«Трение мира об искусство необходимо». Наталия Пшеничникова — о звуках, стихах и заводе Шпагина

Немногочисленную публику в цех № 5 запустили не сразу. После ожидания зрители вошли в гулкое помещение. Было темно. На стене показывали видео с проекцией кирпичного здания. Зал наполнился звуками города и заводских машин. По одну сторону стены в прозрачных колбах стояли певцы. Откуда ни возьмись стали появляться люди с переносными колонками. Из них еле слышно женский голос монотонно что-то читал. Прислушавшись, можно было различить обрывки стихов. Большая часть была посвящена городу и конкретно Перми. Перформеры, державшие колонки, и сами читали тексты, уже в мегафоны. Вместе с публикой они, будто хаотично, двигались по залу. Певцы в колбах запели. Одни звуки наплывали на другие. Так что уже совершенно ничего было не разобрать. Перформеры то пропадали, то появлялись, начиная колотить железяками по арматурам.

После спектакля мы поговорили с создательницей перфоманса — певицей и композитором Наталией Пшеничниковой.

Где вы провели локдаун?

— В Берлине. В какой-то момент стало страшно. По пустынным улицам проносились машины скорой помощи с включёнными сиренами. Каждую ночь я выходила из дома, чтобы пройтись и не сойти с ума. Когда стало теплее, уехала на дачу — на абсолютно изолированный маленький остров. Там нет инфраструктуры — дикое симпатичное место. Думаю, я не смогла бы сделать этот проект в любой другой ситуации.

Как вы узнали, что в Перми готовится фестиваль?

— Олег Крохалев (композитор, куратор музыкальной части фестиваля — прим. ред.) написал, что в Перми будет фестиваль. Изначально я планировала привезти сюда свой ансамбль для экспериментальной работы с голосом «Театр голоса Ла Гол». Но Олег сказал, что спектакль должен существовать и после фестиваля. Тогда я приняла решение, что буду работать с местными профессиональными и непрофессиональными певцами и актёрами. Я написала заявку, и она победила в конкурсе.

Почему вы стали работать с поэзией?

— Моя предыдущая работа тоже была связана с поэзией и научной организацией труда на фабрике. Проект назывался «Воображаемый диалог Алексея Гастева и Джона Кейджа» и был показан на выставке «Как надо работать» в галерее «На Шабаловке» и на Винзаводе. Для проекта я выработала определённую технику, которую мне было интересно развивать.

Для Перми у меня изначально появилась идея сделать спектакль на стихи поэтов, которые печатались в заводских газетах. Но в интернете я ничего не могла найти. И приехать в Пермь тоже: всё было закрыто. В процессе «разрывания» интернета я наткнулась на пермских поэтов, история пошла по-другому. Я прочитала книгу Владимира Абашева «Пермь как текст», которая стала мне невероятно близка. Параллельно отобрала море стихов и чуть не утонула в нём. Выпив бутылку красного сухого, за ночь отобрала интуитивно по ритму 23 стихотворения и поставила их в нужную последовательность.

О чём ваш перформанс — о том, как поэты воспринимают город? Или себя в городе?

— Нет, он ни о чём. В нём нет никакой драматургии — сюжета, героев и т. д. Я хотела создать некую среду существования, в которой перформеры и публика становятся частью этой среды. В спектакле сложная звуковая среда, которая, как магма, то концентрируется, то рассредотачивается и становится облаком. Это то, с чем мне было интересно работать. И стихи оказались невероятно благодатным материалом, с которым было интересно работать. В какой-то степени они становятся музыкой, звучащим телом. И одновременно они кристаллизуются, образуют новые пласты. Наверно, там нет ни одного стихотворения, которое бы было слышно от начала и до конца.

Об этом и визуальная часть перформанса: на полу проекция букв, которые то складываются в слова, то рассыпаются в набор букв.

— Да, именно! И не случайно местом разворачивания перформанса был выбран бывший завод. В работающем заводском пространстве все звуки структурны и все вместе они создают шум. Перформеры двигались по принципу хореографии. Согласно броуновскому движению городского и заводского гула, звуков стихов, которые звучат в исполнении моего голоса.

Звуки города были записаны на улицах Перми?

— Это полевые записи Перми, реальные звуки различных машин, паровозов, города, шагов (на асфальте, на снегу), пешеходных переходов. Ведь и перформанс назывался «Ремонт Пути: фабрика звуков и слов». Название перекликается с пьесой Луиджи Ноно La fabbrica illuminata («Освещённая фабрика»), в которой он использовал фабричные шумы и голоса рабочих одного из итальянских заводов.

В перформансе принимают участие академические певцы. Зачем они понадобились?

— Знаете, академические голоса безадресные. Они не создают специального пространства, в котором бы работала внутренняя интуиция. Поэтому я разбавила артистов Пермского театра оперы и балета двумя обычными певцами: одна девушка поёт рокабилли, а вторая просто любит театр. Они со всем справлялись и вместе с академическими певцами создавали особое тембральное поле, где у каждого свой внутренний вектор развития.

Но ведь они стояли в пластиковых прозрачных колбах, поэтому их голоса были глухие. Или это было сделано, чтобы защитить публику?

— Перформанс был построен на акустической драматургии: трансформации голоса, ударных и индустриальных звуков. Все звуки и голоса были препарированны. И поэтому доносятся непонятно откуда. Зритель может стоять с певцом рядом, но его голос до него доносится сверху, он ослаблен за счёт изоляции. Помимо вокализов, они поют тексты из юбилейного сборника завода Шпагина.

Попробовать что-то сделать с колбами я хотела давно. А когда началась пандемия, я поняла, что помещу певцов в колбы, чтобы они существовали там в изоляции. То есть это не просто декорация. При кастинге я всех спрашивала, нет ли у них боязни замкнутого пространства. Хоть колбы и прозрачные, но певцы должны были в них стоять полтора-два часа. А это не так просто (смеётся).

Честно говоря, я не расслышал, что они поют...

— Для меня важна фонетическая семантика и ритмика, которую создают музыкальную фактуру. Не было цели, чтобы все тексты были слышны. Перформанс не мемориальный спектакль, посвящённый заводу Шпагина. Моя работа формальная. Прозрачные колбы, как сурдина у духовых инструментов, которая создаёт другой голос.

Что будет со спектаклем? Его всё-таки покажут после пандемии?

— Изначально задумывалось, что перформанс можно будет показывать как репертуарный спектакль несколько раз в год. Если это будет интересно городу и людям. Волонтёров можно обновлять. Кстати, волонтёрами были ребята из пермских вузов. После перформанса они подбежали ко мне и попросили: «Пожалуйста, пришлите нам все эти тексты! Мы хотим их прочитать!» Может быть, это и было самым главным в нашем перформансе.

Когда мы начинали, я им сказала, что возможно перформанс не состоится, потому что идёт пандемия и нас могут разогнать в любой момент. Но то, что мы делаем, предназначено, прежде всего, для нас самих, потому что мы после этого не будет теми, кем были до этого.

Как вы их отбирали?

— Кастинг я проводила онлайн. Самая последняя пришла Екатерина Томина. В конце беседы она сказала, что ещё пишет стихи. Её тексты произвели на меня большое впечатление. Я как раз хотела, чтобы в конце перформанса у меня был живой поэт, который бы прочитал свои стихи. Катя Томина как раз стала именно таким поэтом, который прочитал стихотворение о городе и его пустых улицах.

Вы знаете, что завод Шпагина до недавнего времени был рабочим, а потом его закрыли, чтобы сделать культурное пространство?

— Я так и не поняла, почему его закрыли. Я слышала много разных версий. Я не экономист, но считаю, что закрытие заводов в России нанесло большой моральный урон. Заводы были не просто местом, в котором что-то производят, а частью города, его жизнью. А сейчас образовались разрывы в жизненном контексте. Я много размышляла над этим, когда делала проект. Поэтому решила включить заводские тексты, которые стали шаманскими заклинаниями, соединяющими эти разрывы.

Несмотря на то, что я сама «понаехавшая», я против того, чтобы фестивали существовали исключительно из приехавших людей. Естественно, что ни один фестиваль не может обойтись без приглашенных артистов, но в Перми большой потенциал, нужно поддержать молодых людей и дать им шанс себя проявить.

Вы не первый раз приезжаете в Пермь. Последний раз вы принимали участие в опере Дмитрия Курляндского «Носферату». И кажется, между этими событиями прошла вечность.

— Первый раз я побывала в Перми на открытии Музея современного искусства PERMM. Я исполняла произведение композитора Георгия Дорохова «Русское бедное» вместе с ансамблем ударных инструментов Марка Пекарского. Я пела в платье, сделанном из старых газет, которые нашла в подвале Речного вокзала. А через несколько лет я пела в опере «Носферату». Между этими двумя событиями произошли огромные изменения! Молодёжь, которая выросла, получила другие культурные ориентиры.

Думаю, то, что делал Курентзис, сменило пласты, появились новые точки отсчёта. Будучи экспериментальным художником, я попадаю в очень спорные ситуации. Но каждый раз они влекут за собой положительные процессы изменения. Я не думаю, что после отъезда Курентзиса всё умерло. Я была в Музее современного искусства на выставке школы-дизайна «Точка». Видела выставку, посвящённую личным архивам, в Центре городской культуры. Эти вещи не могли бы появиться сами по себе.

Вы как-то посетовали в Фейсбуке, что показов «Носферату» больше не будет и вам очень жаль. Почему?

— Я занималась этим проектом пять лет. Именно столько времени прошло с момента, когда я впервые встретилась с Митей Курляндским, и до премьеры. А между ними я разрабатывала вокальные техники, ездила в Афины, работала с актерами Теодороса Терзопулоса. Разучивала сложнейшие партитуры, которые актеры София Хилл и Тасос Димас потом исполняли на сцене.

Я считаю, что это очень хороший спектакль, во многих отношений революционный. Например, в отношении понимания, чем может быть современная опера. Он уникальный по составу и сценографии, с инсталляциями Янниса Кунеллиса. «Носферату» могли бы показывать в Пермском оперном два-три раза в год. Но показали несколько раз в Перми и Москве. Было необыкновенно жалко!

Вас называют «певицей экстремального вокала». Вам нравится это определение?

— Это понятие ввёл Борис Филановский (композитор — прим. автора). Есть замечательное выражение extended vocal technique. Расширенные вокальные техники не были изобретены академической музыкой, а были туда привнесены из рок-музыки, фольклора и т. д. А «экстремальный вокал» — это неудачный термин. Когда человек слышит его, ему представляется какая-то звуковая агрессия. А она, на самом деле, не всегда должна быть. «Расширенные вокальные техники» или «современный вокал» более удачные названия для того, чем я занимаюсь. Мне всегда интересно пробовать что-то новое, чтобы не погрязнуть в рутине.

Насколько продуктивно сегодняшняя ситуация для искусства? Как она на нём сказывается?

— Знаете, полтора года назад я делала проект «Зангези» по поэме Велимира Хлебникова. И уже тогда понимала, что придёт какой-то кошмар. Это произведение обращено к будущему и в нём говорится о том, что если люди изменят фонетическую ткань и поведенческие реакции, можно будет предотвратить катастрофы.

«Ремонт Пути» во многом перекликается с «Зангези», потому что звуковая фактура, которая есть в этом перформансе, универсальна и объективна — она существует вне людей. А если давать звукам свободу, они начинают менять мир.

То есть искусство способно изменить мир?

— Я очень боюсь таких высказываний. Но трение мира об искусство необходимо. Я думаю, сегодняшняя изоляция завершится и мы выйдем из этой ситуации совсем другими — не такими, как раньше. Собственно, мы уже другие.