«Спокойных картин у меня не будет». Жизнь и мечты бездомного художника Игоря Еремеева

Впервые мы узнали про Игоря Еремеева от активистки Анны Фадеевой и её проекта «Территория передышки»: в силу жизненных обстоятельств художник просто не мог не оказаться в их поле зрения. А затем и в нашем — спустя несколько недель мы встретились с ним, пообщались и узнали подробности его творческой и повседневной жизни.

Игорь Еремеев родился в Перми, но большую часть юности прожил в посёлке Вильва. Не то чтобы этот период как-то значительно сказался на его творчестве: Игорь говорит, что пасторальные пейзажи у него могут проскакивать только в качестве фона, но как таковая тема родных просторов его никогда особо не интересовала. Просто потому, что Еремеев с юности мыслил масштабнее и уже в те годы увлкался мировой культурой во всём её многообразии — начиная от античной Греции и заканчивая авангардом ХХ века. Правда, не дальше: всё, что пришло вслед за авангардом, ему уже не особенно нравилось, исключая разве что Энди Уорхола.

В Вильве Еремеев прожил до семнадцати лет, а затем переехал в Пермь.

— Пермь, правда, тоже городом не обязательно называть, — справедливо замечает он, — тут полно таких людей, которые даже в Оперном театре и то не были, потому что им достаточно ближайших забегаловок.

С Пермью, впрочем, у Игоря поначалу не очень сложилось: живя здесь, он сперва учился в Кунгурском училище и выпустился оттуда в статусе художника-оформителя пятого разряда, а затем попробовал поступить в открывшийся в 1992 году филиал академии Глазунова, но туда его не приняли. Об этом Еремеев не жалеет — наблюдая за академией впоследствии, он решил, что обучение там всё равно было бы бессмысленным. Как бы там ни было, вместо неё Игорь устроился преподавателем ДПИ в полазненском Доме творчества. Там он тоже особо не задержался:

— Конечно, ученики были и у Глазунова, и у Шилова, и у Рембрандта, но я сам до таких высот не доучился, да и преподавательскую карьеру делать не хотел.

В девяностые Еремеев сменил несколько специальностей — поработал в рекламном агентстве, немного дизайнерил, затем трудился в розничной торговле, но быстро понял, что это не его:

— Я все деньги оставил человеку, который мог и умел торговать. А у меня этой жилки не было, я просто мебель возил. Может, поэтому мы сейчас тут с вами и сидим [мы сидим в «Сабвее» на Компросе, — И. К.], а не в двухэтажной мастерской, которой у меня нет. Но если бы я был коммерсантом, то и цену своим работам умел бы обозначать.

Действительно, в ценах на местом арт-рынке Игорь ориентируется не особенно хорошо — возможно, за те работы, которые он когда-либо продавал, ему удалось бы выручить и побольше денег, но методика ценообразования у Еремеева всегда была одной и той же: он предлагал покупателю оценить собственный рабочий день, а потом умножал эту цифру на столько дней, сколько трудился над картиной. Суммы выходили как правило не заоблачные, да и нарисованные по заказу картины сам он шедеврами не считает:

— Я не творец в возвышенном смысле, чтобы сделать что-то хорошо, навечно, да ещё и дёшево.

В девяностые и нулевые Игорь мог позволить себе рисовать для души или просто в качестве необязательной подработки — тогда у него ещё водились деньги. Часть работ, созданных в тот период, он мечтает включить в свою гипотетическую выставку, которая когда-нибудь, как мы все надеемся, непременно состоится.

— Для выставки нужна свобода, — констатирует он. — В первую очередь, финансовая, чтобы я смог снять квартиру и в ней спокойно рисовать. Когда у меня были деньги, я, конечно, делал и пейзажи на заказ. Ну и что — Мона Лиза тоже рисовалась на заказ. А «Казаки пишут письмо турецкому султану» — не на заказ изначально, но царь её всё равно купил. Когда я напишу такую картину — а я пойму, когда её напишу, как Брюллов написал «Последний день Помпеи» — вот тогда я её и выставлю.

Иначе говоря, для будущей выставки Еремеева не хватает не только денег. Чисто технически, небольшую выставку его работ можно собрать уже сейчас, если поискать по его знакомым и по частным пермским коллекциям. Но Игорю этого недостаточно: обретение мастерской и возможности писать картины станет только началом творческого процесса, который должен будет привести его к созданию вещей по-настоящему значительных.

— Надо делать революцию в искусстве, как это делал Малевич, — говорит он. — Я тоже к ней стремлюсь, но совершу её в силу финансовых обстоятельств не завтра и не послезавтра. Сейчас я держусь на плаву, подрабатываю. Но картинами ещё ничего не заработал.

Впрочем, Еремеев, пожалуй, напрасно сбрасывает со счетов уже созданные картины: многие из них, написанные не по заказу, довольно характерны и дают представление о его удивительной манере: в ней чувствуется влияние сюрреализма и психоделики (о чём ему не раз говорили зрители), и они не просто выдержаны в соответствующем стиле (самой по себе приверженностью психоделике мало кого можно удивить — значительная часть провинциального андеграунда девяностых такова), но и выполнены мастерски и со знанием дела. Поэтому можно предположить, что выставка, в которую войдут его ещё не созданные полотна, действительно станет событием как минимум для Перми:

— План таков: я снимаю помещение, набираю холсты и пишу несколько полотен, в которых будет отражено то, что я хочу сказать миру. Не нашептать, как сейчас, а именно сказать. А может даже, где-то и крикнуть.

Художников в интервью принято спрашивать о первой созданной работе, и часто они дают какие-нибудь заурядные ответы. Игорь же вспоминает, что первой его работой стал автопортрет: он ничего до этого не рисовал, а в восьмилетнем возрасте взял и изобразил самого себя. А сразу после этого — портреты Жюля Верна и Ермака, личности которых его в то время очень увлекали.

— Вот ещё что меня вдохновляет на работу, — признаётся он. — Когда я написал свой первый автопортрет, который, к сожалению, не сохранился, мама сказала, что вышло очень похоже. Мне просто тогда краски подвернулись, а если бы подвернулся какой-нибудь завалящий фортепьян, то я, может, музыкантом стал бы. И в школе, когда принёс Жюля Верна, мне сказали: «Да ты художник!» Приятно, когда хвалят: это ведь нематериальная оценка труда. Когда мы работаем, даже для себя, даже находясь в глубине своих мыслей, мы ведь всё равно работаем для публики, для зрителя, как любые актёры. Вот я в душе и есть актёр, хотя до съёмок я ещё не дошёл.

В детстве Еремеев обожал фантастику и приключения, в юности открыл для себя мировую культуру, но и сейчас, в зрелом возрасте, несмотря на объективные трудности, он продолжает использовать все возможности, чтобы узнавать новое, знакомиться с искусством и как-то внутренне себя обогащать. К сожалению, сегодняшний окружающий его контингент по большей части не таков. Ещё относительно недавно всё было иначе:

— Бывало, когда ещё в квартире я находился — а тогда у меня интеллигентные тусовки собирались — и даже если сидим, пьём, у меня альбомы стоят на полках, я говорю: возьмите, полистайте, не всё же в рюмку-то смотреть.

Впрочем, по его мнению, сейчас — в смысле, после авангарда и тем более в наше время — смотреть пока особо и не на что:

— В искусстве, как и в науке, пока затишье. Пока только идёт какое-то перепинывание, перешлёпывание, перетаскивание и перерисовывание того, что уже создано в начале двадцатого века. Но взрыв будет. И в науке, и в искусстве. И в тех картинах, которые я нарисую, он тоже будет: там будет и лирика, и психоделика, но спокойных картин у меня не будет среди них. Не будет таких вещей, которые бы просто висели красивым пятном на кухне.

Но до всего этого ещё далеко. Сейчас Игорь, по его словам, занят «обычным выживанием». Он понимает, что даже при лучших раскладах заработать одними картинами вряд ли получится, поэтому не сидит без дела: много времени отдаёт физической работе, берётся за любую шабашку и не ленится, поэтому в основном ему не приходится ни у кого просить на колбасу и хлеб. А иногда, как только у него появляется хотя бы немного больше денег, чем нужно на самые простые потребности, он с удовольствием помогает другим.

Еремеев не очень любит распространяться о тех обстоятельствах, в силу которых он оказался без постоянного жилья. К тому же, несмотря на название своего аккаунта в «Инстаграме», Игорь не то чтобы совсем бездомный формально: в Вильве за ним числится аварийный дом, в котором уже нельзя жить, но взамен которого неизвестно когда предложат неизвестно что бог знает где, а в Перми он ночует в Центре социальной адаптации на Героев Хасана, в общежитии на шесть коек. Конечно, при таком раскладе нет ничего странного в том, чтобы идентифицировать себя как бездомного: фактически это так и есть.

— Я всегда говорю людям, которых встречаю на улице, что им нужно идти в Центр социальной адаптации, потому что я знаю, как улица убивает. Я вижу, как улица терзает их. Кому-то из них могут перепадать деньги — кому-то даже большие: у меня так один товарищ подошёл к джипу, ему дали пять тысяч. Но я знаю, куда эти деньги уйдут и как они проматываются. Мне тоже случалось их проматывать, но я хоть кутил в ресторанах, рюмки ломал об пол и девушек обнимал, а не просто сидел спивался где-то в углу. А уж когда я караоке исполнял... Ну, публику-то я умею держать.

На умении петь караоке список творческих талантов Еремеева, кстати, тоже не заканчивается. Он даже пародировать умеет: Ельцина, Горбачёва, Брежнева... Но всё равно его иногда подтачивает червь сомнения — к счастью, такое обычно не длится долго:

— У меня возникали иногда такие мысли: Игорь, ты если до пятидесяти ничего не сделал, то после пятидесяти уж точно мир искусства не перевернёшь. Но я сразу отгоняю их от себя и понимаю, что если какая-нибудь сумма на меня сверху упадёт, то я сразу же всё спущу на краски и на холсты.