Конец — это только начало: пермская апокалиптика в ЦГК

Я не знаю, кто именно из кураторской команды придумал название «Конец Перми». Как бы там ни было, название кажется мне предельно удачным, потому что «Конец Перми» встраивается в ряд эсхатологических ассоциация вместе с «Концом света» и предшествующим ему «Концом времён». В целом, философская эсхатология (в отличие от узко-христианской, которая отрицает будущее после конца) рассматривает не только вопросы конца света, но и вопросы того, что будет после того, как несовершенное иллюзорное бытие исчезнет. Поэтому «Конец Перми» — это история не о том, как всё накроется (или уже накрылось) медным тазом, а о том, как Пермь в её нынешнем виде должна быть преодолена, и о том, какие варианты будущего мы можем разглядеть за этим горизонтом событий. Ведь однажды истлеет всё небесное воинство, и небеса свернутся, как свиток книжный, и сайдинг-панели спадут со стен исторических зданий, как увядший лист со смоковницы (Ис 34:4).

Задача каждого разумного человека, любящего свой город — приближать этот апокалиптический момент. Потому что город нам нравится, а происходящее в городе — нет. Нам не нравится нарушение архитектурных ансамблей, не нравится уничтожение исторических зданий, не нравятся современные бизнес-центры, не нравится синее остекление, и так далее, и так далее. И с одной стороны я понимаю, что всё это похоже на недовольное блогерское брюзжание. Тем более, что несколько раз я встречал в соцсетях негативную реакцию на открытие этой выставки. Суть её была понятна и сводилась примерно к следующему: «Сколько можно говорить о том, как всё плохо?» Вроде как, во-первых, в городе не так уж всё плохо, а во-вторых, бесконечные разговоры о том, как всё плохо, попросту непродуктивны.

Знаете что. Почти всем (кроме, может быть, Анастасии Мальцевой и её единомышленников) всегда было наплевать на пермский конструктивизм. Практически всем наплевать на разрушающиеся здания советского модернизма. Никто бы не обратил внимание на возможный снос общежития, построенного в рамках градостроительного проекта директора Баухауса. Модерновые пристанционные постройки Вольсова вообще толком не проявлены и исчезают одна за другой. Уникальные дачи в Нижней Курье за последние двадцать лет несколько раз были на волоске от уничтожения, и только после многих публикаций (в том числе, у нас и в «Новом компаньоне») администрация обратила на них внимание. Советские мозаики и фрески регулярно пускают в расход. И так далее, и так далее. Вы действительно хотите увидеть полный список архитектурных памятников, ансамблей и артефактов, которые на нашем веку были уничтожены и испорчены, плохо отреставрированы или видоизменены, а в лучшем случае чудом уцелели? Этот список очень велик.

Это происходит по многим причинам, среди которых и коррупция, и несовершенство законодательства, и недобросовестность застройщиков. Но настоящая и главная причина, на мой взгляд, только одна: легче всего украсть и уничтожить то, о существовании чего вы даже не подозреваете. Никто не будет плакать о том, о чём никогда не слышал и не знал. Невозможно решить проблему, если предварительно не сформулировать её. И невозможно защищать тот или иной объект, если не понимать, с чем именно ты имеешь дело.

Проблематизация — это неотъемлемая часть работы с любой темой, и я не понимаю, почему у нас она стигматизирована, низведена до «досужих рассуждений о том, как всё плохо». Окей, если вы считаете, что мы слишком много ворчим о состоянии города — назовите мне сходу минимум три архитектурных ансамбля Перми, которые за последнее десятилетие были испорчены бестактными застройщиками. Если вы припомнили только «Грин Плазу», возвышающуюся над ДК Солдатова — значит, нам ещё есть, над чем работать, и мы вам ещё все уши прожужжим.

Ну и ещё один важный момент — один из залов выставки представляет собой именно что практическое руководство к действию, первый шаг в деле градозащиты. Он посвящён подробному разбору некоторых кейсов, связанных с пермской архитектурной средой: расшифровками заседаний и протоколами, стенограммами и официальными документами, которые проливают свет на то, как согласовывались, проектировались и видоизменялись в процессе строительства некоторые современные здания, которые сегодня трудно назвать украшением городской среды. Читать и воспринимать эти документы очень сложно. Что с экрана, что в распечатанном виде в экспозиции. Но никто и не обещал, что будет легко: все самые поганые изменения, которые случаются в нашем городе, случаются в том числе и из-за того, что мало у кого из пермяков хватает мужества и усидчивости разбираться во всей этой бюрократии и канцелярщине. Значит, надо себя заставлять.

Что до художественной составляющей выставки — в первом зале ЦГК представлены работы пермской художницы Елены Слобцевой, одним из главных творческих объектов которой становится обычная скрепка, а одной из главных тем — травматический опыт взаимодействия с городской средой. На творчестве Лены я не буду останавливаться подробно, потому что, думаю, рано или поздно в нашем цикле, посвящённой молодым местным художникам, о ней появится отдельный текст. А вот об авторе фотографий и изначальной концепции — Григории Скворцове — я бы хотел рассказать подробнее именно сейчас.

Я знаком с Григорием Скворцовым уже лет семь. Правда, за это время мы не так уж часто встречались, потому что мне всегда всё лень, а ему никогда ничего не лень. Скворцов — наверное, самый яркий пермский адепт культуры Urban Exploration — индустриального туризма, инфильтраций, руфинга, диггерства и прочего сталкерства. Он отснял весь город со всех мыслимых и (преимущественно) немыслимых ракурсов и побывал на таких объектах, про которые здесь лучше не упоминать, чтобы не «запалить контору». По тем же причинам про его подвиги я даже не могу рассказывать как о факте, поэтому воспользуюсь излюбленным журналистским словосочетанием «по слухам». По слухам, этот человек сыграл свадьбу на вершине новой 275-метровой телебашни, у подножья которой его ждали полицейские. Ещё по слухам, он с единомышленниками из музыкального проекта Jagath устроил концерт в законсервированном главном разгрузочном коллекторе Перми, на глубине десятиэтажного дома, а в конце разлил там бензин и устроил безумное огненное шоу. И тому подобное.

В общем, к чему я это? Например, к тому, что у Скворцова есть не только особый взгляд на город, но и исключительное право на то, чтобы быть его живым голосом: он знает о Перми то, чего мы не знаем, и видел её такой, какой мы её никогда не увидим — для этого ему, предполагаю, приходилось даже жизнью рисковать. Поэтому я очень рад, что вместо того, чтобы разбиться, спиться или уйти в глухое маргинальное подполье, он превратился в активного участника городского сообщества и сформулировал своё мнение о пермской архитектуре и пермских архитекторах, о пермском наследии и пермской современности, о пермском апокалипсисе и пермском возрождении. Мнение это, как правило, предельно неполиткорректно. Пермская среда, в которой все друг друга знают и стараются избегать конфликтности и острых углов, к такому мнению и к такой постановке вопроса просто не привыкла. Собственно, в том числе поэтому мы и имеем то, что имеем. Поэтому я и рад, что фотографии на выставке транслируют принципиально другой тон. За гул Иерихонских труб, возвещающих конец Перми, он один вряд ли вывезет, но нужно же с чего-то начинать.