Историк Борис Колоницкий: Я не хочу, чтобы меня учили патриотизму

Борис Иванович, главными обсуждаемыми фигурами в этом году стали Николай II и Сталин. Что происходит?

— Историческое сознание персонифицировано. В год столетия Русской революции одна из самых острых дискуссий развернулась вокруг фильма Алексея Учителя «Матильда». Вряд ли я бы пошел его смотреть при других обстоятельствах. Но мы поставлены в ситуацию непонятного выбора между гламуром и мракобесием. В общество бросили бутылку с зажигательной смесью. Думаю, за этим стоит недоговоренная дискуссия о месте религии и церкви в нашем государстве. По Конституции, Россия — светское государство. Но многие считают, что роль церкви должна быть больше.

Будущее нашей страны зависит от того, насколько верующие и неверующие смогут существовать в режиме диалога. Если государство потеряет светский характер, в стране произойдёт раскол между верующими и неверующими. Мы видим, какова способность мусульман к мобилизации. Если РПЦ будет делать заявку на роль государственной религии, мусульмане не останутся в стороне. Нам страну нужно объединять на основе иных идентичностей.

Вы, наверное, слышали, что на Дягилевской гимназии в Перми появился плакат с изображением Сталина. По данным «Левада-центра», 40 % россиян поддерживают идею установку памятников Иосифу Виссарионовичу в российских городах. Многие считают, что это происходит, потому что у нас не было аналога Нюрнбергского процесса — суда над коммунизмом.

— У нас это невозможно. Процесс в Нюрнберге инициирован победителями над побеждённым. Но, действительно, прошлое у нас не преодолено. У каждой страны этот процесс проходил по-разному. У нас история сложная, а страна большая. Латыши могут сказать, что у них было всё хорошо, а потом пришли русские большевики, и стало плохо. При этом можно закрыть глаза на латышских стрелков, без которых история сложилась бы иначе. Мы, как большая и великая страна, должны быть ответственны за свои поступки и объяснить, прежде всего, сами себе собственную историю.

Что должно произойти, чтобы в обществе был консенсус по поводу исторической роли Сталина?

— У нас отсутствуют продуманные и креативные проекты десталинизации. Многие предлагают воспринимать себя как жертв режима. Но это освобождает от личной ответственности. Другие считают, что потомки чекистов должны покаяться перед жертвами. Это полная чепуха! Покаяние — индивидуальный выбор каждого. И потом, мы не знаем списки информаторов. Ни вы, ни я не можем поручиться, что наши родственники не были стукачами. Можем ли мы с чистой совестью сказать, как бы мы повели себя в ситуации нечеловеческого выбора?

Создатели вашего музея «Пермь-36» предлагали другой путь — солидарности и сочувствия жертвам тоталитарного режима. Это то, что могло бы объединить нас всех. В пермском лагере сидели коммунисты, стукачи, верующие, атеисты, монархисты — люди разных взглядов, верований и убеждений. Все они оказались под катком сталинской машины.

Лев Копелев, ставший прототипом одного из персонажей в «В круге первом» Солженицына, говорил, что «линия борьбы между добром и злом в лагере проходила внутри нас». Это очень правильно. Сейчас многие люди берут на себя функции прокуроров и адвокатов исторических акторов. Мы же до сих пор являемся носителями политической культуры, которая сделала возможной Гражданскую войну. Такова наша черта и по сей день — невосприимчивость к диалогу и компромиссу. Надо помнить о плохой наследственности, а это значит, быть ответственным.

Но как быть ответственным, если нам министр культуры предлагает не воспринимать объективно исторические факты, а правильно их интерпретировать?

— Мединский — карикатурная модель нашего исторического сознания. Мы ему должны быть благодарны, что он довёл это до абсурда. В стране масса людей разных взглядов, которые считают, что история непременно должна быть партийной.

Мединский искренне считает, что он жрец русского патриотизма, а история — отличный инструмент для патриотического воспитания. Что подходит для патриотического воспитания — это хорошая история, а что нет — плохая. Но мысль о том, что история объективна и не сводится только к таким оценкам, что она требует рационального и критического продумывания, увы, не посещает головы многих людей.

Лично я не готов к тому, чтобы меня кто-то учил патриотизму. Сегодня у нас есть огромное количество профессиональных и высокооплачиваемых патриотов. Патриотизм — дело тихое, учить патриотизму — не профессия. На одной из дискуссий у польского исследователя спросили, что значит быть поляком. Он ответил: «Я горжусь всем хорошим, что сделала моя страна. И мне стыдно за всё плохое, что сделала Польша».

Мы только что посмотрели с вами Памятник борцам революции 1905 года. Он находится в руинированном состоянии. Власти не знают, что с ним делать.

— Bы мне показали очень интересный памятник в Мотовилихе. Он наделён многими смыслами. Это символ рабочей Перми — промышленной и инновационной. Здесь закреплены научно-технические приоритеты страны. Но вместе с этим это ещё и памятник борьбе рабочих за свои права. А разве это не актуально? Люди требовали свободы собраний. Что может быть актуальнее для современной России. Люди требовали повышения зарплаты. А все ли граждане России получают сейчас достойную оплату своего труда? Сегодня трудящиеся не лоббируют свои интересы.

Сегодня эта память, которая была большевизирована, забыта и невостребована, от неё хотят отмахнуться. Для консерваторов, которые идеализируют Россию до 1913 года, — это не их памятник. Для людей, которые придерживаются антикоммунистических взглядов — тоже, потому что они воспринимают его как советский, а от этого наследия нужно избавляться. Но прошлое преодолевается не так. Избавление от памятника — очень советский способ развития исторической памяти. И мы должны представить себе, что большевики и их сторонники были гораздо изобретательнее и креативнее в использовании памяти прошлого и перекодировании её.

— Приведите пример.

— В дореволюционной России чемпионом по количеству памятников был Александр II. Горожане сами собирали деньги и устанавливали памятники императору-освободителю. После революции почти все они были уничтожены. А на этих постаментах стали устанавливать памятники Ленину. В советское время в России не сохранилось ни одного памятника Александру II, но остались монументы Александру III и Николаю I. На мой взгляд, высокое художественное исполнение этих памятников помогло их сохранить.

Многие советские памятники можно перекодировать. В Восточной Германии был памятник боевым дружинам рабочего класса. Боевые дружины — это военизированная партийная милиция, часть репрессивного аппарата. Выглядел он просто — парень с автоматом Калашникова. Немцы долго думали, что с ним делать. В 1991 году был предложен хороший проект: за этим памятником поставить кусок Берлинской стены. Монумент приобрел бы совсем другое значение. К сожалению, проект не реализовали, памятник снесли. Этот пример показывает, как этот памятник мог бы получить вторую жизнь. Но у нас люди не умеют договариваться друг с другом. У вас был опыт взаимодействия с ТСЖ?

— Я участвовал в родительских собраниях. Мне кажется, демократия — очень сложная вещь. Гораздо легче принять авторитарное решение, чем выслушать других.

— Вот! Если 20 человек не могут договориться по сравнительно простым вопросам, то почему должны договориться по поводу интерпретации своей истории 150 млн человек? Поэтому в дело вступают методы авторитарные. Многие не представляют, что может быть иначе, — нет положительных примеров и опыта коллективного обсуждения проблем.

— Но в России нет площадок для обсуждения серьёзных проблем. Не считать же телевизионные ток-шоу моделью как нужно договариваться!

— Я с вами согласен, но у меня претензии к телевизионным ток-шоу другие. Ток-шоу оказывают негативное педагогическое влияние на людей. Это собрание орущих и не слушающих друг друга людей. Они оказывают отрицательное влияние на создание культуры диалога и компромисса в стране. В советское время люди, в основном, собирались на кухнях. Там можно было высказать свое мнение, выслушать чужое. Но языка и механизма обсуждения с выработкой коллективного решения не было. До сих пор многие люди демократических взглядов ведут себя авторитарно и не хотят договариваться.