«Здесь нельзя отказываться». Как выжить на пиру в Большой Коче, или в погоне за Быкобоем

В доме культуры за час до начала основных мероприятий фестиваля коми-пермяцкой обрядовой культуры «Проллавер» мы застали такую вязкую тишину, которой бывает окутан деревенский клуб, пока туда не войдёт съезжий праздник. Размашистые советские залы, половики на стенах, обдающие цветом всё вокруг, цветы живые и искусственные, плакаты и стенгазеты, приклеенные бумажные зайцы, как бы напоминающие о том, где мы находимся. «Коч» — это заяц по коми. В зале с табличкой «комната фольклора» стоит стол с пирогами во всю длину пространства. Удивляюсь, но понимаю — если фольклор существует в устной форме, зачем же в его кабинете что-то, кроме стола? Две высокие женщины вносят флягу и убегают. Она грозно шипит внутри, но её время только вечером. Шёпотом обсуждаем, закололи ли бычка.

Пироги с пистиками, с грибами, мясо, брусника, сур. Сур — это такое густое тёмное пиво. Ещё белый квас. После напитков действительно сложно представить, как пить жигулёвское. Зачерпываю ложкой сладкую бруснику, а хозяева говорят — ещё не подморозило, рано её есть. Интересно, какая она тогда будет, после заморозков... В лесах много рыжиков. А по слухам, в этом году есть и медведи. Однако, если слушать легенды, наполовину выдуманные сказочниками, медведь коми-пермякам как родной. Ну, им может быть и родной, а мне страшновато. Здесь действительно нужно что-то делать, чтобы защититься от зимы, заметающей крыши, и от лесных соседей. Например, принести в жертву кого-нибудь...

В Доме фольклора встречает местный собиратель фольклора Василий Гагарин с экскурсией. «Это у нас прялка, это списки репрессированных советской властью, сосланных сюда». Вокруг мальчишки в футболках «волонтёр» несмело фотографируют нас и смело подсказывают. Здесь же копия фотографии из Российского этнографического музея, на которой изображён обряд быкобоя в Коче в 1908 году. Исследователи рассказывают, что в это время быков там убивали десятками, а во время «красного» голода один бычок кормил весь колхоз.

Дом фольклора, основанный фольклористом Андреем Гагариным в начале девяностых, располагается в интернате. Напротив — новая, огромная по городским меркам школа.

Сцена окружена уютным лесом, а девушки в костюмах начинают игры с бегами и поцелуями вроде «Селезень утицу загонял». От пестрящих юбок, поясов и популярных нынче (как в XIX веке) барановских платков становится хорошо. «Легендарный ансамбль „Кукушка“! Легендарный ансамбль „Мич Асыв“» — декламирует конферансье, и к ней не придраться.

Песни «Кукушки» поют фольклористы во всём мире, правда, состав в силу времени не может быть первоначальным. «Сюда надо было ехать двадцать лет назад», — басисто отпускает мой сосед по сидению на поле. Аутентичные коллективы поют, конечно, как река разливается. Можно ещё много образов подобрать из природных стихий, но больше интересно, как офигевал человек, который на слух подбирал ноты к этой музыке.

Приветствия и тексты ансамблей часто на коми, плакаты на школе и у дороги — на коми. Через три часа от Перми попадаешь совершенно в другую языковую семью, как будто в другую страну.

Хотя в деревне живёт где-то 350 человек, сложно оценить, сколько из них было на празднике — люди убывали и прибывали обратно. Организаторы сказали, что местные быка не закалывали, а купили в магазине мясо. Некоторые жители не поддержали подмену и решили не ходить на праздник. Однако все места были заняты, перила лестниц и лавочки облепляли внимательные мальчишки, во дворах домов было пусто.

Здесь же на поляне мне встретились зоозащитники Галя Море, Тимофей Дубровских и их друзья. Они приехали, чтобы записать Большую Кочу на «Карту жестокости». Утром они сходили на место, где обычно закалывают быка и не нашли следов ни самого обряда, ни подготовки к нему.

Стороны конфликта вокруг Быкобоя складывались и тут же рассыпались в голове. Мы подробно писали об этом, но если кратко, то конфликт выглядит так.

Зоозащитники выступают против насилия над животными. Этнографы реконструируют и поддерживают традиции. Жители села хотят устроить праздник. Министерство культуры переживает за свою репутацию. Журналисты ищут сенсацию.

В Большой Коче проходит День села — день Фрола и Лавра, в честь которых по традиции закалывают быка. В Российском этнографическом музее есть фотографии 1908 года, на которых запечатлён этот обряд. Кочёвский район примерно с 1987 года исследуют на предмет традиций пермские фольклористы и часто проводят там праздники «по всем правилам» вместе с местными. Мероприятие «Проллавер» включено в программу «59 фестивалей 59 региона» и сливается с Днём села.

Журналистка прочитала аннотацию к фестивалю «Проллавер», комментарий одного из организаторов Дня села, нашла там информацию об обряде и подключила зоозащитников, чтобы разнообразить описание праздника. Она несколько драматично соединила традиционную и постиндустриальную культуру, спрашивая у защитников прав животных про традиционный обряд, а у них совершенно разные языки и подходы. И выбрала заголовок в обличительном тоне. Вслед за ней про эту историю написали множество СМИ.

Министерство культуры было призвано к ответу. В ответ чиновники рекомендовали не проводить обряд. Фольклористы, в свою очередь, стали активно приглашать на праздник в Большую Кочу и гостеприимно-хлебосольно его провели. Возможно, «этноактивисты» Кочи всё же закололи быка, но это уж точно дело не публичное. Чтобы разобраться, кто из них был прав, нужно определиться, из каких ценностей вы исходите. На этом я вас оставляю и ухожу с гуляния по улице Большой Кочи.

Половики сушатся на заборе, навстречу мужик с коромыслом и вёдрами. А кто-то говорил, что воду провели. Дорогу же провели. С лукавым прищуром прохожу мимо реки, следов обряда не нахожу. А кто из неместных их найдёт? Топчусь по пыли и замечаю во дворе дома маленькую старушку, которая набирает дрова с поленницы выше неё. «Здравствуйте! Почему не на празднике?» — говорю. Она отвечает по коми, и я не решаюсь подойти. Язык этот звучит как заклинание. Пожимаю плечами: «Не понимаю я вас». «Праздник в клубе? Весь колхоз собрался?» — спрашивает женщина.

«С» у них немного похожа на «щ», а «зд» на «ж». Она подходит, улыбается, и я думаю, что смогу поднять её одной рукой. Лидии Калининой восемьдесят лет, на праздник не пошла, потому что болят ноги. Видит «как в тумане». Однако для жизни ей нужно по крайней мере топить печь. Телевизор есть, но она не умеет его включать.

Вспоминает, как раньше ходили на праздники всей деревней. Рассказала, что замуж вышла за красивого парня с тяжёлым характером, он её поколачивал, но давно уже умер. «А там сейчас тоже под гармошку все пляшут?» — спрашивает меня, как будто я только что из другого мира. Песен не помнит, но их до меня уже записали, в начале девяностых. Тут можно переживать уже не за «наследие», а за то, чтобы свечка жизни в ней горела подольше, особенно во время зимы. «Снегу наметает много, чистить не могу», — рассказывает Лидия. — Но сын с невесткой обещали забрать меня отсюда». Старшие друзья учили меня, что отказываться от гостеприимства нельзя, поэтому женщине удалось напоить меня молоком «досыта». Кроме него, она выложила квашеную капусту и огурцы, а отпустила с сырниками.

Дорогу я, конечно, потеряла. Встретила мужчину в гимнастёрке, который тоже шёл на праздник. «Вы у нас гостья?» «С» снова пролетело в «щ». Вывел меня к клубу через кладбище.

Фольклорист Марина Суханова рассказывала мне, что в этой деревне происходят чудеса, и стоит поддаваться магии места. Вот и я эти чудеса проверила.

Время собираться к реке, где будут угощать мясом. В этот раз — мясом из магазина. Без объявлений режиссёра все стекаются на берег. «Светофоры на солнечной батарее в Большой Коче», — с иронией, смакуя каждое слово, говорит один из гостей, бывших здесь не раз, и показывает рукой. Мимо проезжает и пылит серебристый «хаммер», за ним — а на самом деле сама по себе — бежит лошадка с повозкой, на которой, свесив ноги, сидят довольные ребята. Во время праздника лошадка стояла под указателем «автостоянка» вместе с автобусами и шумно встряхивалась рыжей стриженой гривой от чёрных мух.

Марина показывает в другую сторону, где в высокой желтеющей траве мимо скошенного дома шагают пять-шесть лошадей. Ввергаются в пейзаж под рябиной, немного ускоряются, качают большими шеями, заглядывают в пустые окна дома. В отличие от той с повозкой, эти лошади внушают мистическое чувство. Андрей Тарковский оценил бы композицию. Кстати, Флор и Лавр, на праздник которых мы явились, — покровители лошадей.

Раскладывают говядину по тарелкам, заставляют есть всё — пища магическая. Про себя надеюсь, что не из магазина — причаститься не помешало бы. Кажется, мы ели весь день без остановки. Сок течёт по пальцам, мясо застревает, из-за стола высовывается нос и большие печальные глаза собаки. Здесь на каждого гостя было по большой стройной и почему-то доброй собаке.