезжают, микрорайон сносится, а на его месте появляются новые здания, и туда, что понятно, заселяются люди не из Москвы. Например, успешные пермяки или люди из других городов, которые приняли решение переехать. Людям, которыми заселяется такой квартал, трудно превратиться в москвичей даже по прошествии времени. Они утром спускаются на лифте, на метро едут до офиса, потом обратно. И в огромном спальном муравейнике, в котором они живут, совершенно не образуются социальные связи.

То есть, люди окажутся в своеобразной резервации?

— Резервация — это слишком сильно сказано, но всё же они окажутся в некоем пузыре, проколоть который и войти в городское социальное пространство им будет непросто. Я тоже не коренной москвич, я в Москве с 1972 года. Я думаю, что должна передаваться некая эстафета: есть коренные москвичи, есть люди, которые живут в Москве десятилетиями, есть новые жители. Конечно, для них желательна какая-то диффузия. Но тут с ней будет туговато: появятся целые районы людей, которые не имеют представления о том, что это такое — быть москвичом.

Я начал эту тему, потому что хотел поговорить о хрущёвках в контексте социума, но в другом смысле. Часто встречал мнение о том, что пока миллионы людей живут в советских домах, сохраняется и советский менталитет. Такая точка зрения, по-вашему, слишком романтизирована?

— Во-первых, хрущёвка сама по себе — это не так плохо, хотя бывают плохие серии, в которых невозможно жить. Но надо понимать, что у них была революционная и положительная роль. Когда-то давно я оказался в хрущевке после тбилисских коммуналок — и это, конечно, было совершенно особым ощущением. Там ощущалась большая степень независимости — нет соседей, нет скандалов, нет замкнутого пространства двора. Переселение в хрущёвки из коммунальных квартир было коренным изменением социума и образа жизни.

Возвращаясь к теме их сноса, я могу назвать ещё одну опасность для страны, чисто политическую. По сути, мы приходим к отрицанию права собственности. Это несколько пересекается с темой моей лекции: храм появляется в тот момент, когда появляется государство, законы и суды. Если мы выносим за скобки, убираем законы, убираем суды, изживаем право частной собственности, то расстаёмся с государством и становимся племенным союзом.

Вы про декларативный порядок переселения? Как на «ночи длинных ковшей», когда площади перед станциями метро в Москве очистили от ларьков?

— Ларёк — это первая стадия, вторая стадия затрагивает уже гораздо больше людей. Но это один и тот же нехороший процесс. Я уж не говорю о том, что на нём явно кто-то заработает. Например, всех возмутило, что определённому стройкомплексу понадобились чистые территории, в связи с чем вместе с действительно ветхими пятиэтажками планировали снести и вполне пригодные дома — ведь удобнее одним катком сразу по всему пройтись.

И ещё одна важная проблема политического свойства. Москва и большие города типа Перми становятся подобны многоэтажному Ноеву ковчегу. Это совершенно ненормальный вектор развития. Идея со сносом пятиэтажек и строительством на их месте более населённых [жилищных] комплексов опасна именно этим. Фактически, нам говорят: «Ребята! Давайте, все, кто что-то может заработать, съезжайтесь в Москву и другие мегаполисы». И постепенно остальная территория России остаётся пустующей. Как граблями, со всей страны сгребают активных людей и собирают в одной точке. А если мы развиваем инфраструктуру по всей стране, тогда мы живём нормально, и нам не надо в Черёмушках стоить огромные муравейники, которые могут оказаться непомерно дорогими и проблемными в плане функционала и инженерных сетей. Не надо стягивать всех в несколько мегаполисов — мы же оставляем страну без денег и без людей!

«Мы учимся постигать хаос»

Эта проблема на слуху в Перми — собственно, постулат о децентрализации был одним из основных в «культурном проекте» Марата Гельмана. Музей PERMM поэтому появился, например.

— В такой огромной стране как Россия жизнь должна бурлить на всей территории. Как оно и было в России XVIII-XIX веков. Если вы посмотрите исторические фотографии, то увидите, какими были русские провинциальные уездные города. Была жизнь, были купцы, и не было у них идеи переехать в Москву или Петербург. А сейчас в городах стало хуже, они элементарно стали менее ухоженными.

Стали, определённо. Вообще говоря, то состояние, в котором сегодня пребывают российские города — как оно определяется в архитектурном плане? В истории чаще всего можно выделить какие-то вехи, связанные с архитектурой — вот те же хрущёвки были приметой времени, конструктивистские здания, сталинская архитектура... А что сейчас? Что исследователи через несколько десятков лет будут говорить о ситуации, которая сложилась в России в начале века?

— Мне представляется, что бывают эпохи, когда людям нет дела до Бога и нет дела до Вселенной. Вот мы в России переживаем такую эпоху. По всей Перми стоят очень странные дома — какие-то треугольнички, полукруги, синие стёкла. Ни заказчик, ни архитектор явно не думали о Вселенной и о Боге.

А бывают эпохи, когда люди чувствуют с этими материями определённую связь. Вот мой любимый пример. Представим себе, что мы в Месопотамии строим зиккурат. Большой. Это просто кирпичная гора, внутри ничего нет, сверху стоит храм, а ступени символизируют небеса. Но это не всё! Когда мы строим такой зиккурат, мы действительно меняем всю структуру Вселенной. Она была хаотична и неупорядочена, а мы построили квадратное сооружение, ориентированное по сторонам света, с числом ступеней, равным числу небес в нашей космогонии. Тем самым вся Вселенная стала куда более упорядочена. Как если бы на неё нанести сетку координат. Но для того, чтобы внести эту упорядоченность, мало просто построить зиккурат, мало построить собор святого Петра в Риме, который тоже был центром Вселенной под хрустальными куполами. Для этого люди должны чувствовать себя частью Вселенной — а не просто людьми со стороны, которым нужно срочно поднять и отбить бабки.

Мне кажется, что мы — как человечество, а не просто как граждане России — стоим на пороге очень серьёзных изменений. Первой ласточкой была недавно ушедшая от нас [британский архитектор-деконструктивист] Заха Хадид. Сейчас она стала очень популярна, и это правильно. Мне кажется, что сейчас мы близки к тому, чтобы вернуться к этому чувству сопричастности, о котором я говорил. Такие люди, как Заха Хадид, показывают это.

Бруно Дзэви, итальянский теоретик архитектуры, писал, что архитектура — это кристалл. В значительной части случаев это так. Есть некий природный хаос, и в него встраивается очень правильная замкнутая в себе архитектурная форма — независимо от того, удачная или нет. Такое самоощущение архитекторов существует практически со времён Древней Греции. А Заха Хадид поступает иначе. Она уже не создаёт кристалл — скорее, она предпринимает попытку органично «вплавиться» в природу. Вспомнить, например, её здание Galaxy SOHO в Пекине, сомасштабное ландшафту. Она создаёт ландшафт — и это именно ландшафт, новая упорядоченная форма природы. Её плавные линии — это знак того, что мы начинаем понимать сложную геометрию Вселенной, понимать, что она существует по линиям, выстроенным сложными математическими функциями. Мы уловили, что хаос подчинён сложным математическим закономерностям, и теперь учимся постигать их. А раз мы обратили на это внимание, значит, мы почувствовали себя встроенными в эту Вселенную в соответствии со всеми законами самоорганизующихся систем.

Судя по примерам, которые вы приводите, вы уверены, что процесс смены ориентиров произойдёт эволюционным путём: мирно и плавно. Мне казалось, что в истории больше других примеров: великие, качественно новые проекты рождались в результате больших и не всегда мирных потрясений.

— Это тоже, к сожалению, возможно, и эта мысль меня сильно беспокоит. Потрясения могут быть, но начнутся они не с архитектуры. Чувство сопричастности к Вселенной и ощущение возможности влиять на неё зарождается в такие эпохи, которые заканчиваются войнами и революциями. Потому что люди начинают чувствовать, что они вправе улучшить этот мир. Когда они считают, что поняли важный закон — относится он к общественному развитию, расовому превосходству, главенству одного бога над другим — то становятся одержимы идеей выстроить мир заново, так, как надо. И вооружаются при этом, например, автоматом Калашникова. Мне кажется, мы как раз подходим к такой эпохе. Мы, конечно, можем при этом получить новый большой стиль в архитектуре. Стиль, характерный для таких эпох. Таким, в частности, был авангард — ведь тогда мы не просто отказались от фигуративной живописи, мы начали строить новый мир. И в тот период пролили много крови. К чему-то такому мы вполне можем прийти.