«Что я тут делаю?» Березниковский программист рассказал, как воевал на Донбассе

С тех пор осколок не могут достать. Молодому человеку немногим больше тридцати, он лежит в психоневрологическом отделении. Ютится под белым одеялом, почти не выбирается из-под него. Николай неестественно улыбается, рассеянно смотрит вокруг. Может сказать только два слова, оба нецензурные. Ещё продолжительное: «Та-да-а». Иногда выражения выкрикивает, и лишь по его интонации можно догадаться о настроении и мыслях больного.

Кроме Александра с нами сюда пришёл Антон Марамыгин, тоже доброволец. Гости принесли нагрудный знак, такие им самим недавно вручили в Перми. Награды сделала российская общественная организация «Союз добровольцев Донбасса». Её флаг тоже взяли с собой. Знамя с изображением креста развернули и положили на Колино одеяло.

«Всё не зря»

— Хорошо, что крест такой, а не деревянный, — вздыхает один.

— Может, лучше уж деревянный, чем вот так, — отворачиваясь, говорит другой.

На Александре форма защитного цвета. Антон одет по-казачьему: в синих штанах с красными полосами, кителе и папахе с рыже-чёрной лентой наверху. Коля, объясняют нам, воспринимает только людей в форме. Других может послать. «Все мы понимали, на что идём, что это риск», — говорит Антон, высокий мужчина с уверенным и цепким взглядом. Потом обращается то ли к самому себе, то ли к больному Николаю, который внезапно смолк, поднёся к лицу блестящий орден: «Всё не зря...»

Во взгляде же Александра тяжесть. Он не разделяет бодрости Антона. Ему после возвращения «трупы снятся почти каждую ночь, бывает, не по разу», всё его сослуживцы. Александр, в отличие от Антона, считает, что поехал в другую страну зря. «Но что я скажу Николаю — что он напрасно стал инвалидом?» — заметит бывший боец, когда мы уйдём из больницы.

До этого Николай лежал в Пермском краевом госпитале для ветеранов войн. Но долго там оставаться не мог, потому что формально не ветеран: Россия не объявляла войну. По мнению казака Антона, рано или поздно государство признает всех их своими бойцами.

Гости в форме говорят медику, что в следующий раз придут в начале мая. Девушка отвечает, что можно и раньше: приёмные дни — два раза в неделю. Антон уходит по своим делам, мы остаёмся с Александром.

«Вожжа под хвост попала»

Он всегда хотел быть самостоятельным, поэтому и оказался в Березниках. Раньше жил в Перми с родителями, в начале нулевых переехал сюда. «У меня нет комплекса провинциала, — говорит. — В Березниках всё есть». Здесь встретил будущую жену, появился сын. Ему сейчас уже 14 лет.

В июне 2015-го индивидуальный предприниматель, у которого Александр трудился водителем, свернул бизнес. Остался без работы. Супруге же сказал, что просто нашёл новую. Мол, наконец-то, пригодились его навыки водолаза. Якобы стал вахтовиком. «Понырял, но в степях Украины, — говорит сейчас. — Всё равно было нечего делать. Вожжа под хвост попала». Да ещё пропаганда. «Отовсюду, — замечает, — в уши льётся. Даже если ты не хочешь её слушать. Когда жена что-то сморит по телевизору, когда сидишь в кафе, где играет радио...»

Захотел помочь братскому народу защититься «от фашистов», «от укропов» (так ополченцы называют противника). На войне уже был — в Афганистане срочником, но оттуда ничего толком не запомнил. Знакомый омоновец, который сам недавно вернулся из Донбасса, стал отговаривать: «Это не та война, которую нам СМИ рисуют, даже не вздумай!». Но потом товарищ сдался, дал Александру одну из монет, что в ходу на Донбасе, велел: «Чтоб вернул».

В интернете Александр нашёл телефон координатора добровольцев, купил билет на самолёт, форму и сапоги. На всё про всё ушло 70 тысяч рублей, лежавших в семье про запас. Доехал до Ростова-на-Дону. Там с такими, как по накатанной — переправили в ЛНР (самопровозглашённая Луганская народная республика). На автобусе добрался до следующего адреса, уже ближе к передовой. Вышел, заметил нужный флаг — «свои». Довезли в одну из рот. Формально приняли сотрудником в частное охранное предприятие, чтобы избежать наказания по статье российского Уголовного кодекса о наёмничестве.

— А почему все в татуировках? — спросил Александр командира роты, передохнув после дороги. Жара, совсем не уральское лето — раздетые ополченцы отдыхали у пруда. — Тут что, зеки?..

— Да, большинство, — услышал в ответ. — А какая разница?

Почти все солдаты — родом из Луганской области. Где отбывали наказание, почему и когда вышли на свободу, не уточнил. Почти сразу Александра перевели в другую роту, которая состояла, в основном, из россиян.

Мирные жители русским рады не были, говорит Александр. Почти все только и говорили: «Из-за вас здесь война». Обычно сидел в окопе близ Первомайска. В руках — автомат Калашникова. Рядом кто искал анекдоты в телефоне, кто читал книжку. К обстрелам быстро привык: «Потом смотрел на новичков. Они чуть что, сразу на землю кидались, даже если взорвалось за два километра. Мы же как играли в карты, так и играем».

Вживую противника видел два раза. И то на поздних дежурствах, через прибор ночного видения. Оба раза противник зашёл на «чужую» территорию.

Однажды украинские войска попали по частным домам недалеко от окопов. Старик, у которого сравнялась с землёй половина дома, от помощи отмахнулся: «Не, ребята, ничего не надо, в кухне поживу». Другой сказал, что ему бы хлеба: «Жрать нечего». Он мог бы с женой съездить в Украину, потому что только там жителям самопровозглашённой республики дают пенсии, но денег на дорогу не было.

Солдаты и сами могли голодать. Как-то услышали, что кто-то на «растяжке» подорвался. Пошли искать — вдруг кабан? Не нашли. Решили, что украинский солдат был, свои оттащили. «Через какое-то время чувствуем вонь. Кабан начал гнить, всё-таки он был», — вспоминает Александр. Как-то приготовили собаку. Саше сказали об этом, когда он уже съёл свою порцию. «Без разницы», — подумал.

Поначалу командование сказало, что «на счёт поступили деньги» и скоро дадут зарплату. От кого, непонятно. Так мужчина узнал, что для некоторых это и вправду работа. Впрочем, наличных бойцы так и не увидели.

«А что я тут делаю?»

Сослуживцы рассказывали, что ополченцы, те что из местных, могли остановить любую машину и «вытрясти» её водителя. «И уже через неделю я стал разочаровываться, — говорит Александр. — Начал спрашивать себя: „А что я тут делаю?“».

Последней каплей стала новость о том, что в той соседней роте, куда мужчина приехал в самом начале, нашли восемь закопанных трупов. Это были бизнесмены, которые якобы не смогли договориться с новой властью. О телах стало известно прокуратуре ЛНР. После задержали нескольких человек, в том числе командира роты с позывным Крым. Того самого, с которым Александр беседовал у пруда.

Выходило, что у кого оружие, тот и устанавливал свои порядки. Саша и ещё десяток солдат в знак протеста написали заявления об увольнении. Потом начали ждать конца отработки. Мог и сразу уйти, говорит, но война есть война: «Командир на меня рассчитывал».

Вспоминает, как погибли товарищи. Парень из местных, Терек, подорвался на мине недалеко от окопа. Не зря, предполагает Александр, украинские солдаты бегали рядом с ними по ночам. Мужик из Омска, Серёга — тоже. На днях мужчине позвонила супруга Серёги: «Расскажите, как он умер». Ещё об одной гибели знает только по рассказу. Боец из местных напился и зачем-то побежал навстречу подъехавшему КрАЗу. На том были георгиевские ленточки. Из машины парня «скосили из пулемёта». В блиндаже могли ответить, но тогда мало кто что соображал.

Сувенир с войны

На переднем пассажирском сиденье в «Ладе» Александра — металлические банки «Кока-Колы». Пьёт газировку, когда водит. Ещё лежат несколько пачек сигарет «Русская весна», без акцизных марок и ценников. У фильтра ничего не написано — маскировка на случай, если бросишь окурок в поле. Хорошие сигареты, говорит, крепкие.

На фронте дали и футболку с надписью «Спаси Донбасс» (раздавали, когда для поднятия духа заезжал один певец). Были только маленькие размеры, мужчина её даже не примерил. Зато нашлось, что подарить сыну после возвращения. Приезд в семье толком и не обсудили. «Мы же уже взрослые люди, приехал и приехал, — говорит Александр. — Смысл — читать [мне] нотации?» В футболке подросток стал ходить в школу на физкультуру. Вернулся домой, и отец спрашивает: «Хоть кто-то поинтересовался, что это за надпись?» Оказалось, нет.

На войне у Александра был позывной «Маклайн» — совмещение отчества Михайлович и слова «онлайн», до Донбасса с компьютерами дело имел. Псевдоним подошёл бы и сейчас: он снова программист, через пару недель после возвращения взяли в одну фирму. Так что помощь никакая ему не требуется, говорит Порублёв. А вот других надо поддерживать. Кому-то общественная организация «Союз добровольцев Донбасса» помогает — жене Серёги из Омска с похоронами, например. Кто финансирует «Союз», Александр не знает.

А вот Николай один остался: опекуном сестра стала, но взять больного к себе домой она не может. Александр узнал о нём уже в Перми, на собрании всё того же «Союза добровольцев». Перед поездкой на фронт того бросила жена, забрала сына, начались проблемы с жильём. Николай провёл на войне всего-то пару недель, потом был ранен. Александр навестил его в больнице, потом даже в местную газету пожаловался: вот, лежит в больнице, никому не нужный. Журналисты выпустили материал с просьбой помочь, кто чем может. Но сестра Николая говорит, что после публикации никто ей не звонил.

На фронте, добавляет наш собеседник, полный бардак. Но только потому, что там командуют ополченцы из «луганщины», а не российские военные. Если бы было иначе, большинство из сотни членов пермской «ячейки» «Союза добровольцев» вернулись бы в Украину, уверен Порублёв. Он и сам бы так сделал. «Присоединить Донбасс, как и Крым, — почему нет?» — объясняет. Но лишь в том случае, если он не будет занят. Пока же занят, и, кажется, его это не расстраивает. Он рассуждает спокойно, не спеша затягиваясь «Русской весной».

***

• Читайте также репортаж Владимира Соколова с презентации новой социальной группы ветеранского направления «Добровольцы Донбасса» или «Союз добровольцев Донбасса».
• Репортаж Анастасии Фадеевой, которая вместе с пермским гуманитарным конвоем побывала на Юго-Востоке Украины.