По рекам памяти: «Немка — значит фашистка». Истории людей, сосланных на Вишеру во время сталинских репрессий

Этим летом группа волонтёров — в их числе была и я — установила памятные знаки в местах, где раньше располагались спецпосёлки. В тех из них, где ещё остались люди, мы разыскали семьи репрессированных и поговорили с ними. Этот цикл — сборник их простых и сухих рассказов о чудовищном социальном эксперименте, устроенном большевиками.

Наша экспедиция началась в Красновишерской библиотеке, где мне довелось побеседовать с Тамарой Михеевной Бузиной: историю её семьи, сосланной на Вишеру из Курганской области, я описала в первой части цикла. Дальше нам нужно было добраться до кордона 72-й километр, откуда туристы-водники начинают сплав по Вишере. Название кордона сохранилось ещё с тех пор, когда в этих местах валили лес заключённые, а в ближайших поселках Вёлс и Вая размещались зоны строго и общего режимов. Сюда из Красновишерска проложили дорогу, по которой ездят до сих пор.

Вахтовка, нанятая в городе, везла нас до места шесть часов — а это всего 170 километров. Всё это время нас нещадно трясло и подкидывало на сиденьях. Я пересела к окну на случай, если меня начнёт тошнить, ну и чтобы дышать — внутри машины было пыльно и сильно пахло бензином. Пока ехали, смотрела на лес: мох на деревьях здесь висит гроздьями — я такого нигде не видела.

На фото я прикручиваю одну из памятных табличек на здании библиотеки в посёлке Мутиха, куда мы заехали по пути на кордон. Всего мы установили девять таких знаков. В Мутихе ещё осталось несколько дворов, но здесь (как и в других поселениях) нет связи с внешним миром, кроме таксофона во дворе библиотеки — к нему протоптана тропа по нескошенной траве.

За шесть дней команда экспедиции спустилась вниз по Вишере 150 километров на двух катамаранах. До этого я всего лишь раз была на сплаве по Усьве, и этот оказался совсем не похож на первый. Вишера — величественная река, окружённая могучим лесом. Широкая, но совсем не глубокая. Наш катамаран часто садился на мель, приходилось слезать с него и тащить на себе — ноги ломило от ледяной воды. Зато здесь водится хариус — очень вкусная рыба, которая обитает только в чистых, прозрачных реках. За время путешествия нам удалось полакомиться ей дважды.

После разговоров с семьями репрессированных я уже не могла любоваться первозданной красотой Вишеры: берега её изрыты землянками. Вот здесь худых, простуженных, измотанных дорогой людей выкинули на берег — строить «новую жизнь». Кто-то умер сразу, не выдержав этапа, кто-то уже здесь, надорвавшись на работе или от болезни. Единицы пытались бежать, но бежать было некуда, а местным давали награду за каждого пойманного беглеца: говорят, что в доказательство достаточно было принести его ухо.

Сейчас о том, что тут когда-то жили люди, можно догадаться по полянам на берегах, да по характерных прямоугольным зарослями иван-чая на них — кипрей почему-то любит расти на месте, где раньше стояли дома. Елизавета Гочегова-Клипинштейн родилась в одном из таких посёлков в год, когда умер Сталин. Спецпоселение называлось «Приисковая», располагалось на левом берегу Вишеры, а на правом было кладбище.

Рабство в Германии

— Моя мама, Клипенштейн Мария Дмитриевна, родилась на Украине в Запорожской области, в селе Георгиевка. Была выслана на Вишеру по национальному признаку как немка. Бабушка и дедушка — Елена и Дмитрий — оба обрусевшие немцы, их предки были завезены в Россию Петром I.

На Украине дедушка был директором школы, преподавал математику, в 1939 году его арестовали. Мы долгое время не знали, где он, что с ним, какие-то слухи были, что его в Сибирь или в Магадан отправили на работы. Бабушку, мою маму и её сестру выселили из директорского дома, они сняли комнату и стали жить дальше. Мама рассказывала, что тяжело было даже родственникам, они боялись общаться с семьёй врага народа.

В 1941 году маме исполнилось 18 лет, началась война. Когда немцы пришли, жители их села бежали. Бабушка часто рассказывала, что было очень страшно. Они ничего не взяли с собой: ни колбасы, ни кренделей, ни сала. Всё бросили — такой был страх. Немцы их настигли и угнали в Германию. Они с мамой отдельно ехали в Германию: то ли в разных эшелонах, то ли в разных вагонах. Там тоже были по отдельности, не знали, кто в какой семье находится, народу же много было.

В Германии их разобрали местное население для работы по дому. Мама попала в одну семью, к молодой хозяйке, а бабушка — в другую. К маме хозяйка хорошо относилась, они даже переписывались, когда мама здесь жила. Бабушка же попала к жестокой хозяйке: та с ней плохо обращалась, не давала отдыха, била.

В рабстве они пробыли около года, а когда наши пришли в Германию, их эшелонами сразу напрямую отправили на Урал. Бабушка часто говорила, что они могли потеряться, может быть, не навсегда, но надолго. На обратном пути где-то пересеклись, встретились, нашли друг друга.

Мамина сестра Екатерина с мужем и ребёнком маленьким тоже были вывезены в Германию, но оказались на территории ФРГ. После войны они на теплоходе уплыли в Парагвай, к родственникам мужа, а потом в Канаду. В Россию больше никогда не вернулись.

Другие люди, угнанные в Германию, кто не немцы по национальности, получали компенсацию от Германии, мы тоже делали запрос, и нам пришёл ответ: неизвестно, может, она добровольна уехала. Как будто можно было отказаться. И компенсацию не дали.

Эшелоном на Урал

Сначала бабушку и маму доставили в посёлок Чёрный Красновишерского района — там уже сейчас всё заросло. Мама рассказывала, что было очень тяжело, три картофелины на день сварят, приедешь с работы — и те украдут. Люди голодные были, поэтому. А потом их на барже для скота повезли на Вёлс — посёлок находится у самого заповедника. Там она и познакомилась с папой. Он тоже с Украины, родился в Мариуполе. Когда ему было 15 лет, его отправили в трудармию — подростки работали на заводе в Ульяновской области. А оттуда — сюда на Вёлс, тоже по национальному признаку. На Вёлсе родители работали на лесоповале, мама мучалась потом всю жизнь: ноги больные были, простуженные. Тогда, как сейчас, дорог не было, работали в сугробах и по пояс в холодной воде.

Через три года родители поженились, их перевели на Приисковую, там родилась я и ещё две сестры. Приисковая — небольшой посёлок, в котором жили, в основном, высланные. Но и местные жители были: ханты и манси, вогулы в верховьях на оленях ездили. Понятно, что не пустое место было.

Коренное население к ним относилось настороженно: что тут немцев, фашистов навезли. Раз такая политика была, тем более Сталина почитали, не все ведь понимали, я думаю — большинство думало, что это правильно, что так с немцами поступают. В злости могли сказать: фашистская ты морда. То есть если немка, значит, фашистка. Уже потом, со временем, стали лучше относиться.

Папа работал на тракторе в глухом лесу, мама — поваром в столовой. Я там прожила до трёх лет, у меня есть фотография, где я стою у нашего дома: такая избушка на несколько хозяев, окошки низкие, небольшие.

После реабилитации в 1956 году, когда разрешили, мы сразу уехали в Казахстан. Там климат для нас был очень жаркий. После Урала стали болеть и вернулись обратно, только уже на Усть-Гаревую — тоже бывшее спецпосление, первые жители все раскулаченные. Они рассказывали, что их высадили просто на высокий берег. Они рыли землянки и в них жили. Когда мы приехали, там уже избы стояли бревенчатые на два хозяина, и уже не мало. Нам выделили половину избы: одна комната и печка. Потом нас «улучшили»: дали новую квартиру в четырёхквартирном доме, а потом отдельный дом. Если люди уезжали, дом другому передавали.

На Гаревой была только начальная школа, с пятого класса мы учились в посёлке Вёлс — там была основная школа. Говорили, построена, якобы, ещё французами. Хорошая такая, громадная школа была. Жили мы в интернате, а с субботы на воскресенье ездили домой.

Со временем Гаревая очень разрослась: туда приезжали со всего союза на заработки. А я уехала учиться в институт в Пермь и туда уже не вернулась. Добираться было проблемно, тогда ещё самолеты летали из Красновишерска. А сестра старшая с родителями жила, работала воспитателем в детском саду, поэтому она больше меня знает. Мы сейчас сожалеем, что мало распрашивали их, упустили время. В 1979 году Гаревую стали закрывать, а жителей переселять на Вёлс и на Ваю. Мама со старшей сестрой и бабушкой уехали в Красновишерск (папа к тому времени уже умер от болезни). После учёбы я вернулась в Красновишерск, вашла замуж за местного, работала директором школы, как и мой дед.

В нашей семье ненавистных разговоров по поводу репрессий не было. Они уже в своё время пережили всё, что могли, поэтому просто жили. С одной стороны, народ верил, что Сталин выиграл войну, что его роль велика. Воевали простые солдаты — он сумел внушить, что это его заслуга. Мне кажется, в то время люди были в запутанном сознании, они не осознавали до конца, что с ними сделали. А кто-то просто боялся говорить вслух, ведь каждое слово могло стоить жизни. Поэтому люди жили в страхе.

***

Один молодой учитель из дедушкиной школы уже после войны разыскал бабушку и написал, что на деда был написан донос, якобы, он связан с Америкой, пишет им письма, чтобы оказали помощь. Это, конечно, не правда. Не бесплатно доносили, что-то за это получали люди, кто без совести и чести. Он называл даже фамилию того, кто написал эту кляузу на дедушку. Раньше ведь не разбирались. Сам он был выслан в Сибирь, писал, что мало кто вернулся оттуда. Учитель остался в живых и после освобождения ездил на Украину, был у дома, где жил дедушка, и отправил нам фотографию.

В 80-е мы сделали запрос в архив КГБ в Москву и узнали, что дед был расстрелян в трёхдневный срок в Херсоне (город на юге Украины, — Прим. ред.). Без оснований, без доказательств — наговорили на человека, в трёхдневный срок расстреляли и всё. За что? Ему было всего 39 лет. Такое ощущение, что специально уничтожали грамотное население.

Мне обидно за свою семью, а особенно за бабушку: она пережила революцию, гражданскую и отечественную войну, потеряла мужа и дом, была угнана в рабство, а потом — на Урал. Когда мы её спрашивали, поехала бы она обратно на Украину или в Германию, она отвечала, что ни за что туда не вернётся. Приятных воспоминаний, видимо, не осталось у неё. Я считаю, что всё-таки Сталин очень много погубил людей, его больное воображение исковеркало миллионы жизней. Может, и есть его заслуга в победе, но то, что он сделал с людьми, непростительно.

• Карта террора и ГУЛАГа в Прикамье, на которой указаны расположения и краткие сведения о бывших спецпоселениях и лагерных учреждениях ГУЛАГа в 1930-1950-е годы на территории Пермского края (бывшей Молотовской области). Всего в Прикамье было более тысячи спецпосёлков.

***

Читайте также:

По рекам памяти: «Пострадал за два пая». Истории людей, сосланных на Вишеру во время сталинских репрессий.

Трудная память. Кто такие спецпереселенцы и почему властям так не нравится эта тема.

Галяшор: дорога к вечности.

Лицом к репрессиям. Кочующие истории личных трагедий.