«Мой наивчик»: художник Юрий Собянин и его окружение

Я довольно быстро понял, что его недостаточно знают за пределами Закамска и более того — за пределами закамской художественной тусовки. Даже элементарных сведений о нём мне никто в ДК сходу не сообщил, поэтому я позвонил Татьяне Олеговне Максимовой, руководительнице народной изостудии ДК Кирова. Оказалось, что Собянина она помнила: они ещё при прежнем руководстве вместе ходили на занятия в студию, хотя Юрий тогда был уже взрослый, а ей ещё и десяти не было.

«Знаете, — сказала Татьяна, — притом, что это был взрослый человек, внутри он был совершеннейшим ребёнком. Такое про многих мужчин можно сказать, но у него это было доведено до предела. С художниками-примитивистами часто так: он был чудной, поэтому и полотна у него были такие — яркие и добрые. Мужчины и женщины одинаково талантливы, но женщинам часто мешают заботы о быте, а мужчина-художник к быту может быть совершенно равнодушен, вот так и здесь».

Она, хоть и искренне обрадовалась вниманию к художнику, но всё же не сочла себя вправе о нём рассказывать и посоветовала обратиться к его ровеснику и другу, с которым Собянин был знаком гораздо лучше — к Виктору Осокину.

Мы с Осокиным встретились в фойе какой-то закамской организации под названием «Достояние». Что это за организация, я не знаю, да и Виктор тоже. Просто в этом же коридоре расположены ещё несколько контор, в том числе кадастровая компания. Когда Осокин зашёл в неё по какому-то бюрократическому вопросу, он обнаружил, что, во-первых, в центральном коридоре висят неизвестно как сюда попавшие картины Юрия Собянина, а во-вторых, на вахте работает его давний друг. Ну это Закамск, там всегда так.

Пока я изучал картины (здесь их оказалось всего две), Осокин достал старый фотоальбом и разложил фотографии прямо на вахтёрском столике. В альбоме оказалось несколько портретных снимков, но в основном — небольшие снимки из походов, пленэров и путешествий по Пермской области.

— Вот это Юрий, — пояснил Осокин, — а это я. Леонардо Недовинченный, меня так тогда звали. Один раз с одним кагэбэшником разговаривал, он меня так назвал, я ему и отвечаю: «А довинчивают-то у вас, что ли?»

— А ты прям с чувством юмора, — улыбнувшись, заметил вахтёр.

— Помню, один раз довелось выступать в ДК Дзержинского, — без всяких вступлений начал Виктор, — а там большой зал, и в конце его бабы сидят, вяжут что-то. Ну, я речь закончил, говорю: «Вопросы есть?» А они мне: «А вы женатый?» И хихикают. Я им отвечаю: «Знаете, я родился в год быка, а ещё я овен по гороскопу. Третья пара рогов мне совершенно ни к чему».

Наверное, вот так, в тексте, это не выглядит такой уж остротой, но в тот момент нам всем реально стало очень смешно. Во многом благодаря артистизму Виктора. Он вообще оказался довольно ярким человеком, похожим на художника в представлении советских мультипликаторов: с небольшой бородой, в шарфе и элегантной кепке.

— А вот тут мы часто собирались, — продолжил он, указав на одну из фотографий, на которой художники были запечатлены на природе, у какого-то забора. — Это в Вожаково. У нас там была художественная дача. Знаете, как называлась?

— Художественная дача и называлась? — предположил вахтёр.

— Жопа! — довольно сказал Виктор.

— Что?

— Живописное Общество Пайщиков-Алкоголиков, — пояснил он, — а вот за этим забором жила женщина, которая держала корову. Мы приезжали, и корова к нам подходила. И приводила за собой целую тучу мух и оводов. Но мы её не гнали, потому что у коровы было молоко, а нам с похмелья это очень кстати оказывалось.

К этому моменту я уже понял, что очерка про художника Юрия Собянина у меня не получится, зато получится странная зарисовка о моём случайном соприкосновении с закамской художественной жизнью былых времён. Так оно, в общем-то, и вышло. Виктор рассказывал много неожиданных вещей, но далеко не все из них касались Собянина. В этом не было ни тщеславия, которого я в нём вообще не углядел, ни тем более нежелания разговаривать о друге. Просто есть такой тип собеседников, которые с радостью говорят обо всём, что приходит в голову, но скучают от конкретных вопросов, стараясь их избежать.

Поэтому из скупых заметок районных газет, которые мне удалось найти в интернете, я почерпнул даже больше информации о Юрии Собянине, чем узнал от Виктора. Кстати, странно, что заметки оказались скупыми. Из них следовало, что Юрий Нафайлович был популярен в Закамске и за свою жизнь успел поучаствовать более чем в тридцати выставках. Но при этом почти никакой информации о нём в сети нет, а уж найти его картины тем более нереально. Есть только пара отчётов о выставках в газете «Наш Закамск», а самая лучшая статья, какую мне удалось найти, написана искусствоведом, организатором закамского районного музея Альбиной Андроновой и опубликована в журнале «Мы земляки». Беззастенчиво процитирую её здесь:

Лёгкость и простота изложения — главная особенность его таланта. Художник создал много интересных картин в неповторимом и присущем только ему стиле, который он ласково называл «мой наивчик». Для него не было преград в жанрах, он одинаково легко справлялся с многофигурными монументальными композициями и простым натюрмортом. Его самыми близкими друзьями были коллеги по художественной студии ДК Кирова: Николай Селиванов, Виктор Изместьев, Мансур Закиров, Валерий Шлыков и многие другие. Студийцев он считал своей семьёй, и гордился и дорожил дружбой с ними.

— Когда решили стать художником? — спросила я его однажды.

— Никогда, — ответил он. — Я им родился. Правда-правда. Я не знал тогда, что это называется художник, и даже когда не было карандашей, рисовал в голове... Я был совсем маленьким, сидел на лавке у замерзшего окна, ждал мать, облизывал палец и рисовал на окне разные разности. Мог так сидеть часами, даже про голод забывал... Было мне лет шесть, я увидел в соседском доме на перегородке картинку. Увидел и вздрогнул, так перед этой картинкой столбиком и застыл, забыв, зачем пришёл. На картине цвело весеннее дерево, а рядом стоял красный конь. И я понял, что тоже так хочу. Мне захотелось нарисовать всё: людей, солнышко, пожар на колхозной лесопилке, а главное — собственные сказки, которые всё время жили у меня в голове. Соседские девчонки подарили мне маленькие цветные карандашики. Это было счастье!

Прочитав этот текст, я ещё отчётливее понял, насколько мне бы хотелось лично познакомиться с Юрием Нафайловичем и всё у него расспросить. А то даже и поспорить о терминах: мне-то кажется, что его «наивчик» не так прост и что к нему в изрядной пропорции примешан позднесоветский модернизм. Но поговорить об этом уже 12 лет как нет возможности, Юрий Собянин умер 25 января 2006 года. Виктор Осокин хорошо помнит и этот день, и лютые морозы, которые тогда стояли, и промёрзлую землю, и как в ДК Кирова, несмотря на холод, собралось огромное количество людей, желавших попрощаться с художником и помянуть его. Из этой художественной тусовки, которая сформировалась вокруг народной изостудии местного ДК, уже почти никого не осталось в живых. Кто-то умер сам, кто-то пустил в квартиру уголовников и погиб от удара стамески. По-разному, в общем.

— А ты-то среди них самый младший был? — на прощание спросил у Осокина вахтёр, листая альбом с фотографиями. — Коли живой ещё дак.

Виктор ответил в том смысле, что нет, не самый младший, но тот, кто был самый младший, тоже умер.

Мы с ним прошли квартал до Дворца культуры имени Кирова, и за это время Виктор сообщил мне немного биографических сведений о друге: что тот родился в Ныробе, что в Перми у него живут сын и дочь, что Юрий дважды женился (второй раз — на женщине, работавшей рельсоукладчицей) и работал на множестве разных предприятий, ни об одном из которых нет смысла говорить, поскольку в сравнении с творчеством работа для него ничего не значила.

За этим разговором мы дошли до места и стали бродить по залам вечернего ДК. Здешний интерьер со всеми этими тюлевыми шторками и ковровыми дорожками и раньше превращал дворец в заповедник советского дизайна, а сегодня ощущение временной аномалии было особенно полным: в фойе играл военный духовой оркестр, и от этой музыки мне стало казаться, что мы с Виктором одного возраста. Пока я пребывал в этом странном мороке, художник метнулся к кому-то из музыкантов оркестра и пять минут увлечённо с ним беседовал.

«Это знакомые, — сообщил он, вернувшись, — Однажды, давно, у одного из них трубу умыкнули, так я её увидел потом и отнял обратно».

Когда я попытался сфотографировать музыкантов, Виктор одёрнул меня, предложив лучший ракурс: «С этого ты им головы срежешь». У него были на то основания: как-никак, сам он фотографирует с 12 апреля 1961 года. Насчёт того, почему он так конкретно запомнил этот день, у него тоже есть история. Первый фотоаппарат он купил себе ещё когда был подростком, причём на свои деньги, вырученные с продажи собранных грибов. Правда, первую плёнку он отснял вхолостую, на радостях фотографируя всё подряд по дороге домой. А вот со второй плёнки начались сознательные кадры. Виктор шёл по улице и увидел электрика, который лез на столб. Электрик, завидев парня с фотоаппаратом, попросил сделать снимок, а для пущей красоты композиции забрался повыше, принял красивую позу и упал со столба. Ну, то есть, упал не для красоты уже, а просто так получилось.

«А вечером по радио объявили, что первый человек полетел в космос, — тут Виктор внезапно перекрестился, — и вот тебе крест, чтоб не соврать: у электрика того фамилия была Гагарин».

Легко представить, сколько плёнок накопилось у Виктора более чем за полвека. Есть в его архивах и снимки упомянутого уже Рудольфа Тюрина (с ним Виктор познакомился, когда приехал в Ильинский поработать свадебным фотографом), и многих других художников — в первую очередь, конечно, воспитанников закамской народной изостудии. Возможно, или у меня, или у него когда-нибудь дойдут руки оцифровать эти плёнки и использовать их в будущих материалах. Во всяком случае, после этого странного дня, проведённого в ДК Кирова, и после знакомства с творчеством Юрия Собянина у меня сложилось впечатление, что закамских самодеятельных художников я до сих пор очень сильно недооценивал.