Пермь в столыпинском галстуке. Часть 13: Костя

В тот самый день, когда полиция ликвидировала сходку эсеров в доме Филимонова и арестовала Яшу Рыжего, газеты поразили пермяков новостями из Мотовилихи.

Накануне там публично был застрелен помощник местного пристава Сигизмунд Косецкий. Этот уроженец Подольской губернии, происходивший из обедневшего, но древнего польского дворянского рода, в 1905 году, возвращаясь с Русско-японской войны, на которой он был, но в боях не участвовал, застрял в Перми из-за недостатка средств. Нужда заставила его пойти служить в органы правопорядка, где он начал карьеру с самой нижней ступени — должности младшего городового.

В пермской городской и уездной полиции были и другие поляки — это, плюс его образование и дворянское происхождение — чрезвычайная редкость среди нижних чинов, давало ему право надеяться на быстрый карьерный рост. Так и случилось. Отличившись во время разгона одной из демонстраций в декабре 1905 года, он, в тот момент уже старший городовой, тут же получил повышение, став околоточным надзирателем. Помог ему в этом другой поляк — пермский уездный исправник Антон Правохенский. Карьера Сигизмунда и дальше развивалась успешно, в мае 1906 года он дослужился до должности помощника пристава селения Мотовилихинского завода.

К середине того года полиция и жандармерия губернии добились заметных результатов в борьбе с революционным движением, деятельность местных партийных комитетов была дезорганизована работой агентуры и систематическими арестами. Персонификацией этих успехов в глазах мотовилихинских революционеров стал Косецкий, которому подпольщики даже дали кличку — Чёрт. Годы спустя Аркадий Гайдар описал его в собирательном образе пристава Косовского — второстепенного персонажа повести «Жизнь ни во что».

Работа в полиции в Перми и Пермском уезде в 1906-1907 годах была делом рискованным, малопочётным и низкооплачиваемым. Получить ранение или расстаться с жизнью не составляло большого труда. За одиннадцать месяцев службы в Мотовилихе на Косецкого покушались дважды. В первый раз это случилось летом. Сначала он получил записку с угрозами, а спустя почти две недели, в третьей декаде июля, его подкараулили эсеровские боевики. В покушении участвовал один из десятков боевой дружины ПСР. Посреди ночи помощника пристава обступили с трёх сторон, сделав по нему восемь выстрелов. Но в темноте попасть оказалось не просто. Всего три пули достигли цели, они пробили пальто и сапог, каким-то чудом не задев тело.

Второе покушение произошло через два с половиной месяца почти на том же месте. Помощник пристава с несколькими полицейскими заступил в наряд по охране Мотовилихинского народного дома. Там часто показывали различные спектакли, поэтому его нередко именовали заводским театром. В тот вечер во время представления в зрительном зале возник шум, который устроила нетрезвая компания. Вскоре городовые вывели в прихожую для разбирательства пьяного рабочего Николая Заплатина. Туда же, чтобы выяснить в чём дело, вышел и Косецкий. Внезапно раздались два выстрела. «В меня стреляют», — успел вымолвить помощник пристава и с окровавленной головой повалился на городового. В это время из прихожей, прикрываясь дверью, некто выстрелил в сторону полицейских ещё дважды, но не попал.

Cразу преступника задержать не удалось, и полиция перекрыла все выходы из здания, чтобы провести всеобщую проверку. В итоге были задержаны четверо, среди которых были Николай Заплатин и его брат Всеволод. Самого Косецкого незамедлительно доставили в госпиталь Пермских пушечных заводов, однако спасти его было уже невозможно: через полчаса, не приходя в сознание, он скончался.

Хоронили помощника пристава спустя три дня после гибели как истинного поляка по католическому обряду с большими почестями. Дорога из Мотовилихи к месту прощания вела мимо губернской тюрьмы. Заключённые каким-то образом узнали, что несут гроб с Косецким и, прильнув к решёткам, начали выкрикивать сквозь них проклятия. Начальнику тюрьмы пришлось выставить у окон караульных, а в коридорах надзирателей, и пригрозить арестантам, что если в окна снова будут кричать, то он прикажет стрелять.

В остальном всё было чинно и благородно, на отпевании в пермском костёле присутствовали вице-губернатор, чины городской и уездной полиции, а также множество посторонних. Губернатор издал приказ по полиции, приведя покойного в пример всем полицейским губернии. Следствие, естественно, началось раньше — на утро после покушения. Но начало его было омрачено неожиданным происшествием.

Вблизи народного дома, на рыночной площади, находилась каменная часовня. Возле неё молодая татарка, жена одного из приезжих рабочих, собирала щепу. Неожиданно раздался взрыв, женщина погибла на месте, оставив вдовцом мужа и сиротами двух малолетних девочек. Дальнейшее разбирательство показало, что взорвалась бомба, сделанная на основе одного из снарядов, выпускавшихся на Пермских пушечных заводах. В тот же день при осмотре местности у часовни в бутовой щели были найдены завёрнутые в бумагу пять боевых револьверных патронов. Стало ясно, что покушение на Косецкого готовилось тщательно большой группой лиц и в случае неудачи предусматривало альтернативные варианты.

Уверенность в этом усилила и другая находка. В конце второго после покушения дня в канцелярию пристава Мотовилихинского завода пришёл священник местной Свято-Троицкой церкви и принес револьвер «Смит и Вэссон», заряженный четырьмя патронами. Оружие в послеобеденное время нашли две ученицы церковной школы в саду возле народного дома. Револьвер лежал под скамейкой и был прикрыт опавшей листвой. Две пули у патронов в его барабане были крестообразно разрезаны с целью усиления поражения мягких тканей.

Разумеется, в рамках следствия были произведены обыски у всех подозреваемых. В доме братьев Заплатиных нашли нелегальную литературу революционного содержания, что в глазах ответственных лиц подтверждало основную версию о политически мотивированном убийстве. Главным подозреваемым стал Всеволод Заплатин: полиция полагала, что это именно он стрелял в помощника пристава.

Покушение на Косецкого стало кульминационным пунктом событий осени 1906 года в Мотовилихе. Но начались они раньше в первый вечер сентября со взрыва бомбы у волостного правления, осколками которой был тяжело ранен рассыльный. При правлении имелись помещения как для содержания задержанных, так и для отдыха и размещения полицейской стражи. Теракт, очевидно, был направлен против последней.

С целью кадрового усиления полиции губернатор, как он это часто делал, поменял местами пристава 1-й части Перми и пристава Мотовилихи. Таким нехитрым путём непосредственным начальником Сигизмунда Косецкого стал другой поляк — Григорий Костюшко-Валюженич — человек с опытом службы в столичной полиции, на которого возлагались определённые надежды. Но замена не помогла. В течение месяца неизвестными злоумышленниками трижды были совершены вооружённые нападения на керосиновый склад «Товарищества братьев Нобель», а сотрясавшие Мотовилиху всю осень грандиозные облавы с участием конной полицейской стражи и драгун, которые устраивал начальник Костюшко-Валюженича исправник Правохенский в надежде поймать скрывавшегося от правосудия Лбова, не дали никакого результата.

За полтора с лишним месяца после гибели Косецкого в Мотовилихе произошли нападение на полицейский наряд, ограбление лесопромышленника Медведева, подрыв помещения, где жили стражники, взрыв в квартире мастера модельного цеха Пермских пушечных заводов, убийство одного из полицейских осведомителей. Стало ясно, что ситуация выходит из-под контроля и в первой декаде ноября губернатор добился возвращения в посёлке и прилегающих территориях положения чрезвычайной охраны.

В середине третьей декады ноября в самом центре Мотовилихи произошёл последний самый дерзкий эпизод этой затянувшейся серии. Вечером, незадолго до окончания рабочего дня в почтовое отделение, расположенное в самом центре посёлка, явились пятеро вооружённых молодых людей. Потратив немного времени на действия, усыпляющие бдительность сотрудников отделения, они с криком: «Стойте! Ни с места! Где деньги?» — забрали из стола начальника отделения небольшую шкатулку с деньгами (около двух сотен рублей) и сберегательными марками стоимостью несколько тысяч рублей, после чего бросились бежать.

Стоявший на посту вблизи почтового отделения полицейский заметил выбегающих оттуда трёх боевиков (как исчезли ещё двое, он не видел), но задержать их даже с помощью подоспевшего коллеги не сумел. Они кинулись в сторону станции, откуда в это время густыми толпами валили пассажиры с только что прибывшего из Перми местного поезда и рабочие, шедшие со смены. В этой разношёрстной людской массе злоумышленники затерялись. А спустя некоторое время на полотне железной дороги была найдена пустая шкатулка.

Почта в то время являлась не только важнейшим средством связи, наряду с телеграфом, но и ключевым каналом перевода денежных средств, поэтому отношение ко всему, что было с ней связано, у властей было наисерьёзнейшим. Однако полиции на этот раз как будто повезло, и появилась надежда на быстрое раскрытие дела по горячим следам. Накануне нападения на почту к мотовилихинскому приставу Козьме Бронских (Костюшко-Валюженича губернатор спустя десять дней после покушения на Косецкого уволил) пришла вдова местного обывателя Мария Шилоносова с заявлением о том, что неизвестный мужчина передал ей письмо от имени комитета революционной партии с требованием денег.

В день нападения на почту этот неизвестный, назвавшийся чужим именем, при попытке получения требуемой суммы был задержан полицией. Им оказался рабочий Василий Калашников. В тот момент, когда пристав его допрашивал, в становую квартиру пришёл помощник пристава с новостями об экспроприации в почтовом отделении. Калашников, услышав это, воскликнул: «Вот это те самые, которые передали мне письмо!» На основании сведений, полученных при допросе, было установлено, что лица, которые посылали его, проживают в Перми. Благодаря принятым тотчас энергичным мерам в ближайшую же ночь в городе в нескольких местах был произведён розыск этих лиц, который увенчался успехом. Было арестовано шесть человек.

Один из задержанных при предъявлении чинам ограбленного отделения был опознан двумя сотрудниками, и ещё двое были опознаны одним, как совершившие вооружённое нападение на почту. Особенно настаивал на своём мнении почтальон Двинянинов. Единственное, что смущало полицию и в ещё большей мере прокурорский надзор — это то, что во время арестов подозреваемых у них не было найдено ничего, что свидетельствовало бы о том, что они принадлежат к какому-либо комитету революционной партии.

К этому делу было приковано внимание прессы, и вскоре об аресте подозреваемых стало широко известно. Однако впереди следствие ожидали сюрпризы. Пермская городская полиция в лице пристава 1-й части получила информацию от австрийской подданной, содержавшей дом терпимости в Старой слободке, и её сотрудниц о том, что в тот вечер, когда в Мотовилихе было совершено нападение на почтовое отделение, в заведение явились двое молодых клиентов, которые называли друг друга Костя и Яша. Они вели себя странно, заказали несколько бутылок пива, но сами не пили, а разошлись по комнатам с проститутками и тут же легли спать. Оба совсем не были похожи на жизнерадостных балагуров, пришедших приятно провести время. Напротив, они явно были чем-то расстроены.

Утром проснулись в 9 часов, уплатили за ночь и за пиво и начали собираться. Проститутки, от внимания которых ничего не ускользало, заметили, что в карманах у обоих было по пистолету и кинжалу, а кроме того, массивные пачки марок и конвертов. Яша утром пересчитывал деньги и раскладывал их по разным конвертам с уже надписанными адресами и запечатывал. Другие, вскрытые конверты он рвал и бросал в таз. Уходя, клиенты оставили проституткам несколько чистых конвертов.

Найдя всё это крайне подозрительным, пермская полиция установила за заведением внешнее наблюдение. Через десять ней в этом же публичном доме были задержаны трое молодых людей, из которых один оказался разыскиваемым Яшей. Допрашивали его не в полиции, а в губернском жандармском управлении, т. к. в том, что касалось политических вопросов, Пермь находилась в его ведении, тогда как Мотовилиха была в ведении охранного отделения. Задержанный согласился дать показания, но без подписи.

Яша заявил, что в действительности он уроженец Калужской губернии Тимофей Папочкин. В середине августа в составе группы из пяти человек он приехал в Мотовилиху из Сормово. Все приехавшие были в розыске по различным делам. Остановиться там, где они рассчитывали, не удалось, т. к. за квартирой следила полиция. Тогда было решено скрыться в лесу, где, как они знали, находился Александр Лбов. Через него им удалось достать паспорта на чужие имена, так Папочкин стал Яковом Гаврилиным. После этого оставшиеся трое «сормовцев» (двое к тому времени выбыли по разным причинам) перебрались в Мотовилиху в надежде найти работу. Однако надежда оказалась напрасной. Жили они на средства, которые для поддержки преследуемых революционеров собирали рабочие. Деньги им приносил Костя Миков — десятник местной боевой дружины, в которой в сентябре состояло около двадцати человек. Организовал дружину Яша Рыжий.

В сентябре один из троих сормовцев заболел и попал в больницу, а Папочкин с оставшимся товарищем вступили в боевую дружину, у которой был свой денежный фонд, сформированный из части денег, добытых от экспроприаций. Из него содержались те, у кого не было работы. От имени партийного комитета с дружинниками поддерживал контакты специальный человек. Кроме того, был доверенный, которому Костя Миков отдавал на хранение добытые деньги — Иванченко. Оружие и взрывчатка, имевшиеся у дружины, хранились на двух складах.

Помощника пристава Косецкого убили члены боевой дружины помимо воли партийного комитета, за это дружина была распущена, и комитет забрал у дружинников большую часть оружия, но кое-что боевики оставили у себя. После ликвидации дружины Костя Миков, который, по слухам, лично застрелил Косецкого, с несколькими товарищами решил далее действовать самостоятельно. Папочкин заявил, что не знает, кто напал на почтовое отделение (хотя его участие в этом для полиции было в общем-то очевидным), но марки и конверты он в большом количестве видел у Кости Микова и его ближайших соратников.

Показания Папочкина и агентурные сведения, которые к тому времени поступили в охранное отделение из других источников, помогли полиции в течение нескольких дней арестовать ещё ряд лиц, подозревавшихся в нападении на почтовое отделение, среди них был и некто Виктор Кожухов, задержанный на квартире, где проживал Папочкин (Гаврилин). По некоторым данным, это и был тот самый Костя Миков, скрывающийся под другим именем, но для полной уверенности полиции нужны были факты.

За время пока шли аресты, в руках следствия появились несколько анонимных писем, которые только усилили нарастающие сомнения в том, что арестованные по показаниям Калашникова имеют отношение к нападению на мотовилихинскую почту. Одно из них, пришедшее из Вятки в первых числах декабря, получил почтальон Двинянинов. В нём содержалось требование отказаться от «ложных показаний», т. к. те, против кого он свидетельствует, имеют alibi. Для придания дополнительного веса посланию обратная его сторона была снабжена оттиском печати с изображением в центре черепа и костей и двумя надписями: сверху «Смертный приговор» и снизу — «ВБД». Специалистам охранного отделения, которое вело это дело, не трудно было догадаться, что аббревиатура ВБД, вероятнее всего, означает военно-боевая дружина.

Уже через два дня после ареста Виктора Кожухова полиция стала получать из губернской тюрьмы сведения о том, что он сам называет себя Константином и точно так же называют его арестованные по этому делу.

Но окончательно все сомнения отпали в январе следующего года. В двадцатых числах этого месяца в пермское уездное полицейское управление явилась женщина, представившаяся старшей сестрой Виктора Кожухова Степанидой Пушкарёвой, и попросила выдать ей пропуск в пермскую губернскую тюрьму для свидания с братом. Поскольку у полиции были серьёзные сомнения в подлинности паспорта на имя Виктора Кожухова, явившаяся женщина была задержана и подвергнута личному досмотру. При ней оказалась передача в тюрьму в виде чистых кальсон, рубахи, бутылки молока и полфунта колотого сахара, в сумке также была найдена записка — «Виктору Кожухову».

После задержания женщину допросили и она созналась, что в действительности она не сестра, а мать Виктора Кожухова, которого на самом деле зовут Александр Миков. На другой день для уточнения некоторых деталей мотовилихинским приставом Козьмой Бронских была допрошена знакомая Степаниды Миковой и в прошлом дважды её квартирная хозяйка, которая среди прочего сообщила одну любопытную подробность о том, что сына Миковой зовут двумя именами — Александр и Константин — и связано это с каким-то недоразумением, имевшим место при его крещении.

Мать Кости продержали за решёткой десять дней и отпустили, а сам он с одним из товарищей продолжал сидеть в камере № 7 пермской губернской тюрьмы, откуда его должны были освободить во время тщательно организованного побега в феврале 1907 года. Однако побег по нелепой случайности не удался, и мытарства Кости по тюрьмам губернии продолжились.

Тем временем, все шестеро ранее подозревавшихся в нападении на почту в Мотовилихе вместе с указавшим на них Калашниковым в том же феврале 1907 года по распоряжению губернатора были высланы из Пермской губернии в административном порядке. Ещё через два месяца при разбирательстве в военно-окружном суде развалилось дело о покушении на помощника пристава Косецкого, и братья Заплатины с двумя товарищами по несчастью были оправданы.

Микова осудили на 8 лет каторги, признав виновным в налёте на мотовилихинское почтовое отделение лишь в 1908 году. Наказание он отбывал в Иркутской губернии в Александровском каторжном централе, на работах по строительству железных дорог. После отбытия каторги Костю определили на поселение в одно из сёл Иркутской губернии. Осенью 1917 года он вернулся в Пермь.

При Советской власти Костя работал сначала в ЧК, потом в военном трибунале и других органах советской юстиции, суда и прокуратуры, а также в контрольной комиссии рабоче-крестьянской инспекции.

В 1927 году он вышел на пенсию, но продолжал трудовую деятельность уже преимущественно в партийных, советских и хозяйственных органах на Кавказе, в Средней Азии, в Крыму, имел государственные награды, включая высшую — орден Ленина. В годы войны эвакуировался в Пермь, а затем вновь вернулся в Крым, где умер в Ялте в 1963 году.

Миков оставил ряд воспоминаний, в которых описал в том числе и время, проведённое им в составе боевой дружины РСДРП, особенно подробно останавливаясь на убийстве помощника мотовилихинского пристава, в котором его, несмотря на подозрения, никто никогда не обвинял.