«Работник культуры и физкультуры»: лекция Сергея Хакимова о «футуристе жизни» В. Гольцшмидте

Почему мне показалось важным поговорить об этой фигуре? На мой взгляд, мы живём в городе, в котором принято искать культурных героев среди общепризнанных авторитетов, известных в стране и мире, невзирая на то, что зачастую они мало связаны с нашим городом и краем. Канонический пример — Борис Пастернак, связь которого с Пермью, на мой взгляд, не так уж серьёзна, как и влияние нашего города и края на его творческое наследие. А Владимир Гольцшмидт родился и вырос в Перми. Он пермяк. Об этом важно вспомнить.

Однажды у Дмитрия Александровича Пригова спросили: «Кто же вы? Поэт, художник, музыкант?» На что Дмитрий Александрович ответил, что он «работник культуры». Про Гольцшмидта можно сказать примерно это же: он — работник культуры и в некотором роде физкультуры.

Исследовать жизнь Гольцшмидта довольно сложно: он не оставил дневников, а современники не оставили больших текстов, посвящённых ему — обрывочные воспоминания о нём чаще всего вплетены в тексты, посвящённые другим личностям. Однако этих текстов в итоге оказывается довольно много, и кое-какие детали биографии по ним можно отследить.

Владимир Гольцшмидт родился в 1886 году в Перми, а умер в 1954 году в Средней Азии. Он прожил долгую жизнь, творческий пик которой пришёлся на период с 1913 года по вторую половину двадцатых годов. Гольцшмидт был очень хорошо сложен, занимался культуризмом и йогой — своему телу он вообще уделял очень много внимания и непременно демонстрировал его во время своих выступлений.

В плане творческой биографии Владимир Гольцшмидт был многим обязан своему другу Василию Каменскому, посредством которого стал вхож в «высшие круги» футуризма, но так и не стал там своим: он слишком отличался от всех остальных представителей этого движения. Футуристы зачастую не понимали Гольцшмидта, считая, что его деятельность не относится к футуризму и искусству вообще. Русская культура литературоцентрична, а в Серебряном веке и подавно: логично, что Гольцшмидта долгое время оценивали и воспринимали прежде всего как поэта, а поэтом он был объективно весьма слабым. Чтобы понять, что Гольцшмидт представлял собой на самом деле, придётся сменить оптику взгляда на его фигуру.

Известно, что свои лекции Гольцшмидт совмещал с физическими упражнениями. Первые такие лекции он начал читать в Омске, но первую книгу по этой тематике издал в Перми. (В нашем городе Гольцшмидт жил на улице Торговой, 24, о чём свидетельствует адрес на обложке книги. Сегодня это Советская, 24 — дом, в котом расположена Торгово-промышленная палата). Одна из тем его лекций, упомянутых в книге, звучит как «Физические упражнения, основанные на законах природы». Под «упражнениями» Гольцшмидт понимал силовые трюки, среди которых особое место занимало ломание досок об логову. У Екатерины Барковой сохранилось об этом следующее воспоминание:

«Я видела сама, как он разбивал невероятно тяжёлые доски о голову. Наверное, голова была очень крепкая. Здоровые табуретки разбивал. У меня всегда от него было такое впечатление, что это какая-то жвачная корова, такое выражение у него было — человек совсем без нервов»

Эта история с досками у многих вызывала смятение. Каменский описывает случай, когда они с Гольцшмидтом проводили лекцию в Железноводске (на Юге они вместе скрывались от военного призыва), и им стали задавать вопросы по поводу досок — мол, не подготовлены ли они заранее? Выпившие офицеры почему-то решили, что доски предварительно склеены и всё представление — обман. Гольцшмидт предложил проверить это недоверчивой публике, и один из офицеров принял вызов. Доска не сломалась, а офицер «выпучив глаза, повалился на пол». По Железноводску тут же распространился слух, что футуристы избили офицера, и Гольцшмидту с Каменским пришлось срочно отплыть в Тифлис.

Сегодня всё поведение Гольцшмидта, и этот эпизод в частности, воспринимается с иронией, которая в то время наверняка не улавливалась деятелями искусства и культуры — ведь на дворе была эпоха модернизма, у которого с иронией были очень сложные отношения, и Гольцшмидт явно не вписывался в парадигму того времени.

Что касается его поездок по стране, одна из которых была только что упомянута — путешествовал Владимир Гольцшмидт много и часто. Так, первое свидетельство о его присутствии в Петрограде относится к ноябрю 1916 года: характерно, что, отправляясь в Петроград, человек, который ранее никогда не был в этом городе, подал градоначальнику прошение об организации лекции «Вот как надо жить в Петрограде».

Позже Гольцшмидт жил и в Москве, где познакомился с Маяковским, Хлебниковым и всеми остальными. Их связывало так называемое «Кафе поэтов», расположенное на углу Настасьинского переулка и Тверской улицы. Интересно, что каким-то непонятным образом Гольцшмидт со временем стал хозяином этого кафе. После этого он перевёз в Москву маму и двух сестёр, которых устроил туда же на работу — маму он носил до кафе и обратно на плечах, что вызывало умиление у Сергея Есенина, который говорил, что за этот жест Гольцшмидту можно простить даже его «стихобредни».

Где бы Гольцшмидт ни оказывался, основой его публичной деятельности всегда были физические упражнения. Как раз это было довольно органично: стоит только представить себе ту эпоху, когда в моде в России было увлечение йогой, французской борьбой и самыми разными видами спорта. Хотя эта мода находила понимание далеко не у всех. Василий Розанов, например, писал о тех временах так:

«Ни мороз, ни грязное Петроградское лето, ни отчаянная дороговизна, ни, наконец, напор немцев и отпор немцам не могут остановить нашествия „йогов“ на Россию, которые идут на нее с какими-то мутными глазами и затхлыми душами и несут какие-то печальные истины, может быть и высокие, но определенно отчаянные, унылые, тоскливые, где нет ни божества, ни вдохновения».

Гольцшмидт, который не делал различий между творческим актом и актом физическим, прекрасно чувствовал себя в этой атмосфере. Ещё одним источником вдохновения для него становился цирк, который он очень любил.

Однако даже у Москвы был свой предел терпения. «Сольных» выступлений, в рамках которых Гольдцшмидт демонстрировал своё тело, ему в какой-то момент показалось мало, и однажды он вышел на Петровку абсолютной голый и в сопровождении двух голых девушек. Вместе они несли транспарант с названием этой акции: «Долой стыд». Акция продлилась не более 10-15 минут — авангардиста задержали, а затем выслали из Москвы. После этого Гольцшмидт много гастролировал по стране с лекциями. О том, что представляли собой эти лекции, упоминает в своей книге «Все, что помню о Есенине» поэт Матвей Ройзман:

«На эстраду вышел атлетического сложения человек, напоминающий участников чемпионата французской борьбы. Ворот рубашки с глубоким вырезом открывал бычью шею, короткие рукава обнажали бицепсы. На лице футуриста жизни, на шее, на волосах лежали слои пудры бронзового цвета, что делало его похожим на индуса, йога. Атлет развернул широкие плечи, вдохнул с шумом воздух, раздувая мощную грудь, и стал говорить о том, что каждому человеку нужно беречь своё здоровье и закаляться. Для этого носить летом и зимой лёгкую одежду, при любом морозе не надевать шапки, пальто или шубы. Он требовал, чтобы завтра утром каждый, кто слушает его, выбросил бы свои шапки, шляпы, шарфы, кашне, башлыки, сорочки, кальсоны, воротнички, особенно крахмальные... В доказательство своей „программы жизни“ он тут же продемонстрировал своё отлично поставленное дыхание, поднятие тяжестей, сгибание некоторых железных предметов».

Людей того времени трудно упрекнуть в том, что они оказывались не готовы к таким раскладам: зрителям, пришедшим на творческий вечер поэта-футуриста, показывали ломание досок об голову и сгибание разных предметов. Впрочем, художественные вкусы революционной Москвы были очень радикальными. Вот как описывает их в своей книге о Якове Блюмкине писатель Евгений Матонин:

«Большой популярностью пользовался номер „футуриста жизни“ Владимира Гольцшмидта, который пропагандировал здоровый образ жизни, выходил на сцену голый, выкрашенный „под негра“, и разбивал доски о голову. С эстрады футуристы посылали публику „к чёртовой матери“, что вызывало бурные овации»

Конечно, культуризм и ломание досок не были единственным художественным средством в арсенале Гольцшмидта. Позже он освоил гипноз и практиковал его на животных — на самом известном своём фотопортрете Гольцшмидт гипнотизирует курицу. Любую публичную прогулку по улице он превращал в творческий акт. Для Гольцшмидта это не было какой-то особой формой поведения, поскольку он в принципе стирал границу между сценой и жизнью. Так, по некоторым свидетельствам, у него в гостиничном номере стоял покрытый чёрным бархатом алтарь, на котором он возносил моления — то есть, художественное поведение Гольцшмидт практиковал даже в отсутствии зрителей.

Когда ситуация в стране стала меняться, Владимир Гольцшмидт уехал в Среднюю Азию, где потом долго выступал с лекциями. Умер он там же в 1954 году — в болезнях, нищете и безвестности. Долгие годы о нём практически не вспоминали, но по прошествии времени всё же стали замечать, что что-то упустили с этим Гольцшмидтом, что-то в нём было такого, что выходило за рамки приписываемых амплуа — плохой поэт, аферист, чудак...

Вот что пишет о нём исследователь русского авангарда Владимир Поляков: «В отличие от футуристов, Гольцшмидт не помогал, по выражению Ларионова и Зданевича, „искусству вторгнуться в жизнь“: для него сама жизнь стала единственно возможной формой искусства». Неслучайно он говорил, что высшей формой искусства является жизнетворчество, и что нет ничего более сложного, чем превратить собственную жизнь в художественный акт.

Екатерина Бобринская тоже обращает на это внимание: «Высшей формой искусства для Гольцшмидта являлось прямое творчество жизни, проявляющееся буквально во всем, начиная от физической тренировки тела и кончая своеобразной концепцией художественного произведения, реализующего не в традиционных предметных формах, а в непосредственных жизненных действиях, ощущениях и психических переживаниях».

Говоря о переоценке роли Владимира Гольцшмидта в мировой художественной истории, составительница сборника «Послания Владимира жизни с пути к истине», вышедшего в серии «Библиотека авангарда» Наталья Андерсон писала:

«Дошедшие до нас сочинения „футуриста жизни“ никак не отличаются выдающимися литературными достоинствами. Немногочисленные тексты Гольцшмидта нелепы, претенциозны и местами откровенно смешны (хотя не более, чем у многих других футуристов). Лучшие из них полны заимствованиями из В. Каменского, товарища Гольцшмидта по ряду лекционных турне. Вправе ли мы считать, что вопрос о Гольцшмидте тем самым исчерпан? Ничуть. Критерии исторической оценки деятельности Гольцшмидта как художника в принципе несводимы к качеству текстов. Его искусство внетекстуально. Литературу, живопись, театр, музыку Гольцшмидт считал второстепенными явлениями по сравнению с высочайшим родом искусства — жизнетворчеством. „Быть поэтом на бумаге, гораздо легче, чем в жизни, в отношении к окружающему миру. Яркость красок на полотне гораздо дешевле, чем в личной жизни человека“, — утверждал он в своем единственном сборнике „Послания Владимира жизни с пути к истине“, изданном на Камчатке в 1919 г. Бытие художника воспринималось им как тотальный творческий акт, материалом которого служило собственное тело артиста в последовательном воплощении футуристической телесности. К футуризму он шёл не от литературы или живописи, а от натуризма, йоги, силовых номеров балаганов и атлетизма гимнастических залов»

И далее:

«В случае Гольцшмидта мы видим все составляющие современного performance art, — продолжает Наталья Андерсон. — Гольцшмидт, единственный из футуристов, дал образцы подлинного перформанса и истинного жизнетворчества. В остальном — не будем путать манифесты, стихи и картины с реальностью и выдавать желаемое за действительное.
Только у Гольцшмидта видим концептуально осознанный перформанс, замешанный на телесной трансгрессии. Забытый „футурист жизни“ на десятки лет опередил не только соратников, но и акционистов Вены, художников „Флуксуса“ и самозваную „бабушку перформанса“ Марину Абрамович».

12 апреля 1918 года Владимир Гольцшмидт установил полуметровый гипсовый памятник самому себе на площади у Большого театра. Автором памятника был скульптор-анималист Василий Ватагин, по словам которого, Гольцшмидт должен был быть изображён гордо идущим, а пятки его должна была кусать собака — очевидно, он хотел показать себя в образе прогрессивного человека, которому мешают идти вперёд обыватели и мещане. Газета «Московские новости» назвала эту акцию «позорищем на Театральной площади».

Пожалуй, именно эта акция лучше всего проливает свет на то, как надо воспринимать Владимира Гольцшмидта и его творчество. Вспомним стихотворение Пушкина «Я памятник себе воздвиг нерукотворный» — оно восходит к Державину, а ранее к Горацию, который позаимствовал образ «нерукотворного памятника» у древнеегипетских авторов. Да, эта поэтическая метафора возникает ещё в древнем Египте! Но Владимир Гольцшмидт, вместо того, чтобы создавать памятник поэтическим наследием, просто берёт и ставит себе самый что ни на есть рукотворный памятник на Театральной площади. Таким образом, он переводит древнюю поэтическую метафору на визуальный язык в рамках художественной акции. И довольно ясно демонстрирует, что всё его наследие не стоит воспринимать в сугубо поэтическом контексте. По случаю открытия этого памятника Гольцшмидт написал стихотворение «Памятник Владимира жизни поставленный собственно ручно в г. Москве 12 апреля»:

Свой памятник протест условностям мещанства

Себе гранитный ставлю монумент,

Я славлю вольность смелаго скитантства

Не нужен мне признанья документ.

Не буду ждать когда сгнию в могиле

И дети славу будут воспевать,

Ваш тон держать в хорошем стиле

Лишь мертвецов на пьядестал сажать.

Но я мудрец иной покладки

Лишь все живое признаю,

Не жду от общества закладки

При жизни памятник кую.

Стоит он миг, живет веками

Мне все равно, не в этом цель

Сегодня радости о камень

Я разбиваю в карусель.

Когда нибудь, признаете вы также

Что надо славить жизнь в цвету

Ну а пока, глумитеся над Раджей

Вковавшим в век живую красоту.

Современники, конечно же, акцию не оценили. Илья Эренбург с иронией описал её в своём сатирическом романе «Необычайные похождения Хулио Хуренито» следующим образом:

«Некто по фамилии Хрящ, а по Профессии чемпион французской борьбы и „футурист жизни“, дававший советы молодым девушкам, как приобщиться к солнцу, водружал сам себе в скверике памятник. Хрящ был рослый, с позолоченными бронзовым порошком завитками жестких волос, с голыми ногами, невыразительным лицом и прекрасными бицепсами. Толпа опасливо молчала, полагая, что это какой-нибудь „большой большевик“. Мосье Дале всхлипывал. Потом пришел красноармеец, сплюнул и повалил статую на землю. Публика разошлась, и мы направились в гостиницу».

В день столетнего юбилея этой акции мы повторим её в Театральном сквере у Оперного театра в Перми. Мы постараемся, чтобы всё максимально соответствовало описаниям акции Гольцшмидта. Разумеется, мы не можем ни коим образом согласовывать свою акцию, потому что таков наш долг перед искусством. В конце концов, акция Гольцшмидта столетней давности завершилась провалом, так что мы ничем не рискуем: даже провал будет приемлемым итогом нашей инициативы. Для нас важен сам факт того, что мы вспомним как саму эту акцию, так и нашего земляка,который провёл её сто лет назад.

***

• Читайте также: Тест ко дню рождения футуриста-аэропланериста Василия Каменского.