Евгений Майхровский и Игорь Штейн: Теперь цирку есть чему поучиться у театра

Евгений Бернардович Майхровский, он же клоун Май — легендарный цирковой артист. Его имя ставят в один ряд с известнейшими клоунами нашей страны. Он много и успешно работал на манеже с различными животными, и даже с такими необычными для дрессуры птицами, как гуси. Один из самых известных номеров клоуна Мая — это гипноз гуся.

Как рассказывает программа «Легенды цирка», сам Евгений Майхровский и гуси, которых он умеет гипнотизировать, уже давно стали настоящим брендом российского цирка. Именно с этими птицами и связано приглашение Майхровского в качества консультанта для работы над спектаклем «Карлик Нос». Также в роли консультанта был приглашён иллюзионист, представитель старейшей цирковой династии Игорь Штейн. Нам удалось расспросить известных цирковых артистов о той работе, которую они делают для спектакля «Карлик Нос», а также немного узнать о проблемах современного российского цирка.

— Можете рассказать подробнее о той необычной работе, для которой вас пригласили в этот театр?

Евгений Майхровский: У нас два направления работы в спектакле «Карлик Нос». Это очень интересный спектакль, и мы оба с удовольствием работаем здесь. Этот спектакль наполнен различными цирковыми фантазиями, комическими и, больше того, сюрреалистическими. Очень интересно работать по сюжету, но, прежде всего, интересно работать с режиссёром, с художественным руководителем театра Борисом Леонидовичем Мильграмом. В его спектакле есть огромная выдумка. И не только в этом, мы знаем и другие его работы. Буквально вчера видели спектакль «Восемь женщин», и были приятно удивлены.

У «Карлика Носа» будет очень много выразительных средств: музыкальные, танцевальные, актёрское мастерство, пластика. И если переходить к нашей работе, то в ней возникла необходимость, поскольку дело связано с птицей. Грета, героиня спектакля, превращается в гусыню. И Борис Леонидович решил, что гусыня должна быть настоящей и живой. Хотя, по системе Станиславского, любое животное, выходящее на арену, сразу, мягко говоря, снижает возможности актёров.

Игорь Штейн: Оно всё внимание забирает на себя.

Евгений Майхровский: Даже не этим, а своей естественностью. Самое трудное для актёра — это быть естественным в предлагаемых обстоятельствах. А быть естественнее животного, того же гуся, очень трудно. И мы занимаемся подготовкой, чтобы гусыня вела себя на арене достойно и чётко выполняла задачи режиссёра, и в тоже время чтобы она нашла общий язык с актёрами. Это уже не первый мой приезд в Пермь, мы познакомились с Борисом Леонидовичем давно, когда я работал здесь осенью 1977 года, играл знаменитый спектакль «Бумбараш» (постановка Игоря Тернавского в Пермском цирке — Прим. ред.) который был показан в честь юбилея революции. На «Бумбараше» мы и познакомились. Этой весной я приехал ещё раз, мы гастролировали в Пермском цирке. И тогда Мильграм обратился к нам с Игорем, который работает в иллюзионном жанре, с просьбой помочь внести в этот спектакль необходимые цирковые элементы, которые бы ложились на образы и тему так, чтобы трюки и птица-гусыня органично вошли в канву спектакля.

— Игорь Штейн тоже начал общаться с Борисом Мильграмом во время весенних гастролей?

Игорь Штейн: Нет, ещё в Москве он позвонил мне, и вместе мы поехали выбирать иллюзионные трюки. Он сказал, что для спектакля нужны фокусы, но какие именно, не знает. Я предложил посмотреть все возможные. Мои друзья-фокусники держат иллюзионный магазин, мы приехали туда, и там уже выбирали реквизит, и я показывал, что с ним можно сделать. А сейчас уже готовлю артистов, чтобы они могли с этим реквизитом работать. Всё-таки там есть фокусы с огнём...

Евгений Майхровский: Не рекламируй, а то у театра проблемы будут с пожарными (смеётся)!

Игорь Штейн: Там будут и светящиеся фонарики, фокусы с открытым огнём. В принципе, мы быстро репетируем, ведь главное — показать нюансы, потому что в фокусе очень многое зависит от мелочей. Иллюзия построена на отвлечении внимания, если я показываю эту руку, значит, другой я что-то беру или что-то с ней происходит. То же самое с реквизитом. В спектакле используется кастрюля с огнём, задействована пиротехника. Мне легко и очень приятно работать, потому что актёры, с которыми я занимался и которые будут показать эти трюки, очень быстро схватывают, они молодцы. Дело в том, что всё это надо репетировать. Я могу сколько угодно показывать, как это сделать, но любой человек обязан отрабатывать каждое движение.

— Нужна постоянная практика?

Игорь Штейн: Да, конечно.

Евгений Майхровский: Та же самая история с гусыней. Мне надо передать актёрам определённые приёмы, найденные мной в процессе работы с птицами в цирке. Тут нужно уметь положить её на руку, как бы готовя к еде, чтобы она лежала лапки врозь, клюв вниз, словно засыпая. И Марат (Мударисов — Прим. ред.) и Саша (Александр Уманчук — Прим. ред.) — актёры, которые будут играть Карлика Носа — главные исполнители, работающие с гусем. Ещё там много чисто лирических сцен. Гусыня даже поёт! Да, такое тоже будет! Фантазия режиссёра необыкновенная, и мы её воплощаем. Присоединяюсь к тому, что Игорь сказал по поводу своего удовольствия работать с актёрами. Тут, конечно, много молодёжи, и важно, как они к этому относятся. А они заинтересованы. Ведь в работе с животным, с дрессурой, очень многое зависит от психологического состояния актёра. Вернее, дрессировщика — будем так говорить.

Для того, чтобы подойти к животному и заставить его делать то, что нужно не ему, а актёру или режиссёру, надо обладать огромным терпением и вниманием. И, конечно, в этом помогут только регулярные репетиции и общение с животным. Это в буквальном смысле превращение актёрской пластики — артист и животное объединяется по пластике движения. Это закон дрессуры: чтобы понять животное, нужно передать ему свои биотоки. Это сложная задача и очень непростое дело для дрессировщика. Это касается всех животных, а птицы, да простят они меня, очень глупые, и надо подгадывать то, что они могут сделать. Также и в цирке. У нас есть гуси, и за ними надо много наблюдать и выхватывать то, что они могут. И это уже зависит от дрессировщика, сможет ли он без насилия их убедить, что надо сделать то, что, может быть, они не хотят.

— Здесь, в театре, гуси особенные. Насколько я знаю, одного взяли специально для этого спектакля, а второй — уже опытный «артист», второй год играет в «Поминальной молитве».

Евгений Майхровский: Когда я приезжал месяца два назад, этот гусь ходил по театру самостоятельно. И пока, тьфу-тьфу-тьфу, чтобы не сглазить, он является героем и единственным исполнителем. Но я сразу поставил задачу, что нужен дублёр, как и любому актёру. Вот у главного героя, Карлика Носа, тоже дублёр есть. И так же должно быть с гусем, ведь мало ли что может произойти. Он очень важный персонаж для спектакля, без него не обойтись, и всё должно быть очень профессионально.

Игорь Штейн: Мне понравилось, что на репетициях гусь, который тут уже давно, реагирует на реплики. Актёр разговаривает, а тот в ответ или крылья распустит, или крякнет что-то в тему. То есть он не просто сам по себе.

Евгений Майхровский: Я хочу отметить, пользуясь случаем, высокий уровень актёров и тех людей, которые с ними работают — педагогов, постановщиков, балетмейстеров, музыкантов. Они делают удивительный спектакль. Я вижу на репетициях, что в него включены не только танцевальные, музыкальные и вокальные фрагменты. Там ещё много цирковых элементов — сцена поваров на кухне у герцога, сцены отрицательных персонажей, где приходится исполнять цирковые трюки. Я уверен, что этот спектакль будет очень интересным и понравится не только пермскому зрителю. Я думаю, что его можно будет показывать на зарубежных и больших российских площадках.

— То есть это будет такой синтетический театр с множеством элементов?

Евгений Майхровский: Это мюзикл, но очень эксцентричный и трюковой. Артисты не только танцуют и поют, но и прыгают и жонглируют. И у них глаза горят. Я отметил интересную вещь: все работники театра здесь живут какой-то одной жизнью. Тут всё схвачено, я на многих репетициях присутствовал и видел, как идёт этот процесс. Теперь цирку есть чему поучиться у театра.

— Теперь границы жанров стираются?

Евгений Майхровский: Стираются. Я большой поклонник актёрского мастерства, которое лежит в основе профессии. Чем бы потом не наслаивался артист, не набирал танцевально-музыкально, технических, спортивных и трюковых качеств, основа, конечно, это актёрское мастерство. И я вижу, что здесь очень высокий уровень. Говорю не только как актёр высшей категории, но и как театральный критик — я закончил театроведческий факультет ГИТИСа, правда, в этой области не работаю. Это было второе высшее образование, первое — среднее, цирковое училище. Это приятная для меня и, я думаю, для Игоря Станиславовича тоже, встреча с этим замечательным театром.

Игорь Штейн: Я очень люблю театр, и это не первый, а пятый спектакль, в который меня приглашают консультантом, и я с удовольствием всегда приезжаю. Здесь я в первый раз, и мне очень нравится.

Евгений Майхровский: Мне тоже есть с чем сравнивать. Я недавно, два года назад, работал с театром Российской армии, меня приглашали в спектакль, где Лариса Голубкина, с которой мы в очень хороших отношениях, играет главную роль, тоже связанную с цирком. Потом работал в Питере, в театре Комиссаржевской, там просили провести мастер-класс для спектакля «Сон в летнюю ночь».

— Я правильно понимаю, что сейчас у вас театры запрашивают консультации довольно часто, и у них есть интерес делать такие цирковые вещи?

Евгений Майхровский: Как критик я присоединяюсь ко многим моим коллегам, которые говорят, что сейчас буквально, извините за это выражение, мордуют классику. Есть много претензий к этому. Вот в «Литературной газете» (это моя любимая газета, я её регулярно читаю), недавно была статья Гафта, который просто возмущён теми средствами, которые используются в театре. Но должен с гордостью сказать то, что всегда говорю журналистам про цирк: у нас святое искусство. У нас не ругаются матом и не раздеваются догола, а в театре это бывает. У нас просто молодые, красивые люди, исполняющие красивые трюки, которые неподвластны простым людям. Но я считаю, что наше цирковое искусство находится в загоне, как ни странно.

— Почему?

Евгений Майхровский: Скажу вам просто — если раньше мы работали девять спектаклей в неделю, то сейчас в цирках работают в лучшем случае по три. В будни не работают, только в субботу-воскресенье. В субботу два спектакля, в воскресенье один. В других городах, может, чаще: четыре-пять. Но не больше. Кто-то говорит, что это связано с экономически трудным положением в стране. Но, как ни странно, в Сибири, за Уралом, народ ходит лучше. Я не уверен, что народ там начал жить богаче, но к искусству относятся, так сказать, с большим интересом. Конечно, цирк стал хуже по исполнению. Животных не приобретают, работают с теми, что остались.

Министерство культуры, на мой взгляд, уделяет недостаточно внимания цирковым программам. Да, строят новые цирки и ремонтируют старые. Это нужно, но что там показывать? Пока мы живём старым багажом, а зритель это хорошо чувствует. И спасает только фантазия актёров. Ещё есть прокат — люди, которые покупают программу у «Росгосцирка», начинают её прокатывать и иметь с этого дивиденды. Но они не вкладывают в артистов, в те программы, которые находятся не в прокате, а в государственном цирке. Ведь «Росгосцирк» — это федеральное казённое предприятие, оно целиком зависит от государства и бюджета.

И если перейти к театру, то дело в том, что театр получает гораздо больше помощи от Министерства культуры и от правительства, нежели «Росгосцирк». Вот это моя боль. И я рад за театр, но у них тоже есть свои проблемы. Но когда я вижу, какие постановки, какие люди играют роли, какое количество обслуживающего персонала в театрах, то это просто несравнимо. У нас в цирке всё сокращается. Сокращаются штатные единицы, сокращаются служащие, ассистенты по животным. Я не знаю, сокращается что-то в театре или нет, но тут достаточно много людей, чтобы решить те проблемы, которые сейчас стоят перед театром любого города. Мы дружим с театрами во всех городах, где бываем с гастролями, и не только когда помогаем в каких-то консультациях для спектаклей. Просто дружим с актёрами — в Сибири, в Тюмени, во Владивостоке, в Иркутске. И я рад за театры и огорчён за цирк. На этом закончим, хотя говорить на эту тему можно ещё долго.

— Такой интересный момент: вы оба представители цирковых династий. Причём вы, Игорь Станиславович, представитель чуть ли не одной из старейших таких семей.

Игорь Штейн: Да, в ещё 1883 году мой прадедушка начал работать иллюзию. А другие основатели династии — братья Ефимовы — пришли из спорта. Они были велогонщиками и сделали с велосипедами то, что похоже на современные мотокорзины: поднималась корзина без дна, и они по ней ездили. Потихоньку они стали приглашать артистов и собирать программы. Один в итоге стал дрессировщиком лошадей. Другой, Ефим Михайлович Ефимов, занимался уже прокатом. Они даже цирки строили, по тем временам деревянные. То есть это всё началось ещё до революции.

И я вам больше скажу, когда началась война, мои дедушка и бабушка работали в Минске, с лошадьми. У них там была группа в девять лошадей — одна под верхом и восемь в манеже. Когда Минск начали бомбить, одна из первых бомб попала в цирк, и погибли все лошади, кроме одной — её запрягали съездить за опилками. Тогда моему отцу было семь лет, его брату шесть. Они вместе с бабушкой и дедушкой пешком шли из Минска (кое-где ехали, конечно) и добрались до Перми. До 1943 года мой дедушка был здесь. Он очень увлекался кино: снимал фильмы, сам собирал киноаппараты, был главным, не знаю, как это назвать, по киноремонтным мастерским. В 1943 году наша организация (сейчас «Росгосцирк», тогда был «Союзгосцирк») ему предложила восстановить номер, и они собрали беспородных лошадей. В этом же году они выпустили номер и уже с гастролями во время войны работали по всему Советскому Союзу.

Евгений Майхровский: Дополню ещё одну вещь: во время войны вышел приказ Сталина, что снабжение цирка должно быть на уровне военных эшелонов. Цирку тогда было уделено огромное внимание.

Игорь Штейн: Другой мой дедушка, был связан с иллюзией, он работал под псевдонимом Боско. Во время блокады он остался в Ленинграде, и в 1942 году погиб от голода. Хотя во многих книгах о нём описана его волшебная палочка, которую ему подарил Луначарский с формулировкой: «За заслуги в развитии иллюзионного искусства в СССР». И эта большая волшебная палочка лежит в Петербургском цирковом музее. А так у меня вся семья в цирке. Дядя работал директором Ярославского цирка, до этого он был жонглёром. Мама жонглёр, потом работала с лошадьми. Тётя жонглёр, брат тоже жонглёр. У меня сейчас подрастают двое детей, и дочка тоже видит себя в цирке. Мы как-то работали в Латинской Америке, ей тогда было два с половиной года. У меня друг, ковёрный, просто вынес её на руках в эпилоге, когда выходят все артисты. Она вышла, зал на восемь тысяч человек битком. Ей говорят: «Маши!», она помахала рукой. Когда мы оттуда вышли, сказала: «Мама, папа, купите мне платье и корону, я буду выходить в эпилоге». И она уже лазила в иллюзионный аппарат на детских спектаклях и новогодних представлениях, когда там персонажи — дети. Она репетирует, спит и видит себя в цирке.

— Получается, что цирк — это чуть ли не единственное у нас искусство, где сохранились династии и где они так важны?

Игорь Штейн: Да, но сейчас много династий ушло. Время такое, что, наверное, легче не в цирке. Очень многие уехали за границу. Потому что советский и русский цирк, я не побоюсь этого слова, — сильнейший. Самая сильная школа — это наша.

Евгений Майхровский: В знаменитом Cirque du Soleil 80 % артистов — наши артисты! На них там всё построено. Больше того, его руководители, канадцы, когда этого цирка ещё не было, приезжали к нам в «Росгосцирк», у нас была студия в Измайлово — ЦЦИ, Центр циркового искусства. Они там стажировались длительное время и перехватили всю эту систему. Их постоянно «подкрепляют» наши артисты, потому что там хорошо платят.

Игорь Штейн: Есть такой Народный артист Вячеслав Черниевский, я считаю, что он самый лучший акробат. Его артисты берут золото на всех цирковых конкурсах мира. Ребята такие трюки делают, что просто удивительно. И он периодически уходит в Cirque du Soleil денежку заработать, потому что там дороже. Его приглашают, он что-то подсказывает, потому что он настоящий мастер. Наш цирк самый лучший, в этом я нисколько не сомневаюсь.

Евгений Майхровский: Это касается и работы с животными, несмотря на проблемы с «зелёными». У нас, конечно же, школа дрессуры сильная, начиная с Дурова, Рубана или Бугримовой и Назаровой — с ними всеми я работал. То же и с жанром клоунады, начиная с Карандаша. Я в институте написал диплом по теме «Творческий портрет Румянцева Михаила Николаевича — Карандаша». В очень хороших отношениях я был с Никулиным, Шульгиным, с Лёней Енгибаровым и с Олегом Поповым, как ни странно. Он недавно в Ростове умер — ему было 85 лет, но он выступал на манеже. Наша школа крепкая, и рассчитывать на дядю-прокатчика — это, я считаю, неправильно. Нужна поддержка государства.

А что касается моей семьи, то в 2014 году отметили столетие нашей династии, уже пять поколений. Самый старший в нашей династии — это ваш покорный слуга. В этой сфере работает моя жена, мы вместе выходим на арену. Сын сейчас работает в Москве, но тоже связан с цирком. Невестка дрессирует морских животных и пингвинов. Дочь — ведущая клоунесса, ведёт программу и работает с кенгуру. Зять тоже дрессирует и работает со мной как клоун в некоторых репризах. Внучка с зятем — дрессировщики лошадей и уникальные дрессировщики морских животных и пингвинов. Они сейчас в Китае, их пригласили на много лет, они там консультируют и работают в огромных спектаклях. Их не хотят оттуда отпускать, поскольку они очень хорошо это делают. Ещё у меня есть правнучка.