«Я не сторонник культа Курентзиса». Музыковед Михаил Мугинштейн — о романтизме, «улётах» и худруке Пермской оперы

Михаил Львович, в России «Лючию ди Ламмермур» ставят третий раз за последний год. Чем вызван такой интерес к опере?

— «Лючия» — одна из самых популярных опер, в которой певцы могут продемонстрировать вокальные доблести, если они у них, конечно, есть. Партия Лючии написана сложно, все виртуозные пассажи и украшения — это странствия, вибрации, прихотливые движения женской души, которая хочет себя реализовать в идеальном мире — любви, но не может — и поэтому сдается.

«Лючия» — один из пиков романтизма первой половины XIX века. Романтизм привнес в нашу жизнь прекрасную мечту, наркотик, который мы до сих пор не можем забыть — например, существование идеального мира. Ведь человек не может жить одними «котлетами», ему хочется жить и «улётами».

Чем-чем, простите?

— В человеческом сознании мир расколот. Для обычного человека главное — реальная жизнь. Но у него есть мечты, грёзы, сны. Эту раздвоенность, двоемирие романтики использовали остро и вдохновенно. Они считали, что подлинная жизнь духа — в идеальном мире. Но тот, кто в нём живёт, плохо себя чувствует на этой грешной земле — в реальности. В XIX веке эта проблема была поставлена наиболее остро... (из фойе театра доносится ария Эдгардо в исполнении тенора Пермской оперы Бориса Рудака, — прим. автора). Вот! Слышите? Эдгардо прощается со своей мечтой! Это иллюстрация моих слов!

В XXI веке многие раздражены романтическими иллюзиями. Сейчас считается, что нужно жить конкретными, реальными вещами. Время больше не нуждается в таком взлете души, как романтизм и романтическая опера. Но пока жив человек, он не сможет жить без чуда этого эликсира! Героиня оперы, Лючия, стиснута между двумя мирами: реальностью и идеальностью. Она не может в этом прессинге существовать. Женская хрупкая душа, которая грезит о бесконечности эмоционально-духовного начала, странствует в мир идеальности. И кончается это безумием и смертью.

Но, кажется, сегодня разговор о таких возвышенных вещах может быть только в оперном театре?

— Кому-то это может показаться устаревшим, но это человеческая матрица. Человек не может ограничиться так называемой реальностью. Я с юности люблю фильмы Феллини. Этот режиссёр вообще ставит вопрос о том, что на самом деле подлинно: конкретная жизнь или наши фантазии, сны, странствия духа? Я выбираю второе.

И как сегодня поставить оперу об этом ненастоящем, условном мире?

— Этот мир как раз настоящий! Но интерпретировать его очень сложно! Публике, которая привыкла к драматическому театру, кино, давлению визуальной информации, сложно понять оперу, где многое условно с «нормальной» точки зрения.

В опере Верди «Сила судьбы» главный герой Альваро хочет похитить свою возлюбленную Леонору, потому что её отец маркиз препятствует этому браку. Ночью парень приходит её похищать, но тут в комнату врывается маркиз с вооружёнными слугами. Альваро заявляет, что Леонора невинна, и бросает на пол пистолет, не желая поднимать руку на отца возлюбленной. Пистолет самопроизвольно стреляет, сражённый насмерть маркиз умирает, проклиная дочь. С этого момента начинается опера: с большой кровью, конфликтами, в финале которой все гибнут. И даже профессионалы говорят: «Фу, какая гадость либретто! Ну как это может пистолет упасть и выстрелить?» Но они просто не понимают условность оперы. Верди не нужна жизненная достоверность драматического театра. Он создает проникновенный анализ эмоционально-духовных состояний человека. Сила судьбы — это непреложный закон. Любовь, зависть, месть — всё обречено! И не важно, правдив ли упавший на пол пистолет — он всего лишь толчок, провокация для более глубоких вещей — ситуации человека в мире в трактовке романтика Верди.

«Лючию» ставили лучшие театры мира. И далеко не всегда успешно. Не только потому, что современный человек не верит в ценности романтического мира. Режиссёры не могут найти интересного решения, не могут совместить современный и исторический контекст.

Как вы относитесь к режиссёрскому замыслу пермской постановки?

— Он мне понятен — это попытка преодолеть условность оперы, используя известный приём «театр в театре». Молодая актриса готовится исполнить в театре роль Лючии. Любопытно, как наша современница будет вживаться в роль романтической героини XIX века. Она должна почувствовать связь со своей прапрабабкой. Ведь, что бы ни происходило в этом мире, девушке всегда будут нужны не только ухаживания и комплименты, но и горизонты идеальности.

Феминистки с вами бы не согласились.

— Да и бог с ними! Пусть они по-своему думают и возмущаются! Есть основа человеческих отношений — она неизменна.

Вам какая версия «Лючии» нравится?

— Мадридская постановка TeatroReal, копродукция с Английской национальной оперой. Режиссёр Дэвид Олден переносит действие оперы в Англию викторианской эпохи. Сюжет разворачивается в клинике для душевнобольных, где находится Лючия (прекрасная работа Лизы Оропеза). Она не безумна, но её душа — тонкий музыкальный инструмент — расстроена реальностью. Это соответствует духу оперы Доницетти. Люди с тонкой душевной организацией не выдерживают прямолинейности и жестокости реального мира, они грезят об ином.

В каком состоянии сейчас находится оперная труппа Пермского театра?

— Пермяки вышли на передовые позиции, они привлекают профессиональное и непрофессиональное сообщество. В прошлом году премией CastaDiva (единственная специальная премией для лауреатов в области оперного искусства России, — прим. ред.) был отмечен хор musicAeterna, в этом выдвинута оратория «Жанна на костре». Я могу выделить Надежду Павлову, Зарину Абаеву и Константина Сучкова. Но я не сторонник культа Теодора Курентзиса, я не буду петь ему осанну!

Да что вы!

— Теодор — очень талантливый человек, но это не значит, что он затмил всех остальных. Есть другие властители дум — например, Кирилл Петренко, главный дирижёр Баварской Оперы (Мюнхен), который через сезон возглавит Берлинский филармонический оркестр. Я могу сказать, что мне в Курентзисе нравится, а что не очень. Оценка искусства должна быть взвешена.

И что вам не нравится в Курентзисе?

— Я сторонник того, чтобы произведение выступало горизонтом-ориентиром для постановщиков. А сегодня многие считают, что произведение — это только повод для авторского театра режиссёра и даже дирижёра (он обычно служит хранителем партитуры). Пример — опера Моцарта «Милосердие Тита» в Зальцбурге, в трактовке Питера Селларса с Теодором Курентзисом. Они вставили в светскую оперу-сериа Моцарта фрагменты из других его сочинений, прежде всего, духовных. И вот что получилось. В конце первого акта у композитора идёт взрыв — великолепное драматическое трио (Вителлия узнает, что выбрана Титом в жены, и её терзаниям нет предела: она не в силах изменить роковой ход событий). И я хочу после него сразу услышать вершину оперы — финал: поразительная драма Секста (его воины уже проникают на объятый пламенем Капитолий, чтобы убить Тита) нарастает в трагичеcких вспышках квинтета с хором, чтобы достичь величия и красоты в замирающих репликах ансамбля. Но Теодору и Питеру интересно совсем другое. Они вставляют после трио большой фрагмент другого сочинения. Эти новые семь минут (в действии идет подготовка теракта), ломая неуклонное развитие в драматургии Моцарта, снижают градус истории автора — его большое дыхание. А часть публики ликует от радости узнавания — актуальности происходящего теракта!

Умберто Эко писал, что постмодернистская позиция напоминает ему положение человека, влюблённого в очень образованную женщину. Он знает, что не может сказать ей «люблю тебя безумно», так как она понимает, что подобные фразы — прерогатива Лиалы (второсортная писательница, автор мелодрам, — прим. ред.). Поэтому он, уходя от прямого признания, говорит ей: «По выражению Лиалы — люблю тебя безумно». Комментируя это, Александр Пятигорский замечает: если эта женщина действительно очень образованна и умна, делая выбор, она не обязательно скажет ему «да».

В своей истории авторский театр сегодня уходит от прямого признания. Далее проблема выбора. Я выбираю «Милосердие Тита» Моцарта в чистом виде: авторская драматургия мощнее и увлекательнее.

***

Читайте также: материал Дианы Корсаковой о тех, кто создавал пермскую «Лючию де Ламмермур», с прекрасными фотографиями с репетиции.