«Мучительная счастливая жизнь»: год без Анатолия Краева

В первый раз мы с моей коллегой Таней Синицыной удивились, когда увидели картины Краева — удивительно яркие и непосредственные детские полотна, в которых, тем не менее, заметен был сформированный авторский стиль. А во второй раз удивились, когда пришли знакомиться с Анатолием и попали в его квартиру на Нагорном: она оказалась даже не квартирой, а огромным собранием артефактов, со вкусом подобранных с помойки, как бы парадоксально это ни звучало.

Знакомство с Анатолием и с условиями, в которых он жил, тогда произвело на нас неизгладимое впечатление.

Наверное, нет смысла пересказывать биографию этого человека. Во-первых, несколько лет назад я взял у него интервью, в котором вообще почти ничего у него не спрашивал и он сам рассказал, что хотел: о тяжести и трагичности жизни, о том, как отец хотел убить его во младенчестве, как его гноили в больницах и психушках, как у него не было никого и ничего в целом городе, как он три года не спал, а потом пережил замешанное на ужасе откровение, случайно зайдя в синагогу во время страшной метели, и так далее.

А во-вторых, свою биографию Краев, по сути, сконструировал себе сам и варианты её разнятся. Например, более-менее известно, что впервые он оказался в психиатрической лечебнице не из-за ментальных проблем, а по другим причинам. Но вот каковы эти причины? По версии, которую Краев излагал журналистке Юлии Баталиной (они очень давно были знакомы, и именно она в своё время обратила внимание ЦГК на этого удивительного художника), он попал туда, чтобы избежать преследований по обвинению в распространении самиздата, а нам он говорил, что спасался таким образом от армии. Впрочем, не всё ли равно? То, что не позволено «цивильным» членам общества и может быть расценено как попытки морочить кому-то голову, в случае с наивными художниками превращается не просто в мифологизацию, но в реальность. Поэтому я думаю, что всё, что он мне рассказывал, правда. И даже факты, противоречащие друг другу. В особенности эти факты.

Во всяком случае, в искренности Краева как художника я уж точно не сомневаюсь.

«Пусть я буду в смешном положении, — говорил он, — но всё равно пусть будет полная искренность и открытость, до интимных, до позорных подробностей. Да. Мы позорные люди, а зачем это скрывать? А когда я прихожу на выставки, я вижу на них закрытых художников. А почему они от меня закрываются?»

Летом 2018 года команда ЦГК организовала Краеву персональную выставку, которой он, кажется, был очень рад. Во всяком случае, он пришёл на открытие и выглядел крайне импозантно — в синем костюме, в летней шляпе и с тростью. Когда Анатолию дали слово, он сначала смутился, а потом вместо торжественной речи спел «Шаланды, полные кефали».

Выставка называлась «Лист пятипалый». Вот почему:

«Это мы с Рудольфом Веденеевым говорили об истине в искусстве. Я говорил, что истина не требует никакого усилия, что она ложится прямо в руку, словно лист пятипалый. И этот диалог у нас с ним продолжается до сих пор».

Возможно, теперь он и правда продолжается — скульптор Рудольф Веденеев умер ещё раньше, весной 2018 года.

Когда я узнал, что Краева тоже больше нет, я стал пересматривать видео, которые снял в его квартире в преддверии выставки. Мы их и в экспозиции показывали, но, конечно, видео в экспозициях почти никогда никто не смотрит, да я и сам успел забыть, о чём он там говорил. А он говорил, как выяснилось, о своей смерти:

«Мне кажется, что моя квартира — это продолжение моей личности или послание от меня. Когда я умру, всё это окажется на помойке. Тут есть вещи достаточно ценные, но для людей они ничего не значат. Я представляю день, когда меня свезут в „Ритуальные услуги“, а жители будут ходить мимо этой огромной кучи вещей на помойке, мимо всего этого искусства и говорить: „Дааааа...“ Это моё послание человечеству. Вот Рафаэля и Рембрандта нам пока ещё рановато выкидывать на помойку. Но потом, может, и их время придёт».

Так и случилось. Родственник Анатолия по имени Александр рассказал, что после его смерти домашнего кота (собака на тот момент уже скончалась) удалось пристроить в хорошие руки, а квартиру пришлось вычистить — например, проблему грязных ковров Краев решал, просто застилая их другими коврами сверху, так что со временем в его жилище завелось огромное количество тараканов, на которых жаловались соседи. Поэтому большинство его вещей действительно пришлось выбросить в первые же дни, и прохожие наверняка видели на помойке эту пёструю кучу предметов и, возможно, действительно говорили: «Даааа...»

Послание человечеству дошло до своих адресатов.

А картин он в последние полгода не писал — болел. Поэтому всё, что нам сейчас остаётся, рассматривать его старые работы.

Например, на одной из ранних картин Краева изображены райские врата. Подпись к ним гласит: «Если не будете как дети, то не войдёте в царство небесное». Этот момент Евангелия обычно в такой форме и цитируется, и поэтому кажется, что он о наивности, прекраснодушии и простоте. Но важно напомнить, что следующая строчка такова: «итак, кто умалится, как это дитя, тот и больше в Царстве Небесном». В действительности всё это история о кротости, смирении и самоотречении. История, которая вполне укладывается в канву биографии Краева. Он любил повторять фразу из Аверченко: «Я бы только детей людьми называл, а взрослые все мерзавцы». Кажется, перестань быть серьёзным, расстегни верхнюю пуговицу у рубашки, побольше дурачься — и вот он, детский взгляд на мир.

Но так это, конечно, не работает. Мир устроен паршиво, он не позволяет менять оптику взгляда как перчатки и не прощает таких попыток. Путь к чистому детскому взгляду лежит через страдание и отречение. Краев прошёл этот путь и подтвердил свои слова своей биографией.

В упомянутом видео он говорит не только о смерти, но и о жизни. Вот что:

«Моя жизнь сама по себе ужасна. Есть миф, что художники всю жизнь учились, любили искусство, а у меня этого ничего не было. У меня жизнь была — в основном сумасшедший дом и пьянка. Это была жизнь Смердякова — он для меня в общем-то даже хороший человек, он ведь мечтал открыть ресторан в Питере. А ресторан — это очень красивая вещь. Красивые женщины, музыка, красивые люстры и портьеры. Я вот сейчас думаю, Павка Корчагин говорил, что за жизнь может быть мучительно стыдно. И да, когда вы доживёте до шестидесяти лет, вам будет мучительно стыдно за всё. [Мою жизнь мне] хочется забыть. Чтобы её не было, всего этого кошмара. Есть фильм „Ночной портье“. Там надзиратели концлагеря, приходя в какой-то зал, надевают балетные пачки и репетируют танец. И я думаю, что я вроде такого же эсэсовца. Который после всей этой кучи дерьма вдруг захотел стать Майей Плисецкой».

Когда-то Краев рассказал мне, что он и его приятели считали роман Гессе «Игра в бисер» чем-то вроде Евангелия. Правда, он разочаровался в этой идее, потому что разочаровался в книжной реальности как таковой: «Реальный человек абсолютно одинок, он ищет опору в книгах, но в них ничего нет».

Тем не менее, одну из цитат из «Игры в бисер» в рамках этого текста просто невозможно не вспомнить:

«Творения же духа, культуры, искусства суть освобождение от рабства времени, прыжок человека из грязи своих инстинктов, из своей инертности в другую плоскость, во вневременное, разрешённое от времени, божественное, всецело внеисторическое и враждебное истории бытие».

Толя Краев прыгнул в эту плоскость в тот момент, когда обрёл детский взгляд на вещи. Может быть, в психушке, может быть, в снежной метели перед синагогой, может быть, где-то ещё. Я не знаю.

***

О смерти Анатолия Краева мы в ЦГК узнали поздно — с тех пор, как его не стало, тогда прошло уже девять дней. Это известие пришло от его друга, замечательного художника Михаила Павлюкевича, которому позвонил незнакомый человек — как выяснилось позже, упомянутый родственник Александр. Ещё несколько дней с этого момента я почему-то не мог ничего написать. А там уж и год незаметно прошёл. За это время скончался и Павлюкевич, хотя я всё же успел попросить его написать об Анатолии пару слов. Михаил любезно сделал это, и теперь, спустя год, я всё же хочу опубликовать целиком этот текст, в котором один ушедший от нас художник говорит о другом. Вот он:

«На протяжении многих лет мы изредка встречались, иногда Толя приходил в мастерскую, и мне всегда был интересен его взгляд, часто не совпадающий с оценками других, всегда живой и непосредственный. Несмотря на то, что виделись мы редко, всегда было ощущение этого большого и на вид нелепого человека, что он всегда где-то здесь. Почти всегда приходил с подарочками из мира недальних древностей: какими-нибудь железячками, деревяшками или стеклянными пузырьками, зная, что я тоже к этому неравнодушен. Делился находками, найденными на полках букинистических или антикварных магазинов.

Рисовать он начал относительно недавно, не имея никаких практических навыков, но обладая великолепной насмотренностью, опытом самостоятельного осмысления происходящего в искусстве, взглядом чувствующего, видящего и глубоко переживающего художника. Рисовал он только когда на него находило особое настроение, много и продуктивно. Очень образно передавал свои ощущения, например, от какой-то розовой тени на стене, исключительно живописными категориями.

Жизнь его была мучительной и счастливой. Он был буквально растворён в этом мире и был хранителем его каких-то вещественных проявлений: квартира Анатолия была полна вещей, предметов и вещиц, порой нелепых, где-то найденных, помытых и расставленных по полкам... И, конечно, много книг, альбомов по искусству и каких-то картинок, найденных или приобретённых на рынке. Между всеми этими богатствами в последние годы жили с ним и небольшие пёсики, подобранные где-то.

В лице Анатолия мы потеряли удивительно самобытного, очень чувствующего живое и настоящее художника, человека, нашедшего в себе силы жить не по правилам, ибо всё у него было совсем не так, как у других людей. Поднимаясь по лестницам панельного дома, невозможно было поверить, что ты попадёшь в другой мир. И очень добрый был человек, живой. Таким и будем помнить».