Как Чайковский из композитора стал центром современной музыки

«На чайковской земле»

Тем, кто привык к словосочетаниям «опера Чайковского» и «симфония Чайковского», поначалу в Чайковском многое режет слух. На одном здании читаешь официальную надпись «Чайковский городской суд», на другом — «Чайковское музыкальное училище» или «Чайковская школа искусств». Фамилия самого известного русского композитора живет и работает здесь необычно. Жители городка численностью в 23 тыс. человек спокойно называют себя «чайковцы» и убеждены, что живут «на чайковской земле». С некоторых пор современная музыка их перестала пугать. А с совсем недавних — очень даже радует.

Славу Петра Ильича, родившегося в соседнем Воткинске, последние восемь лет преумножает собираемый в Чайковском международный композиторский work-shop. Делается это по-европейски — с мастер-классами, лабораториями, разноформатными концертами, хотите верьте, хотите нет — даже с городским праздником на манер церемоний открытия Олимпийских игр.

Директор академии Виктория Коршунова и художественный руководитель, композитор Дмитрий Курляндский смогли увлечь проектом культурное руководство Пермского края, городские власти Чайковского, столичные дипломатические и культурные институции. И вот теперь, как манны небесной, в Чайковском ждут сентябрьского композиторского десанта, который, помимо прочего, выглядит главным туристическим потребителем этих далеких от мировых достопримечательностей мест.

Академию торжественно открывали на главной городской площади, и надо было видеть, с какой любезностью русскую песню «Коробейники» в исполнении Ансамбля «Россия» имени Людмилы Зыкиной наравне с горожанами слушали профессор из Гарварда, она же — всемирно известный композитор Хая Черновин (Израиль — США), гений родом из Аргентины — Сантьяго Диез-Фишер (Швейцария), акционист, изобретатель «дневниковых проектов» — Колен Рош (Франция) и художественный руководитель Академии — Дмитрий Курляндский со своим заместителем — Александром Хубеевым, которого, к слову, обожает директор музыкальных программ Венецианской биеннале.

Через пару дней после открытия, завершённого выступлением Московского ансамбля современной музыки и светоцветовым шоу городского фонтана под попурри из балетов Чайковского, в самый южный город Пермского края доехал и Дэвид Лефковиц из Калифорнийского университета, того самого, где преподавал сам Арнольд Шёнберг. На мастер-классы с утра до вечера молодые композиторы в возрасте «до 35 лет» ходили по строгому расписанию в течение двух недель.

Занятия шли в трех городских пунктах в два блока: до и после обеда. А вечерами перед жителями Чайковского выступали то Вокальный ансамбль «Интрада» (Москва) с программой русской хоровой музыки, то солисты Московского ансамбля современной музыки, то слушали ансамбль духовиков, набранный из местных студентов, то — камерный оркестр под управлением дирижера из Архангельска Владимира Онуфриева. В оркестре третий год играют учащиеся Чайковского музучилища, педагоги местной Школы искусств и приглашённые музыканты-профессионалы.

Была и лекционная программа, за участие в которой местным педагогам-музыкантам ставят галочку ФПК (факультет повышения квалификации преподавателей, — прим. ред.). Впрочем, ходят они не для галочки, а за информацией. Любопытным было выступление Лейлы Монасыповой из казанского Центра современной музыки им. Губайдулиной: она привезла и показала видеозапись интервью с Софией Губайдулиной и её последнего сочинения — Концерта для скрипки с оркестром, который был написан по заказу Транссибирского фестиваля и исполнен минувшей весной в Новосибирске (солист — Вадим Репин). Желающие листали любезно предоставленную гостьей партитуру.

В этом году на Академию пришло 196 заявок из 39 стран мира. На конкурсной основе прошли десять студентов, пять стажёров и семь стипендиатов из 11 стран. С учётом вольнослушателей, приехавших из разных городов России и из Украины, число непосредственных участников Академии выросло до тридцати пяти. Веселой компанией все жили в профилактории «Камские зори», откуда в течение трёх-пяти минут стайками перебегали в аудитории Музучилища, Школы искусств и в новый Арт-центр «Шкатулка композитора». В коллективном режиме слушали сочинения собратьев по перу и — с особенным любопытством — мнения педагогов-мастеров.

«Лес, лес, лес...»

Все мастер-классы шли на английском. Композиторская молодёжь — что из Москвы или Киева, что из Перми или Екатеринбурга, не говоря уже о зарубежных участниках, болтает достаточно свободно, чтобы изложить факты биографии и объяснить замысел обсуждаемого сочинения. Затык случился единственный раз, когда Кэмерон Грэм — рыжеволосый любимец нынешней Академии, он же — студент Королевской школы музыки в Лондоне говорил так бегло, что даже работавшие на износ переводчиками стойкие пермяки — Александр Хубеев и Олег Крохалев — не всё улавливали.

Самое интересное начиналось, когда к анализу приступал педагог. И Боже! Как в рассуждениях Дмитрия Курляндского звучали совсем простые вещи и метафоры, казалось бы, от музыки далекие, тем не менее, на музыку работающие!

— Вот мы едем сюда пятнадцать часов в поезде, — начинал Курляндский, — и видим лес, лес, лес. Спасаемся от взрыва мозга тем, что все эти бесконечные мириады деревьев мы называем одним словом — «лес». Но можно ведь сосредоточиться на неповторимости каждого из деревьев. Тебе какая из двух этих концепций ближе?

Вопрос адресован Николаю Хрусту, который вообще-то... молодой педагог московской консерватории. Но на Академию он приехал в качестве студента. Хруст задумывается. Курляндский тихо продолжает:

— А всё-таки попробуй посмотреть под тем углом, что всё, что ты делаешь — это и есть ты. Произведение — оно похоже на тебя, на всю твою целостность, а не на то, что ты говоришь, всё время пытаясь отделить искусство от себя.

И Николай Хруст отвечает. Да так, что хочется ему аплодировать:

— А если взять 150 отпечатков пальцев — чем они отличаются? Да ничем. Моя мечта — создать что-то большее, чем я.

— Нормальная такая мечта, — веселится Курляндский.

После этих раутов жалеешь лишь о том, что философические диспуты композиторов не записаны на диктофон, не расшифрованы и не изданы отдельной книгой. Музыка музыкой, но словесные рассуждения вокруг неё — всё же совершенно неповторимый тип литературы. По крайней мере, для человека, давно отучившегося в консерватории, выход на предложенный уровень размышлений равносилен возврату в собственную молодость, когда было чувство, что на таких же беседах держится весь твой мир.

Композиция и провидчество

К 60-летней умнице Хае Черновин ходили толпой, хотя и с некоторым опасением. Профессор Гарварда, которую три года зазывали в Чайковский и вот она, наконец, приехала (отказав в этом году знаменитым Дармштадским курсам), может патентовать свой метод анализа музыкальных произведений, который в её варианте становится разновидностью психоанализа. На её занятиях были и смех, и слёзы, но Хая Черновин делала свое дело с безошибочностью диагноста. Сначала — обязательные вопросы: «Возраст? Когда начал сочинять? Какую музыку любишь?» Во время слушания произведений или эскизов делала пометки. Дальше — начиналось представление.

— Почему в третьем разделе ты делаешь это crescendo, а потом так мягко и красиво сводишь его на нет? Это декоративно, но не радикально. Надо смелее! — улыбчиво советовала она выпускнице московской консерватории, вокруг которой минувшим летом в «Фейсбуке» разыгрался целый скандал: руководитель одного из известных композиторских объединений («Молот» — Е. Ч.) бестактно посоветовал девушке «варить борщ», а не мучить публику сочинением из одного аккорда. Мысль о недостаточном радикализме, высказанная Хаей Черновин в адрес именно этой музыки, пролилась спасением в души всех, кто был в курсе скандала.

Выяснилось, что консерваторские стандарты радикализма совсем не выглядят радикальными при живом общении с госпожой Черновин — живой-легендой и современным «классиком», автором нескольких опер (видеозапись её оперы «Вечное в настоящем» в постановке Люка Персеваля тоже показывали на Академии), лауреатом поощрительной премии Эрнста фон Сименса (музыкального «Нобеля») и многолетним руководителем Академии молодых композиторов в Штутгарте.

«Как она это делает?»

Неожиданностью было узнать, что у гарвардской гостьи — русские корни, и что в детстве она обливалась слезами под музыку из советских фильмов. Счастьем — слышать, как она, шутя, «обзывала» вежливого корейца именем канадского пианиста и композитора Марка-Андрэ Амлена:

— У Амлена в музыке — красота, хрупкость, нежность. Но он — не ты. У тебя — сильная энергия, другой темперамент. Ты — тиран, который себе же не дает проявить силу. Ты — как гигант, который ходит такими маленькими шажками. Слишком долго готовишь вот эту линию, двигаешься волнами, словно «cливаешь» очень сильную мысль. Если бы ты проявил свою силу, у тебя вышла бы не мелодрама, а настоящая драма.

Скромный Чанхи Лим согласно кивал. Разгаданное в нём этой умной, взрослой женщиной явно парню льстило.

Петербургскому композитору Олегу Гудачеву, как на бизнес-тренинге, женщина-профессор подсказала базовую программу принятия решений.

— Наши решения всегда неоднозначны. У каждого решения — несколько причин. Есть решения просто хорошие. А есть решения единственно верные.

Все слова Хаи Черновин били в точку настолько, что один студент под конец общения неожиданно стал объяснять свою слишком мягкую авторскую позицию такой же позицией в семье:

— Но я ничего об этом не знаю, — закрыла тему профессор, оставив вконец растерянному собеседнику шепнуть: «Не понимаю, как она это делает?»

В личном общении с гарвардской провидицей довелось услыхать очень простое:

— Я ничего, ничего специально не делаю. Просто внимательно слушаю музыку и открывается, какой человек её написал.

Хотя ещё через пару слов она признавалась:

— Когда мы с мужем были молодыми и бедными, он в шутку говорил: «Если бы ты была уличной гадалкой, у нас в доме всегда водились бы деньги».

После ужина, когда композиторский молодёжник закипал живыми диспутами в столовой «Камских зорь», Хая Черновин удалялась в номер писать оперу. Если партитура будет завершена, автору можно предложить пугающего буквализма формулировку «Опера из Чайковского».

От танго в паре до «серьёзных отношений с самими собой»

Другие мастера Академии после ужина сливались с обучаемыми, можно сказать, в едином порыве. Колен Рош защитил диплом на тему политики в музыкальном творчестве. В Чайковском он пользовался жуткой популярностью после лекции, на которой показал, как в отсутствие вдохновения записывает свой пульс, который затем переводит в музыкальный ритм на большие графически испещренные листы и делает из этих листов выставку в галерее. Совершенно необъяснимым образом в его искусстве сливаются дневниковая исповедальность, самоанализ и концептуализм. Любопытно, знает ли он о тексте Чайковского в письме к фон Мекк: «Я искренен. Мне есть что сказать своей музыкой!»? Но в работе со студентами он практически эти слова и говорит всякий раз: «Важно, чтобы вам было что сказать своей музыкой!»

Тем временем другой мэтр — Сантьяго Диез-Фишер — по вечерам обучал волонтёра Академии Сашу Елину аргентинскому танго. Сам он — родом из Аргентины — пишет музыку вообще ни на что не похожую. Исходным инструментом его до странного «материальных» произведений используется звук его собственного голоса, который затем преобразуется в компьютерных программах, и из этого материала возникают сложные партитуры для звуковых объектов, в которые слух втягивается, как живое тело — в гравитационное поле.

В особой магии такого типа сочинительства убедил концерт из произведений мастеров Академии. Знали бы вы, из чего сейчас делают музыку?! Триптих Дмитрия Курляндского, посвящённый открытию Музея русского импрессионизма, познакомил «чайковчан» и «чайковчанок» с саундом, извлекаемым смычком из обычной пластиковой линейки. А пьеса Александра Хубеева, для которой в рояль насыпали сто теннисных шариков, вызвала настоящий ажиотаж.

Самый продвинутый меломан вряд ли знает термины, употребляемые на Академии в обычном порядке — «патчи», «микрофоники», «рекордеры», «закольцовка». Но правда и в том, что когда-то изобретённые Гвидо Аретинским ноты тоже никто не отменял, — композиторам и ныне надо уметь выражать свои намерения с помощью нот. Этим тоже занимались на Академии, попутно знакомясь с новыми форматами «нотной записи», где вообще никаких нот нет, а есть, например, четыре рисунка с руками, на которых показано, как должен меняться угол положения смычка к грифу скрипки или положение локтя — по отношению к корпусу флейты. Говорить о тональной музыке в таких обстоятельствах вроде бы даже неудобно.

Но и этому на Академии никто не противится. Каким же неподдельным изумлением пришлось реагировать автору этих строк, когда после лекции с фрагментами «Буковинских песен» и музыки к фильму «Москва» Леонида Десятникова педагог Чайковского музыкального училища попросила прислать ей саундтреки, «чтобы использовать Десятникова для диктантов на уроках сольфеджио».

В познавательном режиме вроде бы ничего удивительного, но суммарное количество впечатлений на Академии вполне может превысить год (а то и два!) обучения на композиторском факультете в консерватории. Из Чайковского консерватории видятся цехами, где людей обучают ремеслу. На Академии их учат культуре мысли, формы, еще — уважительному вниманию к тому, что делает другой.

Серьёзное отношение ко всему — программная часть Академии. Вводя в социум новую музыку и её авторов, в Чайковском не боятся вовлекать в свою орбиту даже тех, кто вообще не живет в пространстве музыки. И люди научились быть терпимыми и внимательными. Теперь на концертах Академии — не то, что восемь лет назад: никто не выходит из зала, не хлопает дверями в гневе на «заумь». Здесь уже диагностируется «культура общения с незнакомым». Люди разных возрастов и социальных статусов слушают самые непривычные звуки, уважая, а не ненавидя заранее, тех, кто их сочинил. Так создается почва для музыкального образования, укореняются неархетипические методы общения между людьми и воспитывается культура толерантности, которой позавидовал бы сам Петр Ильич, в своё время ругаемый именно за новизну его музыки.

Ну а участникам Академии уникальный опыт общения с нестандартно мыслящими наставниками и коллегами в экзотически отдаленном регионе дарит ещё один результат. На заключительном концерте Академии все студенческие сочинения исполнил Московский ансамбль современной музыки, один из двух высокопрофессиональных коллективов России, системно и регулярно пропагандирующий новых авторов как в стране, так и в мире. Само по себе такое — дорогого стоит. Ещё дороже то, что через день после возвращения из Пермского края, тот же концерт повторился в Москве в Концертном зале Чайковского.

***

• Ранее мы публиковали интервью с худруком Академии молодых композиторов в Чайковском Дмитрием Курляндским о современной музыке, аресте Кирилла Серебренникова, невозможности автономного существования и прямом политическом высказывании в искусстве.