«Только кони и собаки молодцы». Поэзия Алексея Евстратова

В общем, из этого вступления должно было стать ясно, что Алексей Евстратов — человек лихой и не особенно политкорректный. К тому же, вид он имеет весьма внушительный, так что сразу и не скажешь, что это персонаж добрейшего нрава, а вся его резкость проходит скорее по части чёрного юмора. Мы с Евстратовым встречаемся в недавно открытом пермском Технопарке, где он работает главным маркетологом, и пьём кофе. Это нисколько не похоже на нашу с ним первую встречу — она случилась больше десяти лет назад во время одного из поэтических фестивалей, обстановка тогда была куда более неформальная, и пили мы, конечно, далеко не кофе. И я, и Евстратов тогда были заявлены в программе фестиваля, и выступать с чтением стихов каждому из нас было в новинку. Мне — просто в силу возраста, а у Алексея до того момента в принципе были несколько другие интересы. К середине нулевых он уже несколько раз публиковался в сетевых интернет-изданиях, но в перечне его сценических выступлений на тот момент были в основном неформальные концерты. В начале девяностых Евстратов с товарищами основал рок-группу «Вершина всего» — правда, сам играл исключительно на басу, но и это, по собственному признанию, делал так плохо, что вскоре ограничил своё участие в группе написанием песенных текстов. С тех пор, кстати, осталось много архивных материалов — как клипов с записями песен этой самобытной рок-группы...

...так и странных и забавных короткометражных фильмов, которые тогдашние друзья и единомышленники придумывали и снимали всей командой:

Осознанно или нет, но в тот период молодой Алексей Евстратов явно создавал себе интересную биографию — ну или как минимум интересное резюме. Работать он старался на разных нетривиальных должностях. Например, быть просто грузчиком ему казалось мало, поэтому он устроился грузчиком в аэропорт. Проработал там немного и ушёл на другую оригинальную должность — сторожить ботанический сад в ПГУ. Это было ещё в первой половине девяностых, вокруг творилось чёрт знает что, до повсеместной установки камер наблюдения оставалось минимум десятилетие, поэтому работать сторожем в ботаническом саду было весело. Например, однажды в смену Евстратова там был устроен совершенно оголтелый рок-концерт с участием местных групп.

Другая его смена однажды выпала на канун Нового Года. В тот день начальник особо строго предупредил Евстратова, чтобы он не уснул и особо ценные ёлки не были украдены. Разумеется, Евстратов уснул, и особо ценные ёлки были украдены. Благо, похитители, перекидывая срубленные ёлки через забор, наткнулись на милицейский патруль — на следующее утро, как раз когда Алексея разносили в пух и прах, менты позвонили в сад и поинтересовались, не нужны ли им ёлки. Начальник, приняв это за тонкое издевательство, послал их и бросил трубку, но патрульные всё же вернули ёлки обратно, и смотрительницы ботанического сада навязали из них элитных банных веников.

Гораздо менее забавными оказались полтора года, которые Алексей провёл, работая санитаром в психушке на банной горе. Туда он пошёл, конечно, уже не ради красивой биографии: просто нужда заставила. В тот год они вместе с пермским кинематографистом Семёном Сосниным поступили на филфак ПГУ, но спустя некоторое время забили на учёбу и отчислились — родители таким раскладам, мягко говоря, не особенно обрадовались, и Евстратову пришлось срочно искать работу. Так он и попал на Банку. Для него это оказалось серьёзным и во многом определяющим опытом. Вспоминая о тех временах, он говорит в первую очередь о понимании того, насколько сильно атмосфера может менять человека, воздействовать на него и ломать. Вспоминает он, например, несчастного отставного военного, которого родственники упекли в психушку ради квартиры и который действительно сошёл с ума уже после того, как попал в эти стены, и ещё множество подобных историй.

— Это был очень интересный опыт, — вспоминает он, — в плане понимания того, сколько всего может уживаться в одном единственном человеке.

В какой-то момент Евстратов всё-таки завязал с этими странными строчками в резюме и начал делать нормальную карьеру. В середине девяностых друзья пригласили его поучаствовать в создании первого в Перми бизнес-журнала, и период работы на разных оголтелых должностях закончился — с тех пор работа Евстратова была напрямую связана с маркетингом и издательским делом. Публиковать стихи он понемногу продолжал, и однажды Андрей Пермяков (ещё один замечательный поэт родом из Перми, о котором мы, надеемся, когда-нибудь расскажем) пригласил его к участию в поэтическом фестивале. Точнее, сначала пригласил вместе выпить, а про участие в фестивале речь зашла уже потом. Так начался относительно короткий, но яркий период жизни Евстратова-поэта и культуртрегера. Уже через год он вместе с Андреем Пермяковым и ещё двумя литераторами из Екатеринбурга — Аллой Поспеоловой и Арсением Ли — основал сообщество «Сибирский тракт», участники которого ездили с выступлениями по уральским городам, а ещё через несколько лет стал бессменным куратором литературной части фестиваля «Живая Пермь» и год за годом привозил к нам крутых и нетривиальных авторов типа Саши Дельфинова из Берлина. В те годы в программе «Живой Перми» по воле Алексея встречались и совсем неожиданные, выбивающиеся из общего контекста вещи — например, творческая встреча с военным журналистом Аркадием Бабченко. Евстратов не был в горячих точках, но его интерес к теме локальных конфликтов отразился не только в программе «Живой Перми», но и в стихах. Сам он этот интерес объясняет просто: «Вот мы сидим с тобой, за поэзию трём, за разное там. А где-то в этот момент погибают люди. Любой человек, если он не сволочь, не может же так или иначе не думать об этом».

В те годы, когда фестиваль «Живая Пермь» переживал лучшие времена, его литературный куратор постепенно терял интерес к поэзии. Он ещё ездил на знаменитый литературный форум в город Липки, но, как водится в поэтической тусовке, самые живые и запоминающиеся истории оттуда были связаны не только со стихами, но и с мордобитием. Алексей в своей неповторимой манере перемежает рассказы о мастер-классах Сергея Гандлевского и других мастеров с рассказом о том, как однажды ему пришлось дважды за вечер отлупить одного и того же литератора-казака, который уж слишком нарывался. Нет, с форумом в Липках было всё в порядке, он всегда проходил на высоком уровне. В общем, было весело и полезно, но сам Евстратов постепенно перестал ощущать твёрдую почву под ногами — понял, что ему не удаётся должным образом выразить в форме поэтического текста всё, о чём хотелось бы сказать. Так что от поэзии он постепенно отошёл.

Зря он это, конечно. Особенно учитывая, что однажды поэзия спасла его как минимум от ночи в отделении полиции. Правда, то были не его собственные стихи, а «Контрабандисты» Эдуарда Багрицкого. Однажды декабрьской ночью Евстратов вместе с друзьями по «СибТракту» Андреем Пермяковым и Арсением Ли приехал в Нижний Новгород на фестиваль. Приехали слишком рано и стали бродить вокруг вокзала, ожидая, когда начнёт ходить транспорт. Евстратов, пока бродил, привлёк внимание полиции — ну понятно, что кристально трезвый человек зимним утром на морозе просто так бродить не станет. Короче говоря, его чуть не упаковали, но Андрей и Арсений попробовали уболтать ментов. «Поэты? — удивился патрульный, узнав, с какой целью троица прибыла в Нижний, — вы, ***, современные поэты, *** какую-то пишете». В общем, завязался литературоведческий спор, который принял неожиданный оборот. «И тут он нас спросил, знаем ли мы нормальных поэтов, например, Багрицкого, — вспоминает Евстратов, — Это, конечно, превзошло мои ожидания от вокзальных ментов. Я взял и зачитал ему „Контрабандистов“. Трезвым бы, наверное, и пару строчек не вспомнил, а так бубнил целых полминуты. Ну менты обалдели и отпустили всех».

Но всё-таки способность разруливать конфликты с ментами, которую дарует поэзия, не стала для Алексея решающим аргументом. К сожалению, примерно та же история случилась и с другими поэтами того поколения, активно выступавшего в середине нулевых — многие из них сегодня занимаются своими делами и не помышляют о том, чтобы писать и тем более публиковаться. Правда, Алексей в какой-то период был совсем не против того, чтобы напечатать свою книжку. И ему это даже удалось. Пару лет назад случился юбилей пермского телевидения, и Евстратову предложили написать книгу об истории этого самого телевидения. В стихах. Так что с определённой натяжкой можно сказать, что полноценная поэтическая книга у Евстратова всё же есть.

С книжными публикациями Алексею вообще не очень везёт. Даже Виталий Кальпиди, составляя свою знаменитую «Антологию уральской поэзии», по каким-то своим соображениям не включил в неё стихи Евстратова. Но тот не расстраивается: «Главное, что книжка про телевидение есть».

Впрочем, в плане признания коллег по цеху всё складывалось не так уж плохо. В 2013 году Евстратов получил Астафьевскую премию, за которой ездил в Красноярск. Сам он иронически замечает, что это был своеобразный «последний привет» от поэзии, потому что с тех пор он больше не писал стихов. Зато сочинил пьесу под названием «Мужчина без меча как мышь без сыра» и даже вошёл в лонг-лист конкурса, организованного «Коляда-Театром». Алексей рассказывает, что этот опыт пробудил в нём интерес к пьесам и сценариям — так что, возможно, о Евстратове-драматурге мы ещё что-нибудь услышим, а вот на новые стихи рассчитывать особо не приходится. Поэтому вот вам старые:

***

Что заставляет человека идти

вдоль подтаявших бережков ручья?

Галка в мартовском небе летит.

Человек, синеву над собой сочтя

невесомою мерою всех минут,

отряхнув коротенькое пальто,

на кусочки разламывает прут,

и бросает оставшийся в шорох вод.

И идёт сквозь парк, кораблём ведом,

и уже мерещатся паруса.

И уже не помнится отчий дом:

Человек идёт по-над хрустким льдом.

Человеку восемь счастливых лет.

В его жизни ни жизни, ни смерти нет.

***

Плыл асфальт под солнцем летним.

Неожиданно.

В тихий двор ворвались дети,

их невидимо.

И шумят, и рвут с деревьев

Всё что нужно им.

Их царапины и перья

Древние как мир.

И невидимую будто

Сопрягают нить.

Стало мне совсем не трудно

уходить.

***

Вагон уснул. Ребёнок плачет тонко.

Так в тамбуре заледенели окна,

что кажется — и нету ничего.

Вдоль полок возвращаешься к титану

и, чаю не спросив, глядишь в окно.

Мелькает полустанок.

Нет, что-то есть!

Но что-то никого

не трогает в несущемся вагоне

промчавшаяся неземная стынь:

в сугробах будка,

и звоночек стонет,

шлагбаум над просёлочком пустым...

— Херак-херак! — мотается на стыках

мертвеющее жёлтое нутро.

Рукою нарисованные бирки

на пятках, выдающихся в проход,

мерещатся.

... мчишься в пустоту

над рельсами в одном условном метре.

Дитя кричит, схватившись

с иллюзией необоримой смерти.

***

Всякая тварь затевая пакость

хочет чтобы её не коснулось

что по-любому ей полагалось:

мало ли, думает, так получилось —

что вы хотите от бедной твари?

жизнь тяжела, и чугунны двери.

всякая тварь во что-нибудь верит...

Мать его плачет и супчик варит.

***

Мертвому человеку надевают трусы,

Подстригают ему усы.

Ногти тоже стригут:

Собирают в последний путь.

Может, зубы почистить? —

Приходит мысль.

Много приходит мыслей,

Как ни борись.

Ноги в брючины, рубашка,

Руки на грудь...

Мертвому тоже тяжко

Собраться в последний путь.

Холоден, молчалив,

Не гнётся — прямой такой.

Словно просит в карман ключи,

Платок носовой...

Взяли, перевалили.

Воздвигли фанерный свод.

Ничего не забыли?

Поплыли ногами вперёд.

Кошка рот разевает

Беззвучно — никак не поймёт:

Весь ли ушёл хозяин?

Где он теперь живёт?

***

Каша гречневая,

память вечная.

Должна быть пшённая,

но затупили.

Зато уж пили,

как положено.

И что-то ещё —

творожное.

Жалели

родню, и даже пели.

В общем, покойнику бы

понравилось.

Да ему вообще всё нравилось

в его девятнадцать.

Вот разве что

горный климат,

да дурацкое слово

«спецоперация»...

***

Удивительных созданий

в мире только два:

это кони и собаки,

вот и всё.

Кошки — недоразуменья,

люди — подлецы;

только кони и собаки

молодцы.

Дышат, любят, умирают,

попадают в рай...

но туда нас не пускают.

Жаль.

Там поля охоты вечной,

степи-ковыли;

в тёплом небе дней беспечных

корабли.

Но пусты небес качели,

кони ржут:

удивительные звери

ждут.

Псы от двери не отходят

ни на шаг:

только им ковёр расстелен,

а душа

человеческая треплет о кусты

дней и рек хвосты,

и забредает под мосты.

***

• Читайте также: «Заводская поэзия»