Юлия Балабанова: Мы не белые вороны, а люди в белых одеждах

Юлия рассказала интернет-журналу «Звезда», из-за кого она вернулась работать на «Эхо Перми», как она относится к пересудам о поэтическом фестивале «Компрос», почему кроме музыкальной, «Триумф» планирует запустить и образовательную программу, а также поведала, отказывает ли она себе в удовольствии «вслух называть дураков дураками»

«Проходит какое-то время, раны рубцуются. А люди остаются»

В июне прошёл очередной поэтический фестиваль «Компрос». Ты постоянный его участник, человек, который, можно сказать, стоял у его истоков. Наверняка, слышала мнение, что организаторы «Компроса» — чуть ли не предатели, потому что, вроде как, пришли на место закрывшегося фестиваля «Слово Nova», одного из проектов так называемой культурной революции. Что ты об этом думаешь?

— «Компрос» — это очень личная для меня история. Она началась задолго до того, как возник сам фестиваль.

«Компрос» для меня — это, в первую очередь Паша Чечёткин. Мой однокурсник, с которым, на минуточку, мы знакомы с 1996 года. Паша приглашал меня вместе с ним вести поэтические чтения «Биармия», ещё на выставке «Арт-Пермь». Потом к этой истории подключился Борис Эренбург, издатель, они стали делать это вместе. То есть надо понимать, что в этом не было вообще никакой конъюнктуры. Это делалось просто потому, что хотелось это делать, хотелось читать стихи.

При этом параллельно был фестиваль «Слово Nova», который возник на очень мощной бюджетной подушке. Кроме того, в значительной своей степени он носил гастрольный характер. В него, кроме как через слэм, не могли попасть пермские пишущие люди. А слэм — это очень специфическая, скажем так, форма поэтического и сценического существования. И только когда «Слово Nova» закрылся, Минкульт предложил Борису Эренбургу и Павлу Чечёткину сделать вот этот вот поэтический фестиваль («Компрос» — Прим. ред.).

Уже потом случилась история с «Пермью-36», когда краевой Минкульт не очень корректно, мягко говоря, повёл себя по отношению к тогдашнему руководству музея. И для меня оказалось неприемлемым участвовать в любых проектах министерства. Это был мой личный выбор — я вышла из команды организаторов. Но тем не менее, продолжала участвовать в качестве соведущей, например. А в прошлом году — даже заявилась на издание книги и выиграла конкурс (речь об одном из мероприятий «Компроса» — конкурсе «Шанс для неизданных книг», победителю которого помогали издать его произведение; так и появился на свет сборник Юлии «Пустоты» — Прим. ред.).

В Екатеринбурге и Челябинске действует так называемая УПШ — уральская поэтическая школа. Там реально школа, огромное количество литературных процессов: проходят туры, устраиваются одни чтения за другими — очень бурная жизнь. В Перми ничего этого нет, у нас нет школы.

А должна быть — пусть не школа, но какая-то такая цеховая история. Поэты должны вариться в большом поэтическом котле. Именно тогда и вываривается что-то ценное. В девяностые годы был некий поэтический котёл, например, было «Общество детей капитана Лебядкина». Потом это всё как-то рассосалось. Так вот «Компрос» становится своеобразным организующим началом для формирования если не школы, то насыщенной поэтической среды.

Для меня, например, важно, что тот же Ваня Козлов, который изначально к фестивалю не то, чтобы он плохо к нему относился, но он сказал: «Ребята, простите, я не могу [в нём участвовать], потому что я был там, и это личные мои какие-то истории...» А в этом году он включился, поучаствовал в слэме и, конечно, выиграл его. Это была какая-то совершенно чумовая атмосфера, когда полупьяные поэты, которых не пустили во второй тур, устраивают скандалы и разве что табуретками не кидаются. Нецензурная брань — и при этом звучит высокая поэзия. Это такой котёл, такая жизнь! И Козлов говорит: «Ребята, так это слэм, настоящий слэм!» А потом мы все идём в сквер у Оперного театра с гитарами, поём песни. «Компрос» становится местом силы, пусть и не привязанным к конкретной точке. Компрос ведь — это, собственно, вся Пермь.

Ты уже сказала про то, что по личным соображениям приостановила сотрудничество с фестивалем, но потом постепенно стала его возобновлять. Не могу не вспомнить похожий пример с радио «Эхо Перми». Каким в подобных случаях ты руководствуешься принципом?

— Принцип простой — люди важнее идей. И большинство тех, с кем я сотрудничаю, и кто попадает в такие же непростые сюжеты, насколько могу судить, тоже приходят к этому. Конечно, есть какие-то принципиальные моменты, когда ты входишь в клинч, когда понимаешь, что только хлопнув дверью можешь не изменить себе. Ты идёшь на эту жертву, отрываешь что-то от сердца, от чего-то отказываешься. Проходит какое-то время, раны рубцуются. А люди остаются. И связи, которые у тебя с ними были, как выясняется, никуда не деваются.

С теми, кто остался?

— Например, да.

Скажем, моё возвращение на «Эхо» главным образом связано с Артёмом Жаворонковым (соведущий Юлии по программе «Утренний разворот» — Прим. ред.), который два года искренне страдал от того, что перестал существовать наш дуэт. Это было явление, оно всем нравилось: и нам, внутри, и снаружи. Но вот я ушла с «Эха», дуэт распался. А притяжение никуда не делось. То есть, если есть что-то настоящее, оно всё равно прорастёт. Не в этой форме, так в другой — жизнь не умирает.

У тебя есть «Песня про безумных старух», и там — очень интересная фраза про «называть дураков дураками».

— Да, «Они громко смеются и любят вслух называть дураков дураками».

А ты себе чаще отказываешь в этом желании? Или никогда не отказываешь?

— Хороший вопрос... Я вообще не люблю ни говорить, ни думать о людях плохо. И чем больше я фокусируюсь на своих собственных проектах, делах, тем, вообще, меньше остаётся сил, времени, желания кого-то как-то оценивать. То есть, я вообще не даю оценок другим людям.

Но. Если кто-то начинает тянуть свои грязные ручонки к тому, что для меня ценно и дорого, я совершенно не постесняюсь сказать ему в глаза, что я об этом думаю. Наверное, [песня] больше про это. Не оценивать — но уметь отстоять что-то для тебя важное и поставить человека на место, если вдруг ему отказывает внутреннее чутьё.

Ситуации с «Компросом» в своё время, «Эхом» — из этого же ряда?

— Конечно. Но я просто не держу это всё в голове. Даже если с каким-то человеком вступаю в локальный конфликт, внутренне не перестаю его любить. Во мне нет ненависти — есть понимание того, что я должна сделать в конкретный момент, понимание границ, каких-то норм, которыми я руководствуюсь. Но когда конфликт исчерпан, во мне не остаётся зла.

«Чем моложе родители, тем счастливее их дети»

У тебя есть ещё одна песня, «Лодка» (её первые строчки: «Мы с тобой в одной лодке, дружочек, в чёртовой лодке. / У нас медные жилы в сердце, стальные глотки. / У нас крепкие спины, слова крепки в подъязычьи, / Мы не помним друг друга в невинном былом обличьи»; полный текст, например, здесь — Прим. ред.). Она про счастье?

— Хм... Ну, она же про любовь, значит, она про счастье (смеётся — Прим. ред.)... Ой, господи, я не умею рассказывать про свои стихи. Они появляются тогда, когда другими словами ты уже не можешь выразить...

Ты знаешь, вот я сейчас думаю, на самом деле, это песня, да, про счастье в каком смысле — она же про двух человек, которые находятся в одной лодке, и они не одиноки. Они обречены, да. А потому что все мы обречены — мы же все умрём. «Конец всё яснее, а путь короче» (ещё одна фраза из этой песни — Прим. ред.), но никто из нас не бессмертен. В определённом смысле мы все находимся... в лодке, но в одной ли — вот это вопрос.

То есть, когда два человека понимают обречённость своего бытия, конечность его... И при этом понимают, что есть что-то большее, чем каждый из них, какие-то их биографии, какие-то их сюжеты, истории, — это и есть бездна, космос. Они оказываются причастны к этой бездне. «Важнее, выходит, кто бездну с тобой разделит». Когда два человека, находясь на одной волне, принимают конечность и при этом бесконечную ценность своего существования здесь и сейчас — «Я тебя невозможно зачем-то люблю, мой дружочек» — ну, наверное, это счастье.

Ты ещё соавтор книги «Двигаться. Разговаривать. Любить. Главные занятия счастливого человека от 0 до 7 лет. И старше...». Судя по тому, что ты наблюдаешь, по детям твоих друзей и так далее — со временем что-то меняется? По-другому ли люди начинают смотреть на счастье от 0 до 7 лет?

— Конечно. Я вижу это по молодым семьям, которые воспитывают детей от 0 до 5, до 7 лет — мои уже всё-таки немножечко постраше...

Я ещё принадлежу к тому поколению, которое застало Советский союз, всю эту жёсткую идеологическую промывку мозгов, начиная с детского сада. У меня есть песня про Ленина: «Детский сад „Березка“, платьице в полоску. / В старшей группе „красный уголок“ — / На листе фанеры выжжен символ веры — / Лысый престарелый полубог. / Я воображала на брусчатке алой воинов у вечного огня... / Посреди Вселенной спит великий Ленин. / Ленин несомненно ждёт меня!». Это то, с чем мы росли, начиная, фактически, с первых месяцев жизни, потому что нас очень рано отдавали в ясли, а потом нас отдавали в детский сад.

Это то, о чём в своё время очень хорошо написала [психолог] Людмила Петрановская в статье «Травмы поколений». Вот этот образ железной бабы, которая всех держит в кулаке, которая в отсутствие мужика поднимает страну, — это про разъединение, одиночество, страх, огромный, въевшийся под корку страх. Я ещё немножечко, загривком это застала. Мой брат, который на три года младше меня, принадлежит уже другому поколению, более внутренне свободному. То есть, чем моложе родители, тем счастливее их дети.

Это, конечно, не про всех: всё сильно зависит, опять же, от культуры. Есть семьи, даже «классы», в которых и взрослые, и дети несчастны. У нас не классовое общество, но по факту определённые общественные страты есть. Детей унижают, на них орут. Причём делать это могут и вполне обеспеченные семьи. Благополучные, но с недостатком вот этой внутренней культуры доверия, принятия. И так получается, что это как раз те семьи, которые потребляют пластик, в прямом и переносном смысле слова.

А есть культуры более экологичного воспитания детей, более экологичного выстраивания отношений в паре. Когда люди вместе ходят к психологу, вместе читают хорошие книжки, смотрят хорошее кино... Я недавно разговаривала с моим ребёнком перед сном. Ему нет и девяти лет. Он мне рассказал, почему кошки всегда приземляются на лапы. Ты знаешь?

Нет.

— Оказывается, у них в ушах есть тоненькие волоски, которые как гироскопы ГироскопУстройство, способное реагировать на изменение углов ориентации тела, на котором оно установлено, относительно инерциальной системы отсчета — они дают сигнал, когда животное переворачивается вниз головой. Благодаря им кошки крутятся таким образом, что всё время падают на лапы. Я спрашиваю: «Откуда ты это узнал?» Он отвечает: «Из „Википедии“, я на самом деле очень много читал, два часа читал про это», — у него сейчас каникулы, а я не ограничиваю доступ своих детей к компьютеру. Ну и, между прочим, узнаю, что он потратил два часа своего времени на то, что внимательно изучал вестибулярный аппарат кошек. Я говорю: «А как ты вообще на это вышел?» — «Ну как — через гугл, просто забил, почему кошки всегда приземляются на четыре лапы», — понимаешь. У моего ребёнка есть здоровое любопытство. Он задаётся вопросом, тут же заходит в гугл, читает огромную статью. Добавляет: «Это я тебе ещё мало рассказал — там много всего, просто уже спать надо».

Эти поросята занимаются самообразованием, да так, что только ветер в ушах свистит — нам за ними уже не угнаться, и это здорово. Это новое поколение, а мы к нему приходим с линеечками советской школы. Ах, ты не знаешь пятнадцать стихов Сергея Есенина наизусть, да какой же ты моральный урод (смеётся — Прим. ред.).

А твой поиск себя проходил в комфортных условиях или наперекор обстоятельствам?

— Да по-разному бывало, жизнь-то длинная (смеётся — Прим. ред.), не знаю... У меня были хорошие учителя, и они не перестают встречаться в моей жизни. Сейчас у меня новые люди, которых я могу назвать своими учителями. Даже когда они это не подозревают. Может быть, я никогда им об этом и не расскажу, но я у них многому учусь.

Например, мой научный руководитель сказал мне фразу, такую, судьбоносную. Когда мы с ним обсуждали мою курсовую работу, он сказал: «Юля, никогда не думайте, что вы глупее других». Это как-то здорово меня внутренне простроило. Я научилась доверять себе, своим ощущениям, своим мыслям и более критично относиться к тому, что мне говорят извне. Не бояться «вслух называть дураков дураками».

Другой мой учитель — Сергей Владимирович Вороно, человек, с которым меня свела судьба ещё в 14 лет, кандидат философских наук. Он помог мне как раз избавляться от каких-то изначальных установок, предвзятости и относиться к жизни как к игре, в которой у тебя есть ставки. Чем-то ты всегда рискуешь. Что ты ставишь, скажем, на тот или иной проект: имя, репутацию, деньги? Кто-то ставит семью, когда оказывается перед выбором: посвятить ли себя, например, карьере, если твоя семья говорит «нет»? Что является твоей ставкой в этой игре?

Меня поразила недавняя история человека, который поменял свой пол, сейчас это абсолютно стопроцентная девушка по внешности, по манере говорить. Но раньше это был молодой человек из хасидской общины. Так вот он поставил на кон всё: религию, семью, которая тоже от него отвернулась, всё своё сообщество — то есть начал жить с нуля. Ради того, чтобы обрести себя. Это очень вдохновляющая история, даже не столько вдохновляющая, сколько заставляющая задуматься, а что может быть твоей ставкой в том, чтобы найти себя? Что ты готов поставить, чтобы жить собственной жизнью, а не той, которую тебе предлагают другие? Вот такие у меня учителя.

«Мы пытаемся начать говорить на другом языке»

Юля, в Перми многие тебя знают как управляющую частной филармонией «Триумф». Ранее в интервью ты говорила, что «Триумф» тщательно выбирает коллективы и исполнителей, которые будут в ней выступать. Но, как выясняется, вы готовы дать зал в аренду для свадьбы, а также выпускного. Разве на них ваш подход не распространяется?

— Для нас это вопрос, над которым мы работаем. Во-первых, у нас достаточно серьёзный ценовой порог, то есть далеко не каждая пара может позволить себе здесь свадьбу. И если она хочет устроить торжество именно у нас, это значит, что у клиентов уже есть определённые... Определённая концепция в голове.

Девушка, которая скоро выйдет замуж в нашей филармонии, говорит, что хочет сделать это именно в «Триумфе», — именно здесь она получила предложение, на одном из концертов. Значит, я уже понимаю, что это наш клиент, что у человека всё хорошо со вкусом, с какими-то жизненными ценностями основными. Верка Сердючка, скорее всего, звучать не будет...

А что будет?

— Очень часто, когда люди заказывают у нас какие-то мероприятия, они спрашивают: «Можете ли вы предложить каких-то музыкантов, с которыми работаете?» Например, чтобы играл струнный квартет или пианист. То есть большинство понимают, что если они приходят сюда, всё равно здесь есть определённый флёр, определённая репутация, да, определённый дух. Они не то, что не могут это не учитывать, — наоборот, они хотят это учитывать.

Насколько я понимаю, это одно из направлений, в котором будет развиваться «Триумф», — торжества, корпоративные мероприятия на принципиально другом уровне и в другом качестве...

— Да. Плюс — образование, то, что касается работы с детьми. У нас недавно прошёл Family market — это мероприятие было призвано погрузить семью в некий другой мир, в какую-то сказку (работали творческие и декораторские мастерские и не только — Прим.ред.). Причём делалось всё пермскими силами — здесь были местные организаторы и команды. Но они ориентированы на новый стиль, новый вкус. Не на пластик.

Есть определённые стереотипы в работе с детьми: скажем, что детский праздник — это позвать клоунов, аниматоров, устроить бассейн с разноцветными шарами. Включить громкую музыку, вот эти ужасные детские песни. Если ты придёшь в «Детский мир», то услышишь, что там с утра до вечера играют популярную музыку. Продавцы сходят с ума. Да и любой нормальный человек, будь он взрослый или ребёнок, находясь в такой атмосфере больше получаса, начнёт сходить с ума. Огромное количество вещей, которые происходят в детской индустрии, с образованием детским, досугом, — это пластик. Это яркое, кричащее, неэкологичное, не дающее, на самом деле, ничего ни уму, ни сердцу.

И детям, и взрослым нужна сказка, приключение, что-то настоящее. И в Перми есть команды, которые умеют и любят это делать. Сейчас мы думаем о том, чтобы в следующем сезоне развивать как раз какие-то образовательные истории и делать это с партнёрами, реализующими инновационные образовательные практики. Которые так же, как мы, против пластика.

Образование должно быть событийным. С нами что-то происходит, когда мы попадаем в событие, и оно нас меняет изнутри. А музыкальная школа, скажем, безсобытийна. Как и, в общем, любая обычная школа. Что такое событие в обычной школе? Это ЕГЭ. Стресс и эшафот. Что такое событие в музыкальной школе — техзачет и академический концерт, это тоже эшафот, понимаешь? Для ребёнка выйти на сцену — у него коленочки трясутся...

Я помню это чувство, ты выходишь, и — головка грифа должна-а быть на у-уровне плеча-а, спина у тебя должна быть прямая (выпрямляет спину и говорит строгим тоном — Прим. ред.). Ты вышла, поклонилась, встала, села, красиво, на краешек стула. Домра, медиатор, пальчики ровно, отыграла этюд. Семилетнему, восьмилетнему ребёнку, чтобы воспроизвести всё это, представляешь, какое гигантское требуется напряжение? О чём мы можем говорить? Какое «жить в музыке»? Музыка становится каторгой, кошмаром.

Примерно о похожем, только про литературу, ты написала в материале на сайте Mel.fm. Что к литературе подходят по старинке: что хотел сказать автор, какая у книги концепция и так далее. Не проживают произведение.

— Да, конечно. Искусство, музыку, литературу нужно давать через... В том числе — через правое полушарие. Через счастье, через откровение, приключение. Поэтому если ты спросишь меня, будут ли у нас уроки музыки, вот в том смысле, в каком это происходит в музыкальных школах, — нет. У нас будут какие-то события, на которые человек приходит, в которые он погружается, и что-то в нём происходит. И иногда, даже лучше, если это нельзя объяснить словами.

«Когда ты играешь по своим правилам, и по ним играют другие — ну, какая же ты белая ворона?»

Кроме прочего, ты член краевого отделения общества «Мемориал». Почему ты там, и есть ли здесь какая-то ставка?

— Для меня «Мемориал» — это, в первую очередь, Роберт Латыпов, Александр Михайлович Калих, Ирина Дмитриевна Кизилова. Люди, которые несут вот этот вот светлый заряд, которые на протяжении многих лет тянут огромную организационную работу, далеко не всегда заметную и понятную. Заряжают собой большое количество молодых людей. Я не во всех проектах «Мемориала» принимаю участие, но никогда не пропускаю акцию «Возвращение имён».

Для меня даже светлые идеалы, принципы работы «Мемориала» — это всё очень важно, значимо, это святые люди, они занимаются святыми вещами... Но главным образом я там, потому что часть этих святых людей — значимы именно для меня, они мои друзья. И да, хочется их поддерживать, в том числе, публично. Я ведь понимаю, что «Мемориал» находится в непростой жизненной ситуации. И если я могу оказать поддержку, например, вступив в члены организации, — я, конечно, сделаю это.

Может быть, при этом я рискую каким-то своим комфортным состоянием... Ну, в принципе, я достаточно мягкий, белый и пушистый человек для того, чтобы позволить себе некоторый нонконформизм (смеётся — Прим. ред.).

Давай вернёмся к «Песне про безумных старух». Её главная героиня — она же белая ворона?

— Ну, в определённом смысле, да.

А ты себя считаешь белой вороной?

— Раньше считала. У меня даже, когда я училась в школе, были такие эпизоды, когда класс устраивал мне бойкоты, я очень хорошо понимаю героиню фильма «Чучело» — я тоже в каком-то смысле была таким чучелом. «Девочка-дура» — есть ещё прекрасный мультик. Я перестала чувствовать себя белой вороной, когда поняла, что сама меняю реальность вокруг, что задаю свои собственные правила игры. Когда ты играешь по своим правилам, и по ним играют другие — ну, какая же ты белая ворона? Нет, нет.

[Старуха из песни] живёт немножечко в своём собственном мире — в этом смысле она несколько асоциальна. Я же нахожусь в ситуации, когда не могу позволить себе быть асоциальной. Наоборот, всё то, о чём мы с тобой говорим: и образование, и филармония, и фестиваль «Компрос», — это всё про социальность, про новое её качество, которое я, в том числе, вместе с другими людьми пытаюсь создавать. Поэтому мы не белые вороны, мы эти, как они — люди в белых одеждах (смеётся — Прим. ред.).

***

• Читайте также: интервью с Юлией Балабановой о первых итогах работы частной филармонии «Триумф».
• Интервью Марии Трокай с бизнесменом Александром Флегинским об его участии и отношении к проекту создания в Перми частной филармонии.