«Хотя они смотрят один и тот же фильм, два разных человека видят в нём абсолютно разное». Режиссёр Алексей Евстигнеев о съёмках документального фильма в кадетском училище Росгвардии

История этого фильма берёт неожиданное начало с того, что у вас был какой-то интерес к Юнармии и казачеству. Откуда такое внимание к этой теме и как она в итоге привела вас в училище имени Шолохова?

Я интересовался историей казачества, потому что у меня есть дальние родственники, связанные с этим. В какой-то момент всё, что связано с казачеством, стало возрождаться, причём в таком ключе, который сильно настораживал. Стало интересно исследовать эту тему. Ещё хотелось снять такое кино, которое бы визуально рассказывало больше, чем нарративно. То есть чтобы изначально в пространстве, в которое мы попали, можно было бы найти какую-то драматургическую форму, какой-то материал. И мне показалось, что кадетское училище — именно такое место. Дети приходят туда, в процессе сильно меняются и выходят уже другими людьми. За этим изменением я и хотел проследить.

Вообще ситуация, когда дети выглядят как солдаты, — это действительно очень яркая картинка, оставляющая сильное впечатление. Я бывал в кадетском корпусе Приволжского округа, что под Пермью, рядом с Усть-Качкой, и от этого места у постороннего человека остаётся своеобразное ощущение. Какие у вас были самые первые ощущения, когда вы оказались в училище?

В первый раз мы больше общались с начальством, и там все были очень приятными людьми. Это был такой парадокс: пока мы находились там, всё было здорово, все были приятные, вежливые, всё было правильно. Но в какой-то момент стали возникать не очень лицеприятные эпизоды, но это было уже тогда, когда мы там побыли подольше.

А изначально всё было как на картинке. Внешне выглядело всё очень позитивно, браво. Вот нам показывают, как дети умеют танцевать, вот они красиво маршируют и так далее. Всё это было празднично, с фанфарами. А сами дети относятся к такой жизни как к какой-то игре, как к празднику. Потом, когда уже подрастают, они начинают по родителям скучать и понимать, что они иногда не очень совпадают с мнением преподавателей. Но самое первое впечатление было именно такое: очень праздничное и даже радостное. Я даже подумал тогда: «Зачем мы приехали сюда снимать? Тут всё хорошо, проблем вроде нет».

Чтобы выявить эту самую драматургию, там пришлось провести много времени? Сколько вы снимали?

Мы снимали с сентября по конец декабря. Мы могли бы и дольше, но у нас были разрешения только на съёмку в этот период. Кажется, под конец мы уже всем там надоели, и нас прогнали. Хотя в этом училище все привычны к журналистам и телевизионщикам. Только такие съёмочные группы приходят на один день, снимают какую-то точку, детальку, интервью, и на этом всё заканчивается. Они думали, что мы приедем с документальным фильмом, и это будет примерно то же самое. Они покажут, как кадеты танцуют и поют, мы это снимем и уедем. А мы пришли на следующий день, и через неделю, и так далее.

Мы хотели увидеть более правдивую атмосферу и снимали по большому счёту обычный материал наблюдения. Но в итоге решили, что это будет не очень интересно. Всё, что происходило на словах, всё, что говорили преподаватели, — то же самое было и на картинке. И я решил как-то разделить эти два пространства, да так, чтобы не компрометировать преподавателей, ведь нам было запрещено снимать и показывать их лица.

Поэтому такая необычная форма, что весь фильм — это по сути портреты детей на фоне их училища?

Да, именно поэтому. Что нам конкретный преподаватель? Они в целом не то чтобы похожи, но все отображают одну определённую идею, один конкретный взгляд на мир, который они транслируют ребятам. Мне кажется, хорошо, что мы преподавателей не показываем. Мы ведь снимали детей не только младших, но и всех возрастов. Сначала пробовали показать взросление: вот они совсем маленькие, вот постарше, вот уже взрослые. Но так получается, что где-то с восьмого класса у ребят в лицах что-то меняется и у них как-то пропадает эта детская непосредственность. Может, они уже какую-то маску на себя надевают, ведут себя только так, как нужно вести. И на них уже не то чтобы неинтересно смотреть, просто они все становятся примерно одинаковыми. Во многом поэтому мы решили показывать ребят младших возрастов и уже сталкивать их с финальным портретом.

Вы там так долго пробыли и могли многое снимать, потому что вы им помогали при студии что-то монтировать и снимать для их ютуб-канала?

Это было на наших добровольных началах, потому что в студии было оборудование, но ребята не очень разбирались в монтаже и съёмках. Мы им помогали сделать какие-то ролики, что-то смонтировать. Мы не только из-за этого там находились, а потому что у нас была бумага с разрешением снимать до конца декабря. А в остальном это был такой способ как-то познакомиться с ребятами, пообщаться.

А про что кадеты снимают ролики для ютуба?

У них обычные военные темы: день рождения Суворова, как прошёл кадетский бал. Это всё можно спокойно найти на ютубе. Эти ролики в открытом доступе, но они их нечасто выпускают. В основном это просто какие-то отчётные вещи, связанные с жизнью корпуса: подготовка к Параду Победы, клятва кадетская или просто праздник какого-то героя. Они в честь этих праздников ещё рисунки делают. Но это всё направлено на поддержание, так сказать, боевого духа.

У вас даже в фильме использованы эти детские рисунки, они очень органично в повествование вмонтированы. Как пришла такая идея?

У нас была только речь учителей и немного ребят, но мы хотели показать их мечту, как эти кадеты представляют своё будущее, как они его видят. Каких-то особых интервью у нас с ними не было. А у них как раз проходил конкурс, где они все рисовали, как они представляют сотрудника Росгвардии, то есть себя в будущем. Поэтому мы и вставили эти рисунки.

А сами кадеты все хотят после выпуска связать жизнь с армией или органами?

Я слышал некоторые разговоры ребят со старших курсов, как они очень подробно строят планы на жизнь. У них установлена чёткая иерархия: ты сейчас выходишь сержантом, потом идёшь на лейтенанта, потом ещё выше. Меня как раз удивило то, что у одного парня-одиннадцатиклассника было всё распланировано на двадцать лет вперёд: вот сейчас он идёт в такое училище, чтобы дослужиться вот до этого звания, потом идёт туда-то, делает вот это и вот это, тут он отсиживает столько-то лет и в итоге становится генералом. Всё у него будет хорошо и тогда-то и начнётся настоящая жизнь. Про войну у тех, кто ведёт такие карьерные рассуждения, вопросов вообще не возникает. Наверное, это по умолчания предполагается, но в целом там нет такого, что «вдруг война и я на неё обязательно пойду». В основном они просто собираются пробиться по армейской карьерной лестнице.

Есть и те ребята, которые разочаровываются. Там был мальчик в девятом классе, который говорил, что будет уходить, что ему интереснее программирование. Но те, кто так же думают, начинают немного отстраняться от остальных. Они не то чтобы ходят изгоями, но больше занимаются в кружках. В парадах уже не участвуют и не так активно себя ведут.

Если почитать статьи и интервью о вашем фильме, то многих журналистов сильно удивляет, что у детей в этом училище очень насыщенная жизнь вне основной учёбы, что у них много кружков, секций, студий. То есть их там стараются гармонично развивать, а не только обучать военному ремеслу.

Это же традиции ещё с царских времён, что офицер должен знать языки, уметь мазурку танцевать и так далее. Скорее, это направлено на такие вещи. Не знаю, насколько это им пригождается потом в реальной жизни. Но в целом это всё очень интересно.

Насколько я знаю, это обычная практика для всех кадетских училищ: у нас под Пермью у учеников всё абсолютно так же. Но насчёт традиций, у вас в фильме есть момент, где батюшка рассказывает кадетам про Библию, про Апокалипсис, а они задают ему очень неплохие вопросы. Как вообще там обстоят дела с, условно говоря, «скрепами», среди которых и православие? Как это всё преподаётся у них?

Вот смотрите: у нас в институте была история религий, где нам рассказывали про все религии, которые есть в мире, про то, как они все связаны с научной точки зрения. А там у них при корпусе есть храм, куда они ходят на литургии, исповедуются этому батюшке. Это действительно такой молодой батюшка, который рассказывает им именно такую точку зрения.

В этом-то и проблема, что он рассказывает им одно мнение: это вот так и никак по-другому. И дети, которые там совсем маленькие, пятиклассники например, очень бурно на это реагируют. В этом и кроется проблема: все эти семь лет в корпусе они узнают только одну сторону жизни и им говорят, что только это и есть правда. Из-за того, что они не знают другой правды, для них мир немного чёрно-белый, и тот человек, который выходит на митинг, — он враг. Причём не лично ему, а всей его семье, людям, которых он любит. А они, стоя там, на митингах, защищают тех, кого любят.

А тот батюшка рассказывает кадетам страшилки про Апокалипсис, и один из них в какой-то момент задаёт вопрос про другие религии. Мы не вставили на монтаже ответ и правильно сделали, потому что он сказал, что вот те исказили Библию, эти вообще как бы неправильные, и прочее. Мы решили остановиться на вопросе этого мальчика. Хорошо, что он его задал. Но там, кажется, всё направлено на то, чтобы таких вопросов не возникало. Чтобы было чётко и понятно, как действовать и выполнять приказ.

Про «одну правду» многое говорит последний кадр, где росгвардеец стоит в оцеплении на митинге и слушает речь Михаила Светова. И вроде бы понятная ситуация, но сама речь жутко популистская и настолько агитационная, что невольно этот солдат выглядит фигурой не такой однозначной, как мы привыкли считать. Вы специально выдерживали такую нейтральную позицию по отношению к героям? Вот ведь ради этого, получается, даже ответ батюшки вырезали.

У меня много знакомых, которые придерживают другой позиции. Я им показывал разные версии фильма, и даже в этом финальном варианте они воспринимают это всё как какую-то чернуху. Тут, наверное, всё идёт от изначальной позиции и установки зрителя. Я изначально шёл в этот корпус с такими, условно говоря, либеральными настроениями. Моей задачей было как-то принять другую позицию, с которой я не согласен, и понять, почему люди делают именно так, а не иначе. И во многом материал фильма был борьбой с тем, что очень легко спуститься в осуждение кого-либо и чего-либо.

Но у нас во ВГИКе были хорошие педагоги, которые всегда говорили, что нужно оставаться в человеческом поле зрения. Всё равно кино должно быть про человека, и неважно, какую идею он представляет. Это, наверное, более правильно. Мне самому приходилось избавляться от некой спеси, убирать это из фильма. Он не про тех и не про других. Ведь это всё может поменяться, потому что ситуация вдруг перевернётся, и те, кто придёт к власти, будут ругать этих людей. Но выбор-то делать конкретному человеку.

Вообще это важная проблема — что мы в людях форме видим только форму, но не самих людей. И это на самом деле страшно.

Да, это проблема. У меня даже был такой момент, что я пришёл на митинг, там люди вроде выступают за всё хорошее, но есть ощущение, что они иногда говорят не своими словами, а просто повторяют какие-то установки. Их может транслировать тот же Светов или ещё кто-то. И все они, в общем-то, мало чем отличаются от тех суперватных дядек, что сидят в телевизоре на федеральных каналах. Это просто две стороны одной медали.

То есть можно говорить, что работа над этим фильмом поменяла ваше восприятие и отношение к этим людям, к этой теме?

Конечно, я теперь даже защищаю их в какой-то степени, когда кто-то обсуждает эту тему. Можно даже сказать, что теперь и я, в какой-то степени, ватник.

Такое немного странно спрашивать у режиссёра, но интересно, как вы думаете, почему ваш фильм стал так успешен на многих фестивалях? У него уже есть несколько наград. Чем он так впечатляет, при том, что когда фильм был готов, вам говорили, что он не получился?

Я думаю, это тоже связано с изначальной установкой зрителя по этой теме и тому, как на это смотреть. В России у нашей картины фестивальная судьба не складывается, и успех в основном на европейских фестивалях. Наверное, потому что мы в России смотрим того же Звягинцева или Сигарева с посылом «зачем на это глядеть, если мы и так можем выйти на улицу и увидеть всё тоже самое». Мы почему-то обижаемся и воспринимаем это всё на свой счёт. А иностранный зритель, из-за того что этому контексту не принадлежит, смотрит на эти фильмы отстранённо.

У меня был знакомый из Ирана, который говорил что «Левиафан» Звягинцева поменял его жизнь. Ему там всё очень понравилось, он увидел в этом фильме свои иранские проблемы, говорил, что у них всё так же происходит. Его это так задело, потому что всё в «Левиафане» происходит в какой-то мифической России, и поэтому он впитывает исключительно образную составляющую фильма, а не бытовую. За счёт этого его и трогает. Я даже слышал, что «Паразиты» Пон Джун-хо, которые взяли «Оскара», у себя на родине в Южной Корее воспринимают как у нас фильмы Звягинцева. Вот мол, сняли про нашу Корею какую-то чернуху. А мы смотрим и думаем, что это просто про бедных и богатых, и неважно, происходит это в Корее или где-то ещё.

Тут мне кажется, что европейский зритель, когда смотрит наш фильм, видит просто детей в военной форме, и этот контраст для них работает. Это же самое могло быть и в Африке, и в Австралии, и работало бы точно так же. А у нас это воспринимают, прежде всего, как какую-то крамолу, мол, хочешь им поднасрать.

Или наоборот, обелить этих людей...

Или обелить. Причём ребята, которые занимают либеральную позицию, говорят мне: чего ты их защищаешь, а те, которые более консервативны, спрашивают, зачем я показываю, что детям плохо, они там мучаются. Хотя они смотрят один и тот же фильм, но два разных человека видят в нём абсолютно разное.

• • Фильм «Золотые пуговицы» можно будет увидеть в онлайн-кинотеатре coolconnections.ru в 00:30 понедельника 14 декабря по ссылке, после фильма можно будет задать вопросы режиссеру во время трансляции на YouTube. Также 14 декабря, в 21:00, пройдет показ в частной филармонии «Триумф».

***

Читайте также: Гид, что делать на «Флаэртиане-2020».